BestFemida: Другой мир, глава 7.

BestFemida (Россия, Санкт-Петербург)

      Напрасно потом Дэнниел искал Дикаря. Его нигде не было видно. Дикарь не приходил на его зов, избегал встречи с ним, а если, случалось, они сталкивались вместе, Дикарь быстро уходил, не говоря ни слова. Дикарь перестал гулять с Дэнниелом, когда тот катался верхом, не приходил он более и к чёрному ходу, отказываясь от еды, и напрасно Дэнниел ставил её в хижину: Дикарь и там не прикасался к подаркам.
      Однажды Дэнниел схватил Дикаря за руку, когда тот проходил мимо его комнаты, и попытался всунуть ему в руку свёрток, но Дикарь не принял его.
      - Мне не нужны ваши подачки, - холодно ответил он и поспешил уйти.
Он не хотел больше с ним общаться, но лишив себя общения с господином, Дикарь автоматически лишился его покровительства: едва только надсмотрщики узнали о случившемся разладе, они начали травить ненавистного раба, не отставали от них и друзья Дэнниела. Главным образом старался Сергей. Он пихал его, когда Дикарь нес поднос и содержимое падало и разбивалось, он «случайно» проливал на него напитки, «случайно» наступал ему на ногу и делал еще много других пакостей, в то время как роль Константина сводилась в основном к наблюдению за происходящим. Он не подстрекал Сергея, не учавствовал в травле Дикаря, но и не заступался за него. А Сергей с каждым новым днем придумывал все более изощренный способ досадить Дикарю.
      Дэнниел же не знал, что делать: ему с одной стороны и было жалко белого раба, но с другой, если он запретит другу трогать Дикаря – сам рискует стать мишенью его насмешек. К тому же, разве Дикарь сам не дал ему понять, что не желает больше иметь с ним ничего общего? Так какой же толк предлагать помощь тому, кто ее отвергает? Еще сочтет, что он навязывается к нему в друзья… поколебавшись, Дэнниел решил сделать вид, что он ни о чем не знает: при таком раскладе он и свое лицо при Сергее и Константине не потеряет, а если Дикарь захочет водить с ним дружбу – он и ему будет хорош. Его совесть, правда, встала на дыбы, но он живо укротил ее, успокоив себя тем, что это – единственный разумный вариант, потому что во всех остальных - он так или иначе рискует лишиться либо Дикаря, либо Константина с Сергеем, или вообще всех сразу.
Ну а Дикарь, что Дик? Пока Дэнниел держался отстраненно, Сергей и надсмотрщики продолжали издеваться над ним, и потому - всё заманчивей становилась для Дика мысль о том, что ему следует покинуть владения Бузиновых. Его здесь уже ничего не держало. Он был сыт по горло голодом, побоями, жестокостью надсмотрщиков, издевками Сергея, трусостью негров и малодушием Дэнниела. И Дик ушел. Темной ночью, дождавшись, когда все негры уснут, он стал рыть подкоп (дверь хижины закрывалась на ночь на замок) и через каких-то полчаса он оказался на свободе. Дик хорошо помнил дорогу, которой его привели в это ужасное место. Этой же дорогой он и пошел назад.
Но не он один не спал в ту ночь. Глеб и Андерсен пили на кухне чай, и уходя спать, решили напоследок обойти хижину и проверить, все ли негры на месте. Андерсен стал проверять замок, а Глеб, по обыкновению, пошел в обход. Он не заметил бы ничего в темноте, и не приметил бы лаз, который Дик перед уходом тщательно замаскировал, если бы Андерсен, спеша нагнать приятеля, не вздумал догнать его слева – думая протиснуться меж ним и хижиной. Пространство между Глебом и хижиной было очень маленькое, и Андерсен уже почти поравнялся с другом, протиснувшись меж ним и стенкой, как вдруг едва не упал, угодив ногой прямо в подкоп. А в следующую минуту застучали сапоги – это надсмотрщик бежал к конюшне…
Дик был уже на половине пути, когда услыхал погоню. Дик остановился и повернулся к противнику лицом, готовый принять бой.
Вжжжик!
Дик вскрикнул от боли – острый дротик впился в его бедро. Затем еще один…
Утром все негры были свидетелями того, как Глеб, который еще не так давно просил Семина извиниться пред Дикарем, теперь притащил этого самого Дикаря на верёвке к столбу и велел Семину его высечь. А сам отошел.

