Картонный балаганчик. Роман. Глава 13.

(Публикуется без редактуры и корректуры ввиду большого объема текста)

Главы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12

Глава 13.

1906, 14 октября.
Санкт-Петербург.
Свидетели. Допрос.

   В начале третьего, оккупировав угловую надзирательскую, они, наконец, устроились. Иван Григорьевич напомнил раскрасневшемуся Звонареву азы печатного мастерства, тот пощелкал кареткой, подергал ленту, вымазался, как трубочист, и через пять минут доложил:
   - Готов, господин ротмистр. Кажется…
   Местный надзиратель, суетливый дядька лет сорока, потерявший разум от сутолоки и обилия центрального начальства, ввел первого очевидца. Им оказался крестьянин Василий Грибков, хозяин пивной, недавно открывшейся в нижнем этаже углового дома по Екатерининскому каналу. Грибков, без сомнения, был дядькой смышленым. Он величал ротмистра «благородием», подмигивал и  через слово повторял: «Страсть, страсть».
   - Которые по правую руку окна, ваше благородие, те в переулок выходят. А которые по левую – на канал. Так из вторых все видно – страсть! И наперед – видно, и назад.
   - Это как?
   - Во все концы, ваше благородие.
   - Всю набережную видно?
   - Так, так, - закивал крестьянин Грибков. Он еще был и себе на уме: бог знает, что думал. Может, радовался: вон, сколь деньжищ уперли! И не у него. Это ж счастье.
   И ведь накатит такая блажь: Ивану Григорьевичу вдруг нестерпимо захотелось расспросить его о земельном наделе. Бросил? Почему не пашет, не сеет - пиво продает? В люди выбился? Он едва сдержался: это-то тут к чему? А! Слобода…. Все к давешнему разговору лепится.
   - Что вы видели? Расскажите.
   - Дак, это, ваше благородие… Что все – то и я. В обычные дни у нас об эту пору малолюдно. Все на Вознесенском. Там народищу – страсть! –  он закачал головой. Спереди Грибков был лысоват, а сзади острижен «под горшок». Не голова, а крашеное яйцо с волосами.
   «Убытки по утрам терпит», - догадался Завалишин.
   - А за два дня до происшествия, смотрю, они по панелям шастают: туда – сюда, туда – сюда.
   - Кто?
   - Скубенты, ваше благородие, - шепнул Грибков и подмигнул. – Двоя.
   - Значит, 12-го и 13-го октября. Почему вы решили, что студенты?
   Лавочник задумался. Поскреб щеку.
   - А хто? Иные все на службе. А энти – молодые и шастают. Один в курточке с пуговицами – точный скубент.
   - Сколько им было лет? Приблизительно.
   - Кто их разберет. Вроде по двадцати обоим. Или чуток поболе.
   - Вы не ошиблись: двое прохаживались?
   - Третьего дня – двое, а намедни – так цельная троица. И третий, ваше благородие - в фуражке. Ну, как у этих…
   Он мигнул и потупился.
   «Понятно: у «скубентов».
   - В фуражке был тот, который давеча в курточке?
   - Никак нет, - Грибков оживился. – Третьего дня один был в курточке, а второй в длинном польте. Вот до се.
   Он встал и показал, какой длины пальто было на прогуливающемся злоумышленнике.
   - Который в курточке, росту был небольшого. Ну, вот, к примеру, с меня. И который в польте, не велика птица. А третий, который вчерась фланировал, тот верста верстой!
   - Какого цвета околыш был на фуражке, не помните?
   - Не помню, ваше благородие.
   «Ладно, - подумал про себя Завалишин. – Фуражку они могли и позаимствовать».
   - А вот вы сказали, по панелям шастали. Как это выглядело? Что они делали?
   - Дак обыкновенно, ваше благородие. До тополя стриженого дойдут – и вертаются. Дойдут – и вертаются. И меж себя все шу-шу-шу, шу-шу-шу. А то и заржуть. И все по сторонам – зырк, зырк. Я сыну, Тимошке, говорю: «Доглядай, - говорю, - Тимоша, как бы не стибрили у нас чего энти гуляки. Запоры проверяй».
   - Так. Ну, понятно. А что же сегодня? Видели их?
