Картонный балаганчик. Роман. Глава 1
(Публикуется без редактуры и корректуры ввиду большого объема текста)
Глава 1.
1904 год, начало апреля.
Столкновение
Страшен город Петербург в марте – апреле: одно небо – на три четверти пространства - зеленое, пронзительное, с закатами, как стихийное бедствие. Пропасть в них навсегда, затеряться.
И зыбко все, зыбко.
Маленький взъерошенный человечек, похожий на разгневанного Чичикова, выскочил из полутемной арки каменного доходного дома, что на Гороховой – и ослеп. Солнце заливало казармы Константиновского училища. Молодецкий голос чеканил за стеной: «Раз-два! Раз-два!» Кто-то невидимый подсвистывал и веселился: «Эхма!» Из глаз человечка, выпрыгнувшего на свет из тьмы, брызнули неожиданные слезы. «Ах! – замотал он головой, зажмурился и даже приложил руку к груди – расстроенный, раздосадованный.
Да не так уж он был и мал.
Росту в нем было… словом, нормального он был росту.
И пальто на нем было приличное, и ботинки. И узок он был лишь в плечах, а в талии очень даже широк – не зубочистка высохшая.
Отчего же – мал?
Глупости, какие.
Человечек подпрыгнул и побежал по светлой стороне улицы к набережной. От Фонтанки несло колодезным холодом. На Гороховой не было ни души. На Загородном копошились кукольные фигурки. Мостовая звенела. Звенел и радовался голос за стеной. Солнце выжигало последний снег в подворотнях. Воздух дрожал, картинка в слезящихся глазах человечка кривилась, кособочилась. Поравнявшись с углом здания, он нырнул в тень и – о, ужас! – неожиданно столкнулся со странным молодым господином, лица которого, конечно, не разглядел.
«Господи! - взвизгнул человечек, больно стукнувшись плечом о молодого господина, - Да что же это?!» Хотел закричать: «Не видите, куда…?»
Но мал был Семен Маркович, мал!
Не формой мал - содержанием.
О, нет! Поправимся! И тут ошибочка вышла: содержание у Семена Марковича было куда там – всем на зависть. И обходителен он был, и ласков, и приветлив чрезмерно. И цену себе знал, но никому ее не сказывал. Хи-хи. Зачем вам знать цену Семену Марковичу? Не надо вам ее знать. А надо вам знать одно: такой человек Семен Маркович, что мухи не обидит. А обидит – извинится, с места не сойдет.
- Виноват! Виноват, - он ухватил престранного молодого человека за рукав весеннего пальто - робок был Семен Маркович Персиц, пуглив.
- Простите великодушно – не хотел. Ради Бога, простите, - он запрокинул голову, просительно, подобострастно заглядывая невозмутимому молодому человеку в глаза.
Тот и в самом деле был странен.
Высок, широк в плечах, статен; с лицом, словно изваянным из воска, гордо поднятой головой и светлыми северными глазами.
Каменный гость.
Немецкий пастор или Поэт.
Но кто же? Кто?!
Семен Маркович вдвойне оробел. Неосторожно выскочил из спасительной тени и – вновь ослеп. Заморгал, задергал щеками, засуетился. Юноша едва заметно кивнул, посторонился, принимая извинения равнодушно и чуть ли ни с досадою, и продолжил путь.
Ярость бросилась Персицу в лицо. Задушила, заклокотала в горле: «Вот она, молодежь! Вот люди! Каковы? Гиены. Волки! Нет бы два слова в утешение!» - всхлипнул он, потер ушибленное плечо и, отчаянно жестикулируя, полетел через Введенский мост на противоположную сторону Фонтанки.
Напрасно Семен Маркович сетовал, представляя молодого человека исчадием ада. Все треклятое солнце: оно кривлялось, дрожало, посылая на город испепеляющие лучи, обстреливало прохожих нахальными желтыми зайчиками и жгло, жгло.
Ну, словом, издевалось всячески.
Ах, если бы Семен Маркович пригляделся! С его-то проницательностью и умом он бы сразу определил, что с высоким молодым человеком не все ладно.
Что тот «не в себе-с».
Ставим два против одного: Семен Маркович непременно бы догадался, кем был светлоглазый молодой человек с лицом, словно изваянным из воска!..
***
«Бом-бом», - прозвенели отдаленным боем часы на башне Царскосельского вокзала. Ворота Обуховской больницы распахнулись, серьезный пожилой инвалид в тулупе перекрестил отъезжающий к иным берегам катафалк и, вздохнув, принялся запирать засовы.