Радости Семина не было предела. После унижения, которое он перенес, извиняясь пред белым рабом, он только и делал, что искал случая, чтобы отомстить Дикарю, но Дикарь соблюдал все требования, и он не мог к нему придраться, а значит, не мог и наказать. Его месть не находила выхода, а теперь такой выход нашелся. Ему выпал уникальный шанс, и он решил использовать его на всю катушку. Обычно за побег рабам давали от двадцати до тридцати ударов бича, а Семин, всыпав ему тридцать, на этом не остановился и все продолжал бить. Глеб же сидел в тени дома, боком к происходящему – мрачный и суровый, как всегда, он чистил свои сапоги, и даже ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на экзекуцию. Любой, кто увидел бы его в этот момент – если, конечно, кому-нибудь пришло в голову обернуться и посмотреть на него, потому что все стояли и сидели спиной к нему, наблюдая за наказанием, - то решил бы, что он позабыл про Дикаря и про Семина – настолько равнодушным ко всему остальному казался свирепый надсмотрщик. Однако когда он закончил чистить сапоги, то встал и взглянул в сторону Дикаря – к этому времени Дикарь прекратил реагировать на удары, повиснув на веревках как большой кусок кровавого мяса, а Семин продолжал стегать его. Ноздри Глеба свирепо раздулись.
- Я сказал высечь его, а не засечь до смерти!

...Дикаря снесли в вонючую хижину, куда положили на кучу соломы, на свое место. На руки и ноги беглецу надели кандалы, вырытую им яму засыпали и забили камнями. Однако все это, по мнению Андерсена, было более чем излишним – после экзекуции Дикарь и встать-то не мог, не говоря уж о каком-то побеге. Он пролежал в полной темноте, наедине с болью и насекомыми, которые в изобилии водились в хижине, до остатка вечера. Никто не пришёл к нему, чтоб обмыть ему раны и отогнать мух, никто за весь долгий день не принёс ему ни кружки воды, ни куска хлеба. Андерсен знал это, потому что наблюдал за хижиной – никто не зашел туда за весь день: ни рабы, ни надсмотрщики, даже Дэнниел, хотя отсутствием последнего он, если честно, не был особо удивлен. Однако, если никто не пришел к Дикарю, еще не значит, что точно так же его бросит и он, Андерсен. Чувствуя ответственность за этого странного юношу, которого он сам сделал рабом и чье рабство теперь привело к побегу и этой порке, а еще больше движимый состраданием к избитому и брошенному Дикарю, на заходе солнца он заглянул к нему. Дикарь метался на грязной подстилке, испуская жалобные стоны.
- Леонид… Леонид, - звал он. – Леонид… пить, Леонид…
Увидев его фигуру, в глазах юноши тускло сверкнула радость.
- Леонид! – радостно простонал Дикарь, приподнимаясь и тут же падая на грязную солому.
Но кто бы ни был тот загадочный Леонид, которого он звал, Андерсен им не являлся и, очевидно, вообще не был на него похож, потому что разглядев хорошенько, кто к нему пожаловал, радость померкла в очах белокожего невольника. Дикарь отвернулся, а Андерсен, покачав головой, наложил смоченную в каком-то растворе тряпку на его изувеченную спину. Дикарь сдавленно застонал. Андерсен сочувственно покачал головой:
- Ну тихо, тихо… Ну? И зачем ты сбежал? Говорил я тебе, что тебя поймают? Говорил. А ты? - Андерсен снова покачал головой. – Ну, чего смотришь? Думать надо, что делаешь… На вот, это вода, попей. Пей, пей, не вороти нос. Джим тебе воды не принесёт, не надейся, иначе надсмотрщики и с него шкуру спустят. Ну как, напился? Еще будешь?
- Леонид…
Покачав головой, Андерсен вышел, а затем вернулся, воротясь с холодной, как лед, тряпкой, которую он положил на лоб Дикарю. Почти потерявший сознание, Дикарь вздрогнул и приоткрыл глаза, скинул с себя тряпку. Андерсен улыбнулся.
- Так лучше? И тревожно прибавил: - Держись, приятель, и постарайся извлечь из этого ценный урок. Сюсюкаться тут с тобой не будут, и если еще раз вздумаешь повторить свой фокус – пристрелят. Все понял? А теперь спи, давай. – Андерсен встал, прикрыл его тряпьем и хотел уйти, но задержался:
- Я поговорю с Сергеем и прослежу, чтобы он не трогал больше тебя.
Он думал, что его слова обрадуют Дикаря, но вместо этого Дикарь заметался на соломе, забормотав:
- Не… не над… не…
- Что – «не»? – тревожно спросил Андерсен, подходя ближе.
- Не… не надо…
- Дикарь, я не понимаю, что ты хочешь сказать. «Не надо» - что?