   - То-то и беда, что видел! - глазки у Грибкова округлились, он наклонился над столом, зашептал. – Троих. Около десяти утра дело было. Я поначалу обрадовался посетителям, у нас об эту пору пустовато…
   - Вы говорили.
   - … а пригляделся: мать честная! Давешние! Только уж не двое, не трое, а шестеро! Цельная артель. Виду не показываю, а у самого, ваше благородие, поджилки ходуном. «Тимоша, - говорю, - доглядай!» Спросили они пива. Он подал. Только отошел - они ха-ха-ха, и осматриваются, будто ожидают чего.
   - Трое «давешних» были? Или, может, отсутствовал, кто?
   - Все были. Троя, - уверенно ответил Грибков, но призадумался. – Только одёжу поменяли. В фуражке с козырьком  был теперь махонький. А высокий был в шляпе и черном польте. Чистый барин. Важный – страсть.
   - Почему вы решили, что важный?
   - Дак, ваше благородие, он у них навроде главного был. Энтот мальчишечка-то как заржеть, а он на него как цыкнеть. Тот и примолк. Вы Тимошу поспрашайте – у него глаз вострый. Он в зале вертелся.
   - Доглядал? – ротмистр чуть заметно улыбнулся: крестьянин Грибков был ценным свидетелем. – В коридоре подождите.
   Лавочник кивнул.
   ***
   «Очумелый надзиратель» пригласил в кабинет Тимошу Грибкова.
   Не в пример папаше сынок выглядел смутно. С ходу не разберешь: городской, деревенский? Занозистый, фасонистый. В жилете с часами, с навитым чубом, усиками. Разговаривая, Тимоша морщил лоб, по-детски выпячивал полную губу, выставляя вперед округлую челюсть. Держался  независимо, непрестанно фыркал, точно делая одолжение.
   Выглядел комично, и если бы Завалишину приспичило посмеяться, он непременно бы посмеялся, однако он был серьезен и зол. «Вот она, Кондратий Пантелеевич, слобода-то! Она, родимая», - неприязненно подумал ротмистр и после двух – трех вопросов неожиданно распорядился:
   - Второго пригласите. Официанта. С вами потом, - буркнул он Тимофею.
   Удивленный Звонарев велел Грибковым оставаться в коридоре и ждать своего часа.
   Надзиратель ввел в кабинет Демьяна Маркова, официанта небезызвестного в Петербурге ресторана «Кина». Ресторан находился тут же – в Фонарном переулке напротив Казанской улицы. На свое счастье – ибо молчание – золото, и на завлишинскую беду означенный Марков оказался мужчиной неразговорчивым. Лицо у него было открытое, глаза – ясные, но на вопросы он отвечал «да-нет», и хваленая дотошность Ивана Григорьевича едва не потерпела фиаско.
   Однако не потерпела: Демьян Марков отвечал скупо, но четко и показал, что все утро напротив ресторана бродили странные прохожие. Останавливались, оглядывались, словом, вели себя так, точно у каждого было назначено свидание. Часть из них зашла в ресторан перекусить. Сколько? Четыре человека. Да, сели у окна. Один заказал чашку чая. Среднего роста, в коротком полупальто и матерчатой клетчатой кепке. Приятный юноша. На кого похож? На служащего или студента старшекурсника. Нет, они не нервничали, вели себя тихо. К сожалению, он поднялся в номер -  отнести посетителю завтрак, что было дальше – не видел. Выскочил вместе со всеми, когда раздались первые взрывы и выстрелы.
   Молодых людей к тому времени в зале не было.
   Отпустив Маркова, Иван Григорьевич кивнул Звонареву:
   - Перекур, - и потянулся за папиросами.
   Перемазанный Звонарев убежал мыть руки и вернулся со стаканом крепкого, почти черного чая.
   - Что ж себе?
   - Уже выпил. Письмоводитель в конторе самовар разжег, все набежали, и я успел. Сколько их было, господин ротмистр? Не пойму.
   - Ну, считайте: у Грибкова шестеро да тут… пусть четверо. Десять человек. Уфф, спасибо – сладкий, - Завалишин с наслаждением втянул в себя заварку.
   - Говорят, больше, господин ротмистр.
   - Наверняка. Грибковы всё тут?
   - Отпустил. Велел к шести явиться.
   Иван Григорьевич кивнул:
   - Хорошо.
