Татьяна Вольнова. "Порченая". Рассказ

  С самого рождения она звала его Хвост. Нет, имя у ребенка было, и бабушка даже знала его. Нормальное, хорошее имя. Только мать по-прежнему звала его Хвост.

  …Рыжекудрый первокурсник, счастливо оказавшийся в скромном мужском меньшинстве в разноцветном девичьем палисаднике, сначала обомлел от нежданно нахлынувшего счастья - столько прелестных юных дев! - а потом, оглядевшись, твердо решил: все цветы перенюхаю!
  У одной была изумительная грудь, у другой шикарные ноги, третья так встряхивала каштановой гривой, что прерывалось дыхание. Жаль, никак не соединялись в какой-то одной все мыслимые достоинства, но и припадать к каждому цветку отдельно было приятно - бодрило, вселяло уверенность в правильности своего рождения мальчиком.
  Ни один мужчина не способен критично оценить себя, виной тому абсолютная уверенность в своей неотразимости по единственному параметру - мужик.
  Студент уверенно ухаживал за доставшимся ему цветником - поливал, удобрял, нюхал, пробовал на зубок. И был оскорблен, когда одна из роз объявила ему о том, что она беременна.
  - Нет! Я не готов. Как же так? И вообще... ты уверена, что это мой ребенок?..
  Дальнейший разговор становился бессмысленным, и она, со свойственной ей резкостью, его прекратила.
  Первокурсник как-то поблек, стушевался, почти растворился в группе среди будущих педагогинь - не видно его стало и не слышно.
  Ходить беременной в одиночку... Вы не пробовали? Не дай Бог!
  В глаза всякий раз лезут статные парни, нежно вынимающие под локоть свои драгоценные беременные шкатулки из троллейбуса. Или уверенно положат руки на совместный живот подруге и сидят в очереди в поликлинике, замершие и томные. Ну, просто всюду, всюду они пёрли на нее животами вперед.
  Она же гордо и одиноко отходила свой срок, легко родила и теперь у нее был Хвост.
  Ребенка она таскала с собой повсюду: в гости, на выставки, в магазин, даже на работу брала иногда, если в сад не пускали по причине повышенной сопливости. Дитя рисовало, бегало по коридорам после звонка на урок (на переменке могли и сбить ненароком), кто-то из учеников ему читал сказки (я еще не сказала, что она в школе работала?), поил чаем и водил в туалет. Ученики ее обожали, следили за каждым движением руки и выполняли любые просьбы. Им нравилось, что она говорит с ними на их языке, муштрует их, как котят, минуя любые педагогические приемы.
  Друзей-ровесников у нее было немного. Они как-то рядом с ней не задерживались. То ли по причине ее нескрываемого высокомерия по отношению к окружающим, то ли из-за резких высказываний относительно умственных способностей отсутствующих в данных момент друзей. Люди справедливо полагали, что и к ним может быть применена эта беспощадная критика и всячески хоронились от ее приглашений, месяцами не выходя на связь.
  Междусобойчики она любила. Ни за что, просто так. Нравились ей снующие люди, ни к чему не обязывающие разговоры, возможность залепить что-то экстраординарное в разговоре. Бродить по комнатам с бокалом вина тоже казалось симпатичным делом.
  Друзья больше двух месяцев не держались, отвергались, как прочитанная книга. А компании хотелось. И выход был найден! Ученики! Учениками их можно было называть с большой натяжкой - рослые, усатые парни, с широкими плечами и накачанными бицепсами, такие же рослые белокурые девушки в обтягивающих фигуру свитерах – они казались ее ровесниками.
  Сначала немного стеснялись курить, учительница все-таки! Но она курила тонкие сигареты, каждый раз ожидая, кто из мальчиков поднесет огонь. И девицы стесняться перестали. 
  - Хвоста в кухню не пускать! - командовала она, и верный паж сторожил мальчика в одной из комнат, развлекая кубиками и машинками.
