Рыжая пижма, синий василёк

Повесть о школе, о девочке Тосе, о родителях и бабушках с дедушками :)
Жанр - приключения

   Часть первая

  - Игначева, хочешь, я тебе старую косметичку подарю?
  - А сама?
  - Мама новую купит. Обещала.
  - Ну, дари, - неуверенно протянула Тося. Косметичку ей хотелось. У нее была шкатулочка для мелочей – пуговиц там всяких, фантиков, порванных бус, старых флаконов от духов – они так вкусно пахли! Но со шкатулкой в школу не попрешься. Тося почесала коленку, покосилась на Верку: подозрительно добрая сегодня. Значит, чего-то надо.
  - Взамен что попросишь?
  - Ты вообще? Я ж дарю! – ненатурально возмутилась подружка. – Во дает.
  На них спикировали черные ласточки, покружились и, нехотя, взмыли в бледное чахоточное небо, так и не прогревшееся за весну. Внизу под Батарейной горой гудел «старый» город: гремел товарняками у вокзала, урчал грузовиками в порту, свистел стремительными фурами, которые, не сбавляя скорости, проносились через весь Выборг к финской границе.
  - Ветер, какой, да?
  - Угу.
  - С залива.
  - Ага…
  Они сидели на самой верхотуре - на кирпичном фундаменте разрушенного дома, который стоял когда-то на краю Батарейной. Говорили, это не дом вовсе, а сторожевая башня. Зачем тут сторожевая, когда замок рядом? Вон у него какие стены! Тося поискала глазами зеленоватый, увенчанный острым шпилем купол старого Выборгского замка, он торчал из-за разросшихся кустов зонтиком. А, может, не башня, маяк? Кто его знает. Кирпичная кладка была прочной – сколько ни пытались окрестные мужики поживиться, растащить фундамент по дачам им не удалось.
  Каменный остов затянуло лопухами, черемухой, он превратился в уютное местечко, где днем играли или просто сидели и болтали ногами ребятишки, а вечером и ночью тусовался не известно, кто. Мамы с бабушками строго-настрого запрещали лазать на Батарейную гору вечером. «Там и днем делать нечего! – кричала на Верку её мама Лариса. – Шлендра! Я в милицию не пойду, если что. Так и знай!» «Мам, там давно качелей понастроили. Даже колесо обозрения есть», - Верка закатывала глаза: пугает, пугает! «Знаю я эти качели. На них до восемнадцати лет не качаются!» - Лариса Егоровна была неумолима.
  - Что ты туда положишь?
  - Куда?
  - Ну, в мою косметичку, которую подарю?
  - Не знаю, - Тося пожала плечами: класть ей в неё было нечего. Ни детского косметического набора, ни блестящих колечек, которые девочки напяливали на все пальцы – от указательного до мизинца – у нее не было. – Помаду бабушкину положу. Она вчера купила, посмотрела дома – яркая очень. Попрошу, может, отдаст. Ты уроки все сделала?
  - Не-а. Че их делать, четверть кончается. Черемухи наломаем, и айда?
  - Давай.
  Черемухи на Батарейной горе было видимо-невидимо.
  - Че, правда, подаришь? – Тося спрыгнула с кирпичей в лопухи. – Фу, крапивы наросло.
  - Сказала же.
  - Голубую? – ей все не верилось. С голубой сумочкой - косметичкой Верка Самохина носилась, как с писаной торбой. Даже на математике в неё лазала. Наталья Владимировна выгнала ее однажды с урока, сказала: «В коридоре красься».
  - Нет, Игначева, чего пристала? Конечно, голубую, какую еще? Через гаражи пойдем или по дороге?
  Простая каменистая дорога разрезала Батарейную гору надвое и шла из «старого» города – в «новый». В «старом» было две площади: брусчатая Красная с памятником и мрачными гранитными зданиями по периметру, и Рыночная с круглой башней посередине. В «новом» городе никаких площадей не было. Там стояли блочные пятиэтажки с точечными столбами девятиэтажных домов улучшенной планировки - и все. Тосина бабушка завидовала этой планировке, но не зло, а тихо и печалясь: «Не удалось нам тогда в таком доме квартиру получить». «Тогда» - это когда дедушка был жив и работал на Судостроительном заводе, Тося знала.