   С каждым часом картина происшествия прояснялась.
   Разрозненные мозаичные куски лепились один к другому, и Завалишин все четче осознавал последовательность действий как нападавших, так и оборонявшихся.
   ***
   Было 11 час. 27 мин. утра.
   Карета катилась по Екатерининской набережной к роковому месту. Поравнялась с Фонарным переулком, и в ту же секунду транспорт, сопровождаемый жандармами с винтовками, был атакован десятью или более молодыми людьми.
   Едва жандармы задумали принять ответные меры, как начался ад.
   Земля задрожала. Воздух сгустился.
   Карету окутало облако дыма, задребезжали стекла, осыпались сверху дождем.
   Бомба!
   После первого взрыва толпа незнакомцев разделилась на группы и сосредоточилась на панели. На земле осталась лежать убитая лошадь с оторванными конечностями, рядом трепетала в крови другая. Кучка людей, стоящая у лавки, бросила в жандармов и карету вторую бомбу. Раздался оглушительный взрыв. Крики ужаса пронеслись по прилегающим улицам.
   Здоровенный детина – кучер вылетел с козел.
   Из кареты выскочили три забрызганных кровью человека.
   «Значит, основная группа боевиков поджидала транспорт в лавке Грибкова, - Завалишин почесал подбородок. - Молодые ребята, похожие на студентов.  Уголовники? Социалисты? Похоже, последние».
   «Слобода, - не шло у него из головы. – Восстанет – и перебьет!»  
   Казанская часть ходила ходуном: беготня по коридорам не утихала. Конвоиры приводили задержанных, свидетели толпились в приемных, вытесненные с насиженных мест помощники приставов и секретари искали углы, где б притулиться.
   «Сейчас не разберешь, кто революционер, кто тать с большой дороги. Вон «польские социалисты» вполне себе грабители», - рассердился Иван Григорьевич и, потеребив пегую челку, осведомился у поручика:
   - Задержанные дают показания, не слышали?
   - Дают, но ничего неизвестно. Там кто-то ранен, в тюремную больницу повезли. Убитых много. Разведать? – Звонарев оживился.
   «Надоело на месте сидеть», - ухмыльнулся ротмистр и проявил занудство:
   - Займемся Грибковым - младшим. Пригласите.
   Пока ходили за Тимофеем Васильевичем, ротмистр, чтобы размяться, подошел к узкому окну надзирательской. Оно смотрело на канал. На чугунных перилах сидели нахохлившиеся воробьи. По  черной воде пробегала ледяная рябь и злобно билась о серо-коричневый камень. Полосатые баржи, груженные досками, протяжно гудели и медленно плыли в сторону Крюкова канала.
   Что-то не так с этим городом. Всюду казармы – Николаевские, Павловские, Гренадерские – а покоя нет.
   Востроглазый Тимоша уселся перед Завалишиным, выпятил губу:
   - Который час жду.
   - Сколько надо, столько и подождете. Дело-то нешуточное, - этого ухаря, несмотря на неприязнь, надо было расположить. «Располагать» Иван Григорьевич научился.
   - Не приведи, Господь. Страху натерпелся – ужасть.
   - Мда. Ну, вот и расскажите, Тимофей Васильевич, про страх-то.
   - Дак что. В зале я был. Папенька велел присматривать за энтими, не ровен час, стянут чего. Человек, либо, шесть их в лавку набилось. Все с гонором. Старшой уселся и давай тыкать в меня посудиной: «Стакан поменяй!»
   - Как он был одет?
   - Дак в черном пальто со шляпою.
   - У него и шляпа была черная? Весь в черном?
   - Вроде да. То есть, нет. Чем-то серым вот тут обмотан, - согнутой рукой Тимоша сделал несколько кругов над головой. - Сказал мне про стакан, остальные – захохотали. Я повернулся, чтоб идти, а он им: «Тихо!» Они и присмирели. Вертаюсь, а тут уж взрыв и цельная пальба! Студенты револьверы достали, по двое, по трое растасовались и ну палить, и ну палить…
   Младший Грибков воодушевился.
   «Тоже был бы мастер «попалить», приведись случай», - Завалишин повернулся к поручику:
   - Пишите дословно.
   Звонарев кивнул и, закусив щеку, принялся с еще большим усердием стучать по кнопкам.