С трудом повернув голову, Дикарь обратил на него тусклый взор.
- Не надо ни с кем говорить, я сам в состоянии за себя постоять, сам, - выпалил он и потерял сознание.

После удачной поимки сбежавшего Дикаря, Глебу выпал случай еще раз отличиться – не прошло и двух дней, после наказания по его распоряжению раба, как ему снова пришлось наказать – но на это раз не его одного, а целую пятерку людей.
Однако все по порядку. Произошло это днем, когда на горизонте нарисовалось пятеро хорошо сложенных молодых мужчин нагловатого вида. Андерсен тотчас узнал их – браконьеры. Торговцы слоновьими бивнями и ценными шкурами местных хищных и травоядных зверей, они пришли узнать, не нужен ли Бузиновым их товар.
Переговариваясь друг с другом и пошловато улыбаясь, они, спешившись и оставив свой товар на попечение подоспевшего невольника, прошли мимо него и остановились, когда увидали Глеба. Главный надсмотрщик, стоял перед овальным зеркалом, прибитым к балке, и брился, острым ножом срезая с себя щетину. Пятеро молодцов с минуту наблюдали за картиной, а затем один из них насмешливо фыркнул:
- Гляньте, какой боров. Морда – ну чисто как у кабана, разве только хвоста не хватает. Что, свинка, соскребаем щетину, готовясь к Рождеству?
Четверо его дружков грязно расхохотались, а Глеб, помрачнев, отложил нож и медленно обернулся.
- Что такое? – сладко ухмыльнулся все тот же верзила. – А, понял: у свинки же длинные ушки. Услышал, что сказали, кабанчик? Так это мы тебе, тебе, кусок мяса… Ну, что рыло выпятил? – уже грозно прибавил он, ухмыльнувшись.
Ничего не ответив, Глеб молча повернулся назад, к зеркалу, и спокойно продолжил бриться.
Пятерка переглянулась и вмиг обступила его полукругом.
- О, да у нас тут не кабанчик, а миролюбивый хряк попался, - ухмыляясь, продолжал все тот же противный тип. – Его грязью поливают, а он стоит и радуется. Впрочем, это не удивительно, свиньи, они ведь грязь любят…
Андерсен встревожился. Новички – они явно не знали, какова здесь должность Глеба, а, главное, они не знали его самого, его нрава. И он не ошибся в своих опасениях – после столь наглой речи, Глеб метнул в обидчика такой взгляд, который бы испугал любого, кто увидал бы его, но браконьер лишь ухмыльнулся. Не желая ввязываться в драку, Глеб (похоже, он явно не воспринимал эту пятерку всерьез) снова повернулся к зеркалу, однако забияку это не устроило. Подойдя к Глебу, он ударил его по руке – той, в которой был зажат нож. Рука резко скользнула вниз, описав кривую линию, нож выпал, а на щеке Глеба проступила кровь. Побледнев, главный надсмотрщик молча ощупал раненую щеку, перевел взгляд на замаранные от этого прикосновений пальцы и, подняв полные холодной решимости глаза на ухмыляющегося подонка, с размаху ударил его в челюсть, в раз стерев улыбку с его лица.
Вскрикнув, браконьер взмахнул руками и полетел в песок, а четверка его дружков тут же взяла Глеба в кольцо.
Их было четверо, все крепкие, молодые, с похабными улыбками на губах, а когда к ним присоединился поваленный, их стало пятеро. Даже Андерсен, будь у него с собой пулемет, не рискнул бы с ними связываться, а у Глеба был только нож, да и тот валялся под ногами, на песке, в то время как у всей пятерки были при себе ножи. Но они не стали вынимать их, а, ухмыльнувшись, толпой ринулись на Глеба. Они думали взять его численным превосходством и силой, но ими двигала ярость, в то время как Глебом руководил рассудок. Не давая гневу взять над собой верх, он неустанно следил за противниками, и когда они наносили удары, он ловко увертывался от них, а затем бил сам. Мощно, и всегда в цель. И, повалив одного, прыжком оборачивался к другому, а затем, не дав тому опомниться, атаковал.
Впятером они бы победили его – вне сомнения, но помимо мастерства и внутреннего хладнокровия, которое сохранял Глеб, им не хватало силы. По одиночке каждый из них был слабее Глеба физически, и Глеб использовал еще и это. Видя, что вместе они всегда победят его, он старался сделать так, чтобы они не нападали разом, а всегда по одиночке, и это прекрасно ему удавалось – до той поры, пока пятерка не сообразила повытаскивать ножи.