  - Давай через гаражи?
  - Ага. Руку подай…
  В «новый» город можно было попасть не по дороге, а в обход. Для этого надо было спрыгнуть с остатков фундамента на  гаражные крыши. Задние стенки гаражей упирались в Батарейную гору. Страшно вообще-то. Не рассчитаешь, свалишься в узкую щель между блоками, и пиши, пропало! Или ногу сломаешь, или еще чего. Зато через гаражи ближе.
  - Вер, придержи.
  - Чего ты, как кулема? Прыгай!
  Тося зажмурилась и…
  - Я… букет поломала…
  - Да ну его. От черемухи голова кружится. Коленку содрала?
  - Вроде, - правая Тосина коленка была вся в крови. Огромная полосатая ссадина быстро заполнялась бурыми каплями, смешивалась с грязью и песком.
  - На листом оботри…
  - А ну, кыш! Чего вы тут делаете? Кузнечики, ёлки! Твержу им: «Не прыгайте по гаражам, не прыгайте!» Они, как лазутчики, лезут, лезут! Надеру задницы, будете знать!
  Они рванули к шоссе.
  - Дурак, - Вера отряхнула джинсы. – Быстрей, а то и правда поймает, алкаш малохольный.
  - Не могу, нога болит. А чего «малохольный»?
  - Я знаю? Мама так говорит. Она его терпеть не может.
  - Верк! – позвал от гаражей ругавший их дядька. – Отец дома или в рейсе?
  - В рейсе, дядь Саш! – прокричала она, сделав руки трубочкой. – Так я тебе и сказала, где.
  Тося промолчала. Во-первых, ей было больно – крови из ссадины натекло море: две тонкие струйки даже добежали до щиколотки, а во-вторых, нормальных друзей у Веркиного отца и быть не могло. И «малохольный» наверняка означало такой же ходячий алкоголик, как сам Виктор Самохин, который «не просыхал». Шоферил он на здоровой шаланде. Возвращался из рейса и неделю «гулял». Поэтому Верка  с мамой жили по графику: неделя буйная, неделя – спокойная. Мама у Веры была красивая! На одну американскую артистку похожа, которая на столе танцевала. Тося мечтательно вздохнула: быть бы ей такой! И на подругу поглядела. Верка тоже была красивая: черные волосы «под каре» - ее уже стригли во взрослых парикмахерских! – голубые глаза. Не глаза, а лед зимой. А у нее вообще не пойми, какие. Цвета пемолюкса. И волосёнки пегие, и конопатый нос пуговкой…
  - Чего ревешь?
  Тоська заскулила на всю улицу.
  - Ну, ты даешь, Игначева. Нюня какая-то. Придешь домой, коленку зеленкой намажь. Зеленкой не больно, не то, что йодом. Я один раз саданулась, так мне маманя ка-а-к йодом вмазала, я орала как резаная.
  - Ладно…
  - И говорю тебе: в брюках ходи. Что ты все в юбке да юбке? Я вон в джинсах – так нигде не поцарапалась, только испачкалась - и все.
  - Они у меня старые. Не налезают совсем… и рваные.
  - Джинсы тоже подарю. Прошлогодние.
  Антонина перестала реветь и захлопала своими невзрачными серыми:
  - К-как… подаришь?
  - Очень просто. Здрассте, тёть Нин, - расфуфыренная тетка с серьгами до шеи в лиловом голопузом топе пронеслась мимо них к остановке.
  - Здрассте, здрассте по вашей части. Беги скорей, не то получишь по первое число. Тебя там мама разыскивает.
  - А чего надо-то?!
  - Отстань. Там увидишь, чего. Ой, подождите, подождите! – заверещала голопузая Нина, соседка Самохиных по этажу, и поскакала на каблуках за автобусом.
  - Блин. Я мусорное ведро не вынесла. Щас начнет орать, - она махнула рукой и припустила со всех ног к подъезду.
  - Вер! А джинсы-то?
  - Потом! Куда они денутся…
  