   - Кто бомбу кинул, видели?
   - Нет, ваше благородие. Я как раз за стаканом отлучился. А как грохнуло, за стойку схоронился. Сижу, а сам выглядаю: что там?
   - Где же они… растасовались? В лавке или на улице?
   - Всюду! - выпалил свидетель. – В лавке их двоя осталось, остальные на улицу побегли.
   - Почему вы решили, что у нападавших были револьверы? Может, это было оружие другой марки?
   Тимоша растерянно посмотрел на ротмистра:
   - Какой… марки?
   - Они разные бывают. Вы отличите револьвер от нагана?
   Грибков покраснел и выпятил губу:
   - Почем мне знать? Все говорят «револьверы», - он ударил на «о», - и я. Как люди, так и я.
   - Хорошо. Оставим это. Что вы разглядели из-за стойки?
   - Запалили они, значит, стекло наше разбили. И в доме напротив окно разбилося. Или два. Точно – два! Осколки посыпались, чисто снег. Жандармы вспопашились, ружья вынули, отступили на несколько сажень и тоже – палить! Но энти-то - первей начали! Жандармы и повалились: один упал раненый, второй, третий. И все раненые. Крику – страсть! И все – палят!
   Звонарев не выдержал, хрюкнул.
   - Дамочки завизжали – и со всех ног! - Грибков засмеялся: должно быть, дамочки были забавные.
   - А что нападавшие? Продолжали… стрелять? Или тоже побежали?
   Тимоша сморщил лоб в гармошку:
   – Двое подбежали к карете: старшой ихний и парнишка в картузе -  подбежали и хвать за мешки! Старшой с двумя мешками в переулок побёг…
   - Фонарный?
   - Ага. А который в картузе – в другую сторону – к Вознесенскому.
   - С одним баулом?
   - Ну да, с одним. А которые в портерной остались, давай их прикрывать! Палить, значит. Маленько постреляли и тоже побёгли. Один по набережной, вроде, побёг, двое - в соседнюю подворотню шмыгнули.
   - В восемьдесят первый дом?
   - Точно. Третий – на Казанскую свернул. Но это уже я не видел, мне татарин – дворник опосля рассказал. Последний убег в Максимилиановский.
   - Тоже со слов дворника?
   - Нет, зачем? Это я уж сам. Век мне под стойкой сидеть? Я к тому времени уж на улицу вышел. Только боязно было: вдруг кто…
   - …пальнет, - закончил за него ротмистр.
   ***
   Он допросил татарина, двух случайных прохожих, дамочку, которую едва не сбил с ног метнувшийся вдоль набережной злоумышленник, уцелевших жандармов, и сделал перерыв: надо привести в порядок опросные листы, вычитать, нет ли ошибок, да набросать докладную.
   Звонарев снова сбегал за чаем, принес стаканы, пухлую булку с нежирной ветчиной и два соленых огурца, которые в доброе бы время и вовсе были ни к чему, а сейчас – сгодились. Они сдвинули на край стола бумаги и принялись чаевничать.
   Переполох во взбудораженном здании Казанской полицейской части затих. В кабинетах шла активная работа по составлению картины происшествия: стучали пишущие машинки, трезвонили телефоны. Напряжение все еще сказывалось, но утренняя лихорадка  улеглась.
   - Извините, поручик, что я вас… за денщика. То принеси, это подай.
   - Ничего, - буркнул с набитым ртом Звонарев. – Разве я не понимаю?
   - Неудобно. Что там, у Сергея Павловича, не слышали? Как вас зовут-то?
   - Тарасом, - опечалился поручик. – Тарасом Кирилловичем. Маменька назвала. Глупо как-то. Ротмистр Абрамов повез вещественные доказательства в лабораторию. Гильзы, осколки, остатки пороху.
   - Ясно. Напрасно вы на маменьку. Хорошее имя. Как у Гоголя.
   - Меня в детстве Бульбой дразнили! - рассмеялся Звонарев. – И в гимназии дразнили, и в кадетском.
   Иван Григорьевич усмехнулся: уж на кого Звонарев не был похож, так это на Тараса Бульбу. Он был хрупок, субтилен. Вдобавок ко всему конопат. Словом, полная беда. Погорячилась маменька.
   - Ну-с, продолжим. Кто у нас на очереди?