Блок пропустил скорбную клячу с печальным грузом и двинулся мимо больницы к Забалканскому проспекту.
Откуда ни возьмись, вдруг вынырнули люди, точно они спали и к обеденному часу разом проснулись. У трактиров забегали конторщики, письмоводители, канцеляристы в темных сюртучках. С Алексеевского рынка потянулись тетки с кошелками, от ограды Троицкого собора – печальные прихожанки. Засновали, замельтешили перед глазами юркие семинаристы с гимназистами.
Теперь его толкали зло, раздраженно, не извиняясь: «Дорогу, барин! Поберегитесь!» Самые учтивые цедили на бегу: «Позвольте, сударь».
Он свернул на Забалканский, и ноги сами понесли его к зданию Палаты Мер и Весов, где жила когда-то Прекрасная Дама.
Как давно это было!
Даму звали Любочкой Менделеевой. Она была младшей дочерью ученого, носила белые платья с высокими наглухо застегнутыми воротничками и прическу на пробор. Он ходил за ней по пятам. Крался, считал изгибы улиц: «Пять изгибов сокровенных…» От Андреевской церкви на Васильевском до Бестужевских курсов Любовь Дмитриевна пересекала пять уличных сторон – линий – вот и получалось их «пять».
Что там курсы! Семья Менделеевых, занимала квартиру на втором этаже административного здания. Облицованное красным камнем, оно походило на замок. Гонимый тоской, он втайне от Любови Дмитриевны подходил к дому на Забалканском и часами простаивал под окнами.
Будто паломник.
За дуновением ветра, клочком синего неба в облаках видел символы. В обычном – искал иррациональное: «к добру» или «к худу» приметы»? Называл себя мистиком, касался «тайн» и «разгадывал» их. Незначительные с виду подробности – огни, плеск волн, тихий шум и красный месяц в синеве – получали смысл и высшее значение.
И рождались стихи.
Молитвы. Покрывала, растянутые на остриях слов. Слова светились, как звезды, которые зажигал - он.
***
Подергивая ушибленным плечом, Семен Маркович взлетел на Введенский мостик: «Птица-тройка, кто тебя выдумал! Господи, о чем я?! Адрес. Какой там адрес?!» Он похлопал по карманам, нашел бумажку: «Вот она! Слава богу. Сюда, кажется».
У шестнадцатого дома по Фонтанки прогуливались жандармы. Гренадерского роста, важный, с усами, как у невинно убиенного императора, жандарм стоял «на часах». Семена Марковича струхнул. Не мудрено! Чай, не каждый день в Департамент вызывают. «Ну, что ж, ну, что ж, - успокоил себя Персиц, облизывая толстые губы, - Честному человеку чего бояться? Нечего ему бояться».
И застыл перед усатым гренадером. Жандарм нахмурился, изображая из себя важного полицейского начальника:
- Вам назначено?
- Да-с, - с готовностью отозвался Персиц, но чертова бумажка опять запропастилась! – Господи.
Гренадер поправил винтовку: мало ли. Ходют тут. Поди, знай, что у них в голове?
- Нет-нет! – побелел Семен Маркович, заметив движение полицейского. – Пожалуйте!
Мятый листок перекочевал в руки караульного.
- На второй этаж, - нехотя промолвил он. - В осьмнадцатый кабинет.
Персиц кивнул.
- У дежурного отметьтесь, сударь.
Семен Маркович кивнул еще раз, поклонился – и, пятясь, втиснулся в строгие двери Департамента полиции.
Красное солнце брызнуло в лицо, засмеялось и скрылось за стеной соседнего здания.
В вестибюле полицейского ведомства пахло свежей кирзой, ружейным маслом и куревом. Сидевший за конторкой дежурный, отметил Персицу пропуск и, молча, указал на ведущую наверх лестницу. Семен Маркович вновь поклонился и, осторожно повернувшись к дежурному офицеру спиной, двинулся по ковровой дорожке. Чем выше, тем запахи становились изысканнее, а люди приятнее. Вот уже откуда-то потянуло кофеем, дорогим одеколоном, сигаретами. Внимательный поручик указал ему на двери и сказал: «Прошу», - а строгий штатский, вышедший из этих же дверей, извинился и коротко промолвил: «Виноват». Сердце Семена Марковича запылало ответной приязнью: «Вот они, люди! Это вам не уличные истуканы без чести, без…»
***
- Вы ко мне? – удивился светловолосый ротмистр, посмотрев на часы.