  Район, в котором жили Вера с Тосей, был весь на буграх. Прямых улиц в нем не было. Дома стояли сикось-накось. Один на макушке, другой – в ложбинке, третий и вовсе и там, и сям: начинался на скалистом холме Батарейной горы и шел вниз уступами. В таком ступенчатом они и жили. Только в разных подъездах – Тося в первом, а Вера – в третьем. Тосин подъезд был внизу, а последний, седьмой, «висел» на краю утеса.
  Острословы прозвали его «ласточкиным гнездом».
  Напротив «гнезда» торчала красная башня «лимонки», бывшего завода по производству лимонной кислоты. Башня была окружена точечными новостройками, вызывавшими белую зависть Тосиной бабушки. Справа гудело шоссе, по которому круглые сутки вжикали разноцветные фуры из Питера в Финляндию и обратно, а сзади в чахлой зелени пряталась школа.
  Окна их пятого «Б» смотрели на Тосину квартиру, и на уроках она часто видела, как бабушка вытрясает простыни с балкона, развешивает белье и закрывает форточки. Во дворе школы с утра до вечера болтались ребятишки: катались на раздолбанных качелях, висли на турниках, кучковались у лавочек. Играть перед домом было негде. С тех пор, как по примеру Витьки Самохина, отцы семейств подались в  дальнобойщики, весь тротуар загромождали «газели», «газоны» и ЗИЛы с КамАЗами.
  «Перед домом – опасно, у шоссе и на Батарейной – нельзя, где им играть? - сердилась Елена Павловна, Тосина бабушка. – Загнали детей в резервацию!»
  Что такое «резервация», Тося не знала, все собиралась спросить да забывала. Правильно бабушка говорит: память у нее дырявая.