   На очереди были посетители ресторана «Кина»: пожилой господин в котелке с зонтом, оказавшийся заезжим коммивояжером из Риги, чиновник казначейства, обедавший по будням в заведении,  да два завсегдатая. «Наверняка плуты», - недоброжелательно подумал Завалишин и вздохнул.
   С каждым допрошенным картина происшествия становилась все яснее. Дополнялась новыми красками, деталями, и нравилась ротмистру все меньше. Когда жандармы, наконец, опомнились и оказали сопротивление, налетчики рассеялись. На помощь полицейским подоспели стрелки расквартированного неподалеку лейб-гвардии стрелкового батальона, за ними – измайловцы, и началось преследование. По улицам понесся крик: «Держи! Лови!». В гонку включились дворники и случайные прохожие, которые больше мешали, чем помогали полиции и солдатам.
   Из кармана грабителя, вбежавшего в Максимилиановский переулок, выпал снаряд. Раздался третий взрыв. Он оказался равным по силе двум первым. Незнакомец и проходящая мимо прислуга и дворник упали раненые. Страдания их были ужасны.
   Улица огласилась стонами.
   Этого-то грабителя и удалось задержать.
   Его увезли в тюремную больницу, и по слухам, доносившимся из кабинетов, он уже начал давать показания.
   Бежавшего по Вознесенскому проспекту застрелил часовой стрелкового батальона.
   «Страшный день!» – Иван Григорьевич вспомнил утреннего «Мыколу Полторацкого», и тотчас на него из угла выплыло молодое узкое лицо с вывернутым черным глазом.
   Злосчастные карточки притянули беду, она раскинула черные крылья и закружилась над городом. Тень от них упала на канал, горбатый Введенский мост, магнит всех скорбей и печалей, на маленький Фонарный переулок и лавку крестьянина Грибкова.
   И задымилась кровь, заплескалась по тротуарам.
   Умученный надзиратель сунулся в дверь:
   - Ваше благородие…
   - Да-да, ведите. Или нет, погодите, я сам.
   «Отступится по грехам нашим!» - с надеждою, что все-таки «нет», подумал Иван Григорьевич.
   Свидетели из ресторана «Кина» тихо сидели в приемной, ожидая какого-никакого конца. Усталые, издерганные, они переговаривались о постороннем, глядели в пол или дремали, свесив головы.
   - Семь вечера, - вынул из кармашка часы пожилой господин в котелке. – Скоро ли?
   - И не говорите.
   Все вздохнули.
   - Скоро только кошки родятся, - сострил напомаженный завсегдатай.
   Ротмистр выглянул в приемную, извинился за долготу, распорядился о чае для свидетелей и приступил к опросам.
   Чертеж, нарисованный неразговорчивым Марковым, пришелся кстати. Сидевшие вдоль окон господа оказались самыми глазастыми. И рижский коммивояжер, и банковский служащий, и чиновник казначейства, и даже пошлый ресторанный плут – все в один голос показали, что после взрывов и стрельбы мимо заведения к Офицерской промчались пятеро незнакомцев, за которыми гнались дворники, случайные прохожие и стрелки с жандармами.
   Свидетельства подкрепили слова татарина-дворника, который чуть ранее доложил, что у калитки шестнадцатого дома убегавших пытались задержать его коллеги по ремеслу братья Харитоновы и подручный дома номер пять - Голубев.
   Все трое сражены градом пуль.
   Голубев и один из братьев Харитоновых погибли.
   Подоспевшие жандармы расправились с грабителями: четверо из них были пойманы или схвачены ранеными, пятый – скрылся.
   «Скрылся, - Иван Григорьевич прохаживался из угла в угол. - Так-так. А где ж высокий, в черном пальто, вбежавший в Фонарный с двумя баулами? Василий Грибков назвал его «старшим». Достоверно известно, что один из грабителей – застрелен, второй – в тюремной больнице, четверо – схвачены. Значит, «старший» с баулами – скрылся. Пока он бегает – жди беды. Столько жертв! Вот вам и средства на восстание. Тьфу. О высоком надо спрашивать отдельно. Они должны вспомнить! Не мог же он раствориться?».

Продолжение: Глава 14

   Татьяна_Синцова (Россия)

Предыдущие публикации этого автора