Мальчик был хорошо выдрессирован. Если приходилось заходить с мамой к ее приятельнице на работу, он терпеливо парился в синем комбинезоне в чужом душном помещении. Мама разговаривала.
  Как-то раз он не выдержал и захныкал, ребенок!..
  Строгим голосом мама спросила:
  - Хвост! У тебя проблемы?
  На нее снизу смотрели огромные синие глаза. Какие у мальчика проблемы? Он и слова такого не знал. Зато твердо знал - надо сказать - нет.
  - Нет... - глядя на нее глазами рыжего студента, произнес мальчик и присел на стул.
  - Скоро пойдем, терпи.
  Квартира пустовала редко. Чаще, после уроков, по всем комнатам бродили толпы юнцов и девиц. Кто-то ставил чай на кухне, кто-то листал журналы, кто-то выносил мусор и бежал за хлебом в магазин - командовать она умела.
  - Хвост, ты что крутишься здесь? - На кухне, в окружении нескольких ребят, на красном диване, она курила и слушала рассказ одного из парней о какой-то беде в доме.
  - Я есть хочу!
  - Хвост! В холодильнике есть гречневая каша. Или печенье возьми. Не мешай. 
  Мальчик рос, пошел в школу, стал заводилой в классе - рыжекудрый, яркий мальчик, привыкший к столпотворению в своем доме и бесконечным маминым воспитанникам. 
  Как все дети, лет в пять он спрашивал маму - где папа? Он ведь успел догадаться, что кроме мамы на свете существуют папы. Но мама быстро положила предел его расспросам, объяснив, что папа уехал далеко-далеко и не скоро вернется.
  А что же папа? Вы не поверите, он и вправду уехал! В Израиль! Не видел и не знал, что за земля такая обетованная, а вот же, потянуло! Работа в школе ему не приглянулась, а утвердиться на новом месте очень хотелось.
Родители его решение не приветствовали и компанию составить не решились. Нет уж! Жили тут, тут и помирать, - решили они и отпустили сына.
  Внука они не хотели так же яростно, как и их сын - не встречали ее из роддома, не нянчились с малышом, просто не общались и все.
  Хорошо, что была родная бабушка, ее мама, обыкновенная русская женщина, без затей, в доме которой для внука всегда был борщ, котлеты и пироги. Никаких хвостов бабушка не признавала, звала мальчика только по имени, ходила с ним в зоопарк и на детские спектакли, возила летом на юг. Внучек!

  Первые школьные годы мальчика пришлись на новые политические реалии – строй, вожди, герои и даже сказки – все было новое.
  Всколыхнувшаяся любовь к Западу привела в школы чужеземные праздники.
  «Англичане» с воодушевлением начали крошить тыквы, празднуя Хэллоуин.
  Преподаватели труда с энтузиазмом клеили новомодные сердечки в день Святого Валентина. День сурка - ничего, кроме смеха, вызвать не мог.
  А тут еще и день пап подоспел. Физкультурники расстилали маты в спортзале. Папы, в школу!
  На весь второй класс набралось семь пап. Они не знали, куда приткнуться и жались по углам огромной спортивной площадки.
  Физкультурник Олег привычно и быстро всех построил, заливисто прозвучал свисток и началось!
  Наперегонки бегали мальчишки и папы, визжали девчонки, улыбались учителя.
  Те, чьи папы стали победителями, задрали нос и все чаще подходили к своим отцам.
  А наутро в классе мальчишки «мерялись» папами.
  - Мой может пятнадцать километров пробежать! – шумел один.
  - А мой катером управляет! Мы с ним в море ходили! – кричал другой.
  - У моего автомат есть, - вклинился в разговор и наш мальчик.
  Он вспомнил, что видел у мамы в альбоме фотографию дядьки с автоматом на фоне песчаных барханов. «Кто это», - спросил он. «Твой отец», - коротко ответила она.
  - У тебя нет отца! – вдруг звонко крикнул кто-то.
  В куче-мале, свалившейся на пол, он успел получить крепкий удар в нос и дать под ребра обидчику.