Они показывали без четверти три, а Семену Марковичу было назначено к трем по полудни. Как он не догадался! Что стоило подождать в коридоре?! Вечно с ним что-то не так. Недоразумение ходячее. Он разозлился на светловолосого, который был к тому же подозрительно молод, как давешний, который чуть не сшиб его на углу Фонтанки и Гороховой. Семен Маркович нацелился, было, отнести его к «истуканам», и даже посетовал про себя: «Чинуша зализанная. Какая разница: ну, пришел человек пятнадцатью минутами раньше - не опоздал же?» - но оробел:
- Я подожду! Вы заняты – я, ваше благородие, в коридорчике…
- Входите, - вяло произнес ротмистр и, отложив бумаги, пригласил Персица к столу, - Присаживайтесь.
Неудовольствие ротмистра объяснялась просто: Иван Григорьевич Завалишин, двадцатидевятилетний офицер Шестого отделения Департамента полиции Министерства Внутренних Дел, недавно переведенный в оный «из прокурорских», собирался тщательнее подготовиться к допросу да за ранним приходом посетителя не успел. Он откашлялся:
- Персиц Семен Маркович?
- Да-с, - обрадовался визитер и протянул Завалишину документы.
Иван Григорьевич поджал губы и выудил из верхнего ящика стола папку с делом краснолицего господина, преданно заглядывавшего ему в глаза.
- Я, простите, ваше благородие, мою смелость, до сих пор не пойму… в чем причина вызова? Мы с Петром Сергеевичем, кажется, все обсудили. Он обнадежил-с.
- Я в курсе. Пристав Теплов информировал меня о вашем с ним разговоре, - Завалишин кашлянул в кулак, поправил чернильный прибор: ротмистр не умел допрашивать: не держал середины. Он или сбивался на строгий официальный тон, или горячился и переходил «тонкую грань», переступать которую, учил начальник отделения подполковник Коваленко, было нельзя. – Теперь дело передано к нам.
- Мма-ах! – не сдержал утробного стона Семен Маркович, - За что же… нет, виноват: отчего к вам? Дело-то ведь, - он наклонился над письменным столом и прошептал, - можно сказать житейское.
- Вот мы и проверим, какое житейское, - нагрубил Персицу светловолосый.
Семен Маркович на секунду задумался:
- Я весь внимание.
Иван Григорьевич открыл рот, мысля сказать: «Нет, это я весь внимание», - вместо чего кашлянул в третий раз и объявил:
- Расскажите о случившемся по существу.
Пристальные глазки жестко взглянули на Завалишина:
- С охотой.
«Глуп. Молод и глуп. Копытом бьет. Наворочает, поди, делов. Экая досада. Неудачно я сунулся. Надо расположить его».
Персиц достал из кармана свежий ситцевый платок, промокнул лицо. Иван Григорьевич позвонил. В комнату неслышно вошел, похожий на моль, серый канцелярист в штатском и уселся за дальний стол.
- С чего, простите, начать, господин ротмистр: с первого или с последнего эпизода-с?
- Как вам будет угодно, - нелюбезно буркнул Иван Григорьевич и уткнулся в бумаги, - Слушаю вас.
- Тогда с первого-с, - он спрятал платок, поправил узкие лацканы строгого синего сюртучка. - Видите ли, я человек практический. Нынче практичность осуждается, а я считаю: не имей сто друзей. Капитал – лучший друг. Он завсегда выручит. Папенька, - тут канцелярист ударил по кнопкам черного лакированного «Ремингтона», Персиц вздрогнул, но быстро взял себя в руки. - Папенька был простым бессарабским виноградарем, но благодаря трудам своим оставил в наследство не голую лозу, а и небольшой заводик под Кагулом – винокурню-с. И главное – заповедь оставил отеческую: дело, если его не расширять, умирает.
Завалишин поднял глаза: пришибленный заявитель, будто подрос.
- И где, как не в столицах, его расширять, капитал-то? – по-домашнему спросил у Ивана Григорьевича Персиц. Тот пожал плечами. – Только в столицах и расширять. Однако для столиц заводчик я мелкий. Карась против акул. Скромен мой капитал для них, вот беда.
Он притих, уставился в окно, прищурившись правым глазом на закат. Яркий оранжевый шар разбрызгивал рыжие лучи по подворотням.
- Но вы приехали и со скромным? – хмыкнул ротмистр.
- Позвольте, я председатель кредитного товарищества виноградарей волости, - заявитель обиделся. – Делегирован был-с.
- Вы прибыли в Москву весной 1903?
- Да-с. В мае месяце.
- Поселились на Страстном?
- В доме Горчакова-с.
- Не роскошно для кагульского виноградаря?