  - Господи! – всплеснула руками Елена Павловна. – Где ты так уделалась-то?! А кровищи! В ванную – быстро…
  - Только не йодом!! Бабуля, милая, только не йодом! У нас зеленка есть?..
  - Есть да не про твою честь. Ну-ка подставляй, - она включила душ.
  - Только не горячей!..
  - Где я тебе её возьму, горячую? Её вторую неделю нет. Теперь до сентября, поди, не включат. Не реви!
  - Больно! Аааа! Холодно! Я же просила, бабушка-а…
  - Нет у меня зеленки. В аптеку бежать –  ты заражение получишь.
  - Ой-ой, не надо больше… хватит!..
  - Терпи. Сейчас забинтую.
  - Мамочка-а!..
  - Вот! Вспомнила и маму, и бабушку. Тося, дорогая, я  тысячу раз предупреждала, язык оболтала: «Не ходи на Батарейную, опасно!» Там и упасть можно, и… вообще. Народ там разный бродит – бомжи, пьяницы. Тем более к вечеру.
  - А где нам гулять? В… резервации?
  Елена Павловна оторопела. Окинула внучку удивленным взглядом:
  - Уж лучше в ней, чем тебя найдут с проломленной башкой на Батарейной! Такие случаи бывали, ты знаешь, - она погрозила Тосе пальцем и с грохотом засунула её испачканную одежду в стиральную машину.
  Тоська почесала нос: бабушка права. Прошлым летом на горе нашли выпускницу их школы Галку Пашутину. Ходила с каким-то парнем в кино, по дороге поругались. Галка сказала: «Не провожай», - побежала домой одна и вот…
  - Ноет?
  - Терпимо.
  Перебинтовались, вымылись и  сели ужинать.
  Кухня у них была маленькая. Вся квартира такая: комната шестнадцать метров и кухня пять с половиной. «В ней только попами  стукаться, - ворчала Елена Павловна. – Господи, в какой тесноте живем!» – восклицала она, и Тоська чувствовала себя виноватой: это из-за нее случилась «теснота».
  Мама родила ее неизвестно, от кого, принесла в подоле – Тоську обижало: почему «в подоле»? неужели ее нельзя было завернуть в одеяло? – а дедушка, который стоял в заводской очереди на двухкомнатную квартиру, расстроился – и умер. И не просто умер, а сгорел. Сосед, Евгений Николаевич, говорил: «Какой мужик работящий был – в два месяца сгорел».
  Так они и остались в однокомнатной ухудшенной планировки.
  Все из-за нее.
  Тося сделала египетскую пирамидку из пюре:
  - Бабуль, ты вчерашнюю помаду, что купила, выбросишь?
  - Зачем? Ешь, давай, ложкой не вози.
  - Ну, ты говорила, яркая.
  - А! Да я пригляделась – вроде ничего. И мама твоя говорит, нормальная. Просто я не привыкла.
  Мама Ира заставляла бабушку модно одеваться и краситься.   Говорила: «В старухи всегда успеешь». Антонина «угукнула»: так она и знала - голубая косметичка останется пустой.
  - А что ты спрашиваешь?
  - Просто… Бабуль, я совсем некрасивая?
  - Господи! – в сотый раз за вечер воскликнула Елена Павловна,  отбросив полотенце, которым вытирала посуду. – Кто тебе сказал?
  - Никто. Сама вижу.
  - Что ты видишь? Самой как раз не разглядеть. Это люди должны сказать, красивая или нет. Вот я тебе и говорю: нормальная. Даже… хорошенькая.
  - Ты – бабушка. Да ладно. Ясно все...
  Она вылезла из-за стола и поковыляла в комнату. Елена Павловна за ней:
  - И что, что бабушка? Что тебе ясно? Бабушки, они тоже с глазами.
  Тоська молчала. Вообще-то ей хотелось плакать, но слезы на сегодня кончились. У нее рыдало внутри. Несчастный ребенок. Страшненький. Папы – нет. Дедушки тоже. Мама допоздна на работе. В школе с ней дружит только Димка Строев и то, потому что такой же притюкнутый, как она, а Вера – от случая к случаю. Ей даже одеяла с чепчиком не хватило – в подоле принесли!
  - Тебе для красоты, что ли, помада понадобилась?
  - Ничего мне не надо…
  - Тося, не выдумывай! Девочки, во-первых, не красятся…
  - Отсталая ты, бабушка, - вздохнула она и  стала собирать портфель: ну его, этот русский. С несделанным пойдет. Что она, ботаничка в очках, с готовыми уроками являться? Тем более год кончается. Середина мая, а она все – суффиксы, параграфы. Надоело. – Опять кактусы вынесла?
  На улице потеплело, и Елена Павловна стала выносить Тоськины ящики с кактусами на улицу: «Пусть дышат». На самом деле она их не любила. Говорила: «Не понимаю, что в них хорошего? Цветы - не цветы. Недоразумение какое-то». Ей нравились чистые подоконники. Тоська вздохнула и похромала на балкон.
  - Куда ты с больной ногой! Давай я.
  - Ладно…
  - Заладила. Ох, не нравишься ты мне, Антонина!
  - А говорила, любишь, - она отдернула тюль, приподнялась на цыпочки  и потянула вниз шпингалет.
  - Не придирайся! Ты знаешь, что люблю, и мама любит. Что за настроение у тебя!
  - Подростковый возраст у меня, а не настроение.
  Бабушка придирчиво оглядела ее со всех сторон:
  - Нет еще у тебя никакого возраста. Эти отговорки люди придумали. В любом возрасте жить нелегко, но знаешь, Тося, когда я была маленькой…
  Балконная дверь скрипнула, прихватила кусок тюля и захлопнулась. Бабушка все говорила-говорила. Тоська не слушала. Пунцовое стеснительное солнце спряталось за Батарейную гору, но не упало в залив, а продолжало подглядывать из-за кустов за домами, школой и окруженной сеткой резервацией, в которой прогуливались Строев с Тезовым. Они толкали друг с гимнастического бревна и спорили.
  - Эй! – крикнула им Тоська с балкона и позвала. – Димка!
  - Куда ты, Игначева, пропала? – Строев задрал голову, поправил пальцем очки. – Я заходил…
  Ниже этажом хлопнула форточка. За ней - другая:
  - Разорались! Спать не дают - орут, орут…
  Тося прижала палец к губам, замахала руками: «Потом, потом! Завтра». Строев кивнул, ребята потолкались и, не спеша, вразвалочку отправились по домам. Вернее, по подъездам: Дима жил в «ласточкином гнезде», а первоклассник Тезов «ступенькой» ниже.
  Коленка ныла и дергала. Тоська на своей шкуре почувствовала, почем фунт лиха. Бабушка, у которой болели «косточки», паря их в тазу с березовыми листьями, часто повторяла: «Дергают, заразы, мочи нет». Она погладила туго забинтованную коленку: под ней что-то жарко пульсировало. Вдруг у нее заражение? Не может быть. Они же её настоящим йодом залили! Кусачим. Тося поморщилась, взялась за пластмассовую лейку: бедные кактусы! Теперь засохли без нее…