  В этот день он узнал вкус крови.
  Лет до пятнадцати мальчишка силился понять, как это может быть - не нужен папе? Ну, хоть просто пришел бы, поговорил, пусть без подарков - зачем они ему? Потом стал давить подобные мысли, топить их и прятать, чтобы не мешали жить, и, наконец, успокоился, увидев, сколько рядом с ним таких же парней, выросших без отцов. Ладно, пусть лучше так, чем, как у Сашки - отец-то есть, да только пьет, дерется, ну его к бесу совсем!
  Влюбился он в семнадцать. Она тоже занималась танцами, только он брейк танцевал, а она хип-хоп. Прыгучая, веселая, с повязкой на голове и нитками бисера на запястьях, она нравилась ему своим независимым видом и странным именем Танзиля.
  Тут-то отец и нарисовался!
  Она узнала об этом совершенно случайно, от подруги, которые всегда первыми информируются о том, что их впрямую и не касается.
  - Знаешь, кого я видела вчера? Нет! Ни за что не догадаешься! Ну, подумай... - настаивала одна особа, любительница свежих сплетен.
  - Да не знаю я! И гадать не буду, - отмахнулась та, для кого новость предназначалась.
  - Твоего... рыжего!
  - Он же... в Израиле...
  - А вот и нет! вчера! в центре города! идет, собака! озирается по сторонам...
  Сказать, что новость ошеломила ее, ничего не сказать. Когда он уехал, она с ним распрощалась навсегда. Мысленно, разумеется. Он не пришел к ней сказать последнее "прости". Уехал и уехал. А вернее, улетел. На другую планету. Так думала она. И вот они снова в одном городе! И можно даже случайно встретить его, заговорить... Ужас.
  - Ты дома, Хвост? - в глубину квартиры крикнула она.
  Было тихо. Она скинула уличные туфли и прошла в комнату. Он лежал на диване, неловко подвернув руку под голову, сопел.
  Она тихо вышла, сварила кофе, включила музыку и затянулась сигаретой. Теплый голос Фрэнка Синатры заполнил комнату, согрел и немного успокоил ее.
  Странно, что Хвост спит в такое время, обычно он на танцах, - подумала она.
  Каждая минута последующих дней была наполнена нездоровым напряжением, казалось, что он уже где-то рядом, вот-вот она его увидит.
  И он позвонил. Прямо в дверь.
  Постарел? Да, нет. Просто из мальчика превратился в слегка располневшего мужчину с рыжим ежиком на голове и все теми же хитрыми глазами, так и буравят!
  Хорошо, что Хвост был на тренировке. Они молча оглядели друг друга, прошли на кухню и закурили.
  - Я хочу видеть сына.
  - Да? Увидишь. Не сейчас, - ей трудно было выговаривать слова, речь получалась отрывистой. - Ты, что, погостить приехал?
  - Нет, совсем.
  - Что так? не понравилось?
  - Там одни евреи... не хочу, - он попытался улыбнуться, получилось жалко.
  - Давай так - я с Хвостом поговорю, подготовлю его, а ты потом придешь, хорошо?
  Договорились на воскресенье.
  Парень с утра закрылся в комнате и выходить не собирался. Музыки слышно не было, космическая тишина.
  Готовить она так и не научилась. Кафе, рестораны, бары - вот места, где можно было поесть, выпить кофе или бокал вина за разговором с приятелем или коллегой по работе. Мальчику тоже выдавались деньги - иди, поешь в кафе! Полуфабрикаты и замороженные обеды прочно обосновались в домашнем холодильнике.
Тем не менее, поставить на стол что-то было необходимо. Польское печенье, салат из супермаркета, ветчина и сыр вполне достойно изображали стол в ожидании гостя.
  Он не опоздал, пришел вовремя, немного потоптался в прихожей, сбросил бумагу с цветов и протянул ей несколько гвоздик.
  Посидели молча. Заурчала кофеварка, она разлила кофе по чашкам. Выпили. Заварили свежий. 