«Вошь облезлая, - незло подумал Персиц и вновь полез за платком – со лба у него капало. - Подлавливать меня он будет». Внешность у Ивана Григорьевича и в самом деле была неказистая: он был лысоват, белобрыс, и челку носил на бок. Пегую.
- Нет, я приеду устраивать дела, и поселюсь у хромой бабы на Хитровке! Вы меня удивляете, ваше благородие! Спросят: «Кто такой Персиц? Серьезный человек?» Что им ответят?! Первое правило, - он чуть было не сказал «юноша», - господин ротмистр: ввязался в дело - держи фасон. Взялся за гуж…
- …не говори, что не дюж. Что капитал, с которым вы приехали? В чем он был? В каких бумагах?
- В валюте и ассигнациях, - быстро ответил Семен Маркович. - Всего 20 тысяч. Конечно, их можно было в надежде на хороший процент быстро и выгодно вложить в ценные бумаги, вернуться в Бессарабию и зажить себе гоголем – вы ж понимаете. Но папенька учил…
- …живые деньги из рук не выпускай.
- Верно! И в живое дело вкладывай!
«Ишь, длинноносик. Смышленым оказался».
Нос у ротмистра Завалишина и вправду был длинен.
- И что «живое дело»? Чем кончилось?
- Тем, чем началось: связей и капитала у простого провинциального заводчика, - Персиц развел врозь потные ладошки, - оказалось не достаточно-с. Ни на собственный магазин, о котором мечталось – мы ведь тоже мечтатели, – он грустно улыбнулся, - ни на паршивую лавку на Сухаревке его не достало. Так вот.
Он отпил воды из стакана, вытер губы тем же ситцевым платком и задумался.
- Я ведь не авантюрист, какой. Я по-честному хотел. Характер, знаете ли, помешал. Папашин характер-то. Перед трудностями пасовать не привык, привык – добиваться.
Иван Григорьевич почувствовал минутную симпатию к заявителю: а он вечно пасует!
- Это ваше объявление? – Семен Маркович вытянул шею. - «Дворянин, молодой, 38-ми лет, элегантной наружности, - Персиц покраснел, - с высшим образованием, живший заграницей, деловой, энергичный, с делом, дающим 40 000 руб. доходу в год, хотел бы жениться на барышне или молодой вдове, могущей для расширения дела вложить около 50 000 рублей. Деньги будут вполне обеспечены имуществом и останутся в ее полном владении, равно как и % с её капитала».
- Так точно-с. В московских «Новостях дня» разместил. Как раз в мае прошлого года. Что предосудительного? Обычное дело, - он покраснел еще больше. – Ну, разве, с элегантностью переборщил - признаю. Агент посоветовал. Дамы, мол, быстрее клюнут-с.
Иван Григорьевич отложил первый листок и взялся за второй.
Ржавое солнце выползло из-за трубы и заполнило собой кабинет.
Персиц прищурился:
- Надо бы закруглить эту историю, господин ротмистр, - развязно сказал он. Хотел прибавить: «Баба с возу», - но вовремя опомнился. – Заберу я заявление: знать, не судьба. У людей всамделишные жены пропадают, а тут…
«Надо как-то вывертываться. Дотошный малый, этот белобрысый. Одно дело – простая полиция, другое - Шестой отдел. Ах ты, боже мой! Неужто раскопали?»
Завалишин уставился в листок. Подполковник Коваленко учил: «Не раскрывай, Ваня, карт, задавай внезапные вопросы».
- И много нашлось претенденток на руку элегантного… дворянина?
Семен Маркович взвился:
- Ну, не дворянин! Не дворянин я! И наружностью не вышел. Что теперь меня – казнить? – он даже всхлипнул: не задался день – и все тут. – Трое их было. Три дамы-с. Ой, точнее, две мамзели-с и одна вдова. Вдову-то я сразу отш… отклонил – старая и страшная, как смертный грех.
- Позвольте, вы же фиктивным браком хотели?
- И что фиктивным-то? С нею двух часов кряду не просидишь, - он зашептал, - на всю жизнь наглядишься, господин ротмистр.
- Почему вы выбрали Надежду Терентьеву? – строго спросил Завалишин: «Жук этот Персиц: то фиктивным, то на всю жизнь».
Семен Маркович обмяк:
- Потому и выбрал, - вытер набежавшие слезы. Блестки солнца прыгали по его унылому лицу рыжими пятнами и смеялись. – Небесной красоты девушка. Вы – молодой человек, должны понимать. Не по себе сук срубил. Надо было на вдове. Черт бы с ней…
Иван Григорьевич неожиданно поглядел на Персица с сочувствием. Ему до зуда в темечке было любопытно: «Неземной красоты», - как это? Он поджал губы.