  Дверь соседнего балкона скрипнула. Звук вышел низкий, тугой. Звериный какой-то. Тоська спряталась за перегородку, присела, несмотря на острые иголки в ноге, вжала голову в плечи. За фанеркой – а вся перегородка между балконами состояла из толстого куска крашеной фанеры, приставленного к железной решетке - кто-то кашлянул, громыхнул ведром. Дверь глухо зарычала, захлопнулась. Антонина прислушалась: тихо? - и, кряхтя, вылезла из укрытия.
  - Чего ты там? – постучала в стекло Елена Павловна.
  - Щас полью и приду.
  - Давай, да спать пора – уже десять.
  Тоська поставила на старую тумбочку, выкинутую за ненадобностью и теснотой на улицу, первый ящик, прорыхлила любимые «ёжики», окучила их, полила нагревшейся за день водой. Коллекция у нее была знатная. Ребристых, покрытых мелкими белыми крапинами астрофитумов три штуки, одна мексиканская плоско-шаровидная лофофора, на которую приходила смотреть даже учительница Наталья Владимировна, и два столбовидных кактуса-цереуса с длинными, как вязальные спицы, шипами. Это в первом ящике. Во втором…
  - Бабушка!!
  - Ну, чего?
  - Что ты наделала?! – Тося сползла по бетонной стене, заревела: миниатюрная коралловидная опунция, над которой она тряслась, как над грешной душой, и на которую не дышала, была переломана! От готового зацвести гребенчатого кактуса была отпилена, будто ножовкой, самая красивая и смешная, похожая на голову Винни-Пуха, шишечка!
  - Как это я? – удивилась втиснувшаяся в дверной проем Елена Павловна, разглядывая учиненный погром.
  - Вот, правда, бабушка, как?! Лучше бы ты меня… поломала. Лучше бы я умерла вместо Винни-Пуха! Ты так всегда – всегда! Если что-то не нравится, обязательно поломаешь, чтоб выбросить потом, вот! А я не выкину их. Вот… не выкину… и все…
  - Да что ты, Тосенька?! Думаешь, я их нарочно сломала?!
  - А разве нет? Разве нет? Ты всегда так, бабушка!
  - Ой, ну бабушка у тебя первый враг. Что ты?! Я ведром их, видно, задела, когда картошку набирала, чтобы к ужину сварить, Тося! Неужто я нарочно? Господи, да мы их, гляди – воткнем, и они прирастут. Их ведь, куда ни ткни…
  - Как прирастут? Коралловидную ты всю разгромила! У нее такие нежные отросточки были, а ты…. И Винни-Пуху голову снесла. Как он теперь без головы?.. Аааа…
  - Не реви ты, Тося! Господи, отрастет у него голова, что он, человек, что ли?!
  - Получше некоторы-ы-х…