Вот тут Андерсен испугался не на шутку. Пятеро против одного, да еще с ножами - дело принимало дурной оборот. К тому же вся пятерка была разъярена предыдущими своими поражениями, тем, что какой-то надсмотрщик вот так просто разделался с ними, изваляв в песке на глазах у всех – потому что никто не решился вмешаться: негры, другие надсмотрщики – все только глазели, благо был объявлен перерыв. И Андерсен испугался, но через минуту понял, что испугался напрасно.
Браконьеры ринулись на Глеба с ножами, но на этот раз кучей, со всех сторон, вот только Глеб оказался проворнее. Ловко увернувшись от одного, он под дых саданул другого, выбил нож из рук третьего, сбил с ног четвертого и швырнулся им в пятого. Тут же сверкнул чей-то клинок, но Глеб нагнулся, перехватил руку – и нож полетел далеко в песок, а противник был отброшен в сторону. С рыком на Глеба летит еще один – последний из тех, кто вооружен. Нож взлетает в воздух и опускается – и на этот раз распарывает куртку на Глебе – от плеча до пояса. Уклон, наклон и неожиданный удар снизу вверх. Лезвие раскололось на двое, а рукоять с оставшимся обрубком Глеб выбил ногой.
Больше ножей нет. С перекошенными от злобы лицами браконьеры из последних сил ринулись на Глеба, на какое-то мгновение повисли на нем, но Глеб тут же сорвал с себя сначала одного и швырнул его в сторону, затем содрал второго, заехав ему каленом в челюсть. Пинком откинул третьего, страшным ударом свалил с ног четвертого, за уши схватил и через спину перекинул пятого. Но и это еще не все. Рассвирепевший, ему было мало того, что он раскидал их вокруг себя. Глеб подскочил к каждому из них, нанося сокрушительные удары – в живот, грудь, лицо, грозя если не выбить несчастным глаза, то размозжить череп и переломать ребра, а те лишь стонали и корчились, съеживаясь и хрипя, ни в силах ничего поделать. Один из браконьеров – тот самый, который первым начал задирать Глеба, называя его свиньей и порезал ему щеку – он, не выдержав этого побоища и пытаясь спасти себя от ударов, попытался отползти в сторону, но был тут же пригвожден к земле и осыпан новой, еще более страшной порцией пинков. Тогда, отчаявшись, горе-грубиян перевернулся на спину и начал хватать Глеба за ноги, цепляясь за его штаны подобно липучему растению, стремясь смягчить удары, но Глеб вырвал ногу и так двинул его в лицо, что тот опрокинулся на спину, но тут же вскочил – прытко, пружинисто, словно мяч, отскочив от земли. Со злыми глазами, с рассеченной губой, весь в крови, хлещущей из носа - браконьер, не помня себя от ярости, ринулся на Глеба. А Глеб спокойно саданул его в живот. Глухо охнув, задира согнулся от боли, в то время как Глеб схватил его за волосы, и, разогнув, заставив подняться и взглянуть себе в глаза, двинул кулаком в его перекошенную от злобы рожу. Задира свалился в песок – хрипя, сплевывая кровь и матерясь. Но не успел он опомниться, как Глеб нагнулся, снова хватил его за волосы, поднял с колен и, взглянув его в глаза, нанес еще удар в лицо.
После чего отошел и, с холодной усмешкой оглядев распростертого мужчину, с ненавистью взирающего на него снизу вверх, сказал:
- А это тебе от меня, дерьмо поганое, - и что есть сил ударил его в пах.
Взвыв от боли, браконьер скрючился, а Глеб нагнулся, спокойно взял валяющийся рядом нож и, схватив мужчину за голову, резким, быстрым движением срезал у него кусок кожи с мочки уха и, усмехнувшись, обронил его прямо на лицо ошалевшей от такой выходки жертвы. А следом за кожей - в песок, возле самого лица браконьера, вонзилось окровавленное оружие казни – чудом не проткнув его щеку. Усмехнувшись снова, Глеб переступил через поверженного браконьера и ушел – мимо распростертых на земле четырех других браконьеров, мимо изумленных негров и надсмотрщиков, высыпавших из дома и сбежавшихся со всех его уголков, чтобы поглазеть на бой. Он даже не обернулся, чтобы удостовериться, что те не кинутся следом, и ушел не в дом, а вернулся к своему зеркалу. Поправил его, снова взял нож и, усевшись на стул, спокойно продолжил очищать себя от мелкой растительности на подбородке, в то время как пятеро браконьеров, матерясь, отплевывая кровь и бросая на него и окружающих свирепые, оскорбленные взгляды, медленно поднимались из пыли. [Продолжение]