- Надежда Васильевна пришла ко мне последней. Первую-то я… по финансовым соображениям отверг. У первой, ваше благородие, всего пятнадцать тысчонок было. Гроши. Думал уж съезжать. Думал, не видать мне московского «дела».
- Когда это было?
- В начале июня, - он вздохнул. - Помню, отобедали мы. Все чин по чину. Салфетки крахмальные, пальмы в кадках. Место приличное. Я ей подробнейшим образом расклады выложил. Так, мол, и так, хочу, в первопрестольной магазинное дело открыть. «Бессарабские вина». Сам, мол, – заводчик, капиталом располагаю. Ежели сойдемся, на магазине не остановлюсь – ресторацию заведу. Или трактир.
- И что она?
- Улыбалась. Говорила, ей нравится. Она и сама бы не прочь… насчет ресторации, да понимает: мужской глаз нужен. Хватка.
- О себе что рассказывала? О семье? Вас не удивило, что молодая девушка решает важные вопросы одна? – Иван Григорьевич никак не мог отвлечься от мысли: как она улыбалась? И «неземной красоты» – как это?!
Персиц замычал, задумался:
- Да ведь… Нет, я спросил, конечно. Она сказала, мать давно умерла – капитал от нее достался, отец живет заграницей. «Своей жизнью», - сказала. Я счел неудобным расспрашивать, барышня все-таки. Заверила, что девица она самостоятельная и вольна располагать собой по собственному разумению. Я ее не торопил, господин ротмистр, дал время подумать. Встретились мы через неделю на Петровке у дома №8, где виноторговая фирма Депре, договорились. Наденька, - он осекся, побагровел, - Надежда Васильевна подтвердила согласие. Я со своей стороны, ответственейшим образом заявил, что намерения мои чисты и прозрачны. Но поскольку дело касается денег, попросил ее, как будущую супругу, обозначить… э-э, …так сказать, в физическом выражении…
- Вы попросили ее показать процентные бумаги?
- Да, - выдохнул Семен Маркович. Гора с плеч. Он разволновался: к чему этот допрос? – Я вас умоляю, господин ротмистр.
- Секунду. Вы их видели?
- Кто? Я?! Конечно. Бумаг Московского Общества взаимного кредита на 30 тысяч, и Купеческого банка – на двадцать шесть и мелочь – в валюте.
«Господи, вот прицепился! Не мой сегодня день».
- Скажите, господин Персиц, вы держали бумаги в руках?
- Ну, разумеется!
- В ресторане, где обедали?
- Ну, да. А что? В чем, собственно, вы меня подозреваете, скажите на милость?! – ненатурально возмутился заявитель.
Блефовал маленький Персиц! Блефовал: подозревать его было, в чем.
– Бумаг моей жены я не тронул. В целости и сохранности её бумаги. Под залог отданы-с. Или вы думаете, я слова не держу? Или с обманом к бедной девушке? То есть, не к бедной, конечно, ну, да.… Ни боже сохрани! Как кредит получил, сразу – в дело его: к декабрю уж и торговлю открыл.
«Болван. Напрасно ляпнул про торговлю-то. Не мой сегодня день!»
- Не было у вас затруднений при получении кредита, Семен Маркович? Вспомните.
Персиц уставился на Завалишина в недоумении.
Серый канцелярист бесплотной тенью прокрался к окну, нервным движением задернул шторы – жаркое солнце слепило глаза, норовя упарить присутствующих в «духовке». Иван Григорьевич поправил ворот мундира и взмокшую прядь свесившихся волос.
- Какие там затруднения…. Ради Бога, господин ротмистр, пощадите, - Семен Маркович почувствовал нехорошее волнение в животе – сказался утренний мандраж.
Зачем он сунулся с этим заявлением? Пропала – и пропала. Мало ему забот. Теперь он сидит в «осьмнадцатом» кабинете Департамента полиции и беседует с настырным малым из Шестого отделения! А оно, помимо прочего, занимается контролем над соблюдением законов о винной монополии! Да-с. Будут ему, дураку, «Вина Бессарабии», если раскроется та скромная взяточка, которую он дал средней руки московскому чиновнику, получая от казны разрешение на виноторговлю!
Отольются ему эти вина.
У Семена Марковича мелькнула малодушная мысль: что если бросить эту московскую торговлю к черту? Податься в родные края, жениться на черной молдаванке?
Господи, он женат!..
Татьяна_Синцова (Россия)
Продолжение романа: Глава 2
Предыдущие публикации этого автора