  - Дурдом, - мама Ира бросила ключи на зеркало в передней. – Уходишь, они ревут, приходишь…. Что сейчас?
  Голос у нее был усталый. Когда Тося была маленькой, мама работала в воспитателем в садике, а чуть она подросла, ушла в ларек на Красной площади, потому что на воспитательские деньги было не прожить. Сначала мама торговала постельным бельем с вафельными полотенцами, которые привозил из Иванова Виктор Самохин, потом молочными продуктами и всякими вкусными глазированными сырками, которые так нравились Тоське, а после ухода бабушки на пенсию перешла в «24 часа» к Алику.
  Алика Елена Павловна не терпела больше кактусов, потому что он «подъезжал». Сначала Тоська выглядывала в окно: на чем? Потом догадалась: он навязывался маме в женихи. «Тоже мне», - думала она, все-таки присматриваясь, годится он ей в папы или нет? По всему выходило, что нет, потому что у него был свой Костик, Тося видела его однажды в «резервации», и тётя Оля, которая громко ругала Алика плохими словами. «Да отстаньте вы все, - говорила мама Ира, когда бабушка с Тоськой  напоминали ей про Костика с Олей.
  - Ой, целая беда, - Елена Павловна расстроено махнула рукой. – Кактусы её снесла.
  - Как же ты, мама? У нее одна радость была.
  - Да что вы, в самом деле?! – бабушка всхлипнула. - Я ведь случайно зацепила! Первый ящик целехонький, а во втором – один Винни-Пух пострадал!..
  - А вот и не один!
  Мама выглянула на балкон:
  - Не плачь, отрастут они. Корни целы, значит отрастут. А эти мы вот так, - она воткнула отломанные кусочки коралловой опунции в землю, полила. Пристроила туда же «голову Винни-Пуха». – Нечего слезы лить. Всякое бывает. Ужинали?
  - Да.
  - Мойтесь и спать…
  - Мам, а телек можно?
  - Какой телек, одиннадцатый час. Завтра не встанешь.
  Тоська вытянулась на раскладном кресле, уставилась сквозь занавеску в окно. Пунцовые лучи побледнели, небо остыло. Прохладная белая ночь опустилась на залив, серый Выборгский замок, на обе площади – Красную и Рыночную, и черемуховую Батарейную гору. «Чего это Верка расщедрилась? Никогда никому ничего не дарила и вдруг решила? Может, хочет со мной дружить?», - она призадумалась. Дружить с Самохиной хотели многие. Не только из их класса - из параллельного! За ней даже восьмиклассница Кира Семенова заходила, а тут вдруг – Тоська. Какой ей интерес? «А, просто так она. От скуки. Завтра забудет, что обещала, - Антонина зевнула и повернулась на бок. – Обойдусь без косметички. Подумаешь. Мама все равно купит».
  С Тоськиными покупками была напряженка: мама Ира копила ей на компьютер. «Ни с какими глупостями пока не приставай», - сказала она, подарив ей на Новый Год полотенце с белочкой – Тосе не очень-то его и хотелось – шампунь от перхоти и белую футболку с девочкой-эмо на пузе. Косметичка, детский набор «Маленькая фея», тени с гигиенической помадой автоматически перекочевали «в глупости».
  Правда, была еще добрая бабушка, но и та заартачилась. Заявила: «Я тебе с пенсии лучше кроссовки новые куплю и куртку». Сказано – сделано. Куртка Тоське нравилась. А кроссовки вообще были отпад. Но что они против «Феи»?
Мысли её вернулись к пострадавшим кактусам. Кто с ней будет дружить, если она до сих пор собирает фантики с блестящими обертками от конфет и шоколадных Дедов Морозов со Снегурочками, «валентинки» с сердечками и… разводит кактусы на подоконнике?
  Может, их выбросить?

Дата первой публикации: 2010-01-20

Продолжение

Предыдущие публикации Татьяны Синцовой (Санкт-Петербург):

«Сидеть на облаке». Рассказ

«Сказка для Андерсена». Рассказ

«Осколки Сатурна». Рассказ

«Один день Елены Денисовой». Рассказ

«Доброе утро, занзибары!» Рассказ

«Дикие ирисы». Рассказ

Хобби художницы из Ланкашира

«Любовь Славки Ломакина». Рассказ

«Деньги падают!». Рассказ