  За стеной было тихо. Что он там, спит?
  - Хвост! Выйди...- негромко позвала она под дверью. Тихо.
  "Зачем мы ему? Зачем ему я? Жил себе в своем Израиле и живи дальше! Гад! Гад! Гад! Что ты пришел! Не пойду»... - бились, сталкиваясь друг с другом, горькие мысли, злые слова, проклятия и угрозы.
  Через пять часов он вышел из комнаты. 
  Они обессилели в ожидании, она положила ноги на диван, он устроился рядом, гладил ее руки и молчал. Да она и не спрашивала ни о чем, слез тоже не было, выплакано все давно.
  Он вышел, прислонился к косяку двери и посмотрел на отца.
  - Миша... Миша... здравствуй...
  Парень молчал, только смотрел сухими глазами на отца и молчал.  
  Разговор не получался. Она, чтобы снять напряжение, вскочила и принялась накрывать на стол, мастерить что-то наподобие обеда, но вилки падали из рук, а тут еще и бокал уронила, вдребезги, конечно. 
  - Есть не буду, - парень взял со стола кусок хлеба, накинул куртку и вышел.
  - Да… что же делать? – как-то удивленно произнес заморский гость.
  - Раньше надо было думать. Ничего, может, утрясется... - неуверенно произнесла она.
  Теперь внимание матери было приковано к старому новому другу. Вдруг, невесть откуда, взялся суп и плов к его очередному приходу, потом появились в прихожей кожаные тапки сорок второго размера, а затем и весь он перекочевал в ее комнату.
  Все чаще сын пропадал в компаниях друзей, появляясь дома ночью и хлопая дверью, оповещал домашних о своем приходе.
  Назвать его отцом он так и не смог. Называл за глаза – ее мужик. Мужик ему мешал. Мешало все: другой запах сигарет, третья тарелка на столе, зубная паста с надписью на иврите, даже тапки и те мешали!
  - Хвост! Мы уезжаем на пару дней в Хельсинки, ты как, побудешь один? – почти утвердительно спросила его мать.
  - Валяйте! Можете и задержаться, - хохотнул он в ответ.
  Танзиля пришла в новой куртке, красивая и бесшабашно-веселая. Сначала они пытались держать дистанцию, колдуя над салатом и украшением мороженого, а потом, закрывшись в комнате, упали на его узкую мальчишескую кровать.
  Под утро она открыла джинсовую сумку, вытащила оттуда пакет с какими-то таблетками, проглотила, запив минералкой, и предложила ему.
  - Что это? – думая, что это лекарство, спросил он.
  - Бери! Ты что, боишься? Бери! Хорошо будет, - настаивала она, щуря свои татарские глаза.
  - Я не боюсь. Да мне и так хорошо... - уже протягивая руку, сказал он.
  Скорый поезд покатился дальше, набирая скорость на каждом километре – все быстрей и быстрей!
  Она опять узнала обо всем последней. Тогда-то и вспомнилось ей неумеренно-разгульная веселость Хвоста, вдруг резко переходящая в мрачную угрюмость. Вспомнилась его нервозность, грубость, приступы нежности, столь ему не свойственные.
  Тревогу она забила яростно и самоотверженно.
  Скорей! Куда? Лечить! Надо что-то делать! Что? Тысячи вопросов и столько же ответов.
Бешеная энергия, ранее употребляемая на зазывание разнокалиберных гостей в дом, покупку разнообразных торшеров-сундучков-унитазов-моек, брошена была на уговоры-знакомства-встречи с врачами, ничего не обещавшими, но благосклонно принимавшими подарки и деньги.
  - Всё, всё, я договорилась! На следующей неделе положим его в больницу, надо что-то делать, врачи говорят, что печень… надо срочно... - выпалила она с порога заметно посеревшему рыжему своему чуду. Он стоял в прихожей в пальто и ботинках, рядом валялся мокрый зонт и сумка с продуктами. Апельсины раскатились по полу и оранжево сияли в полумраке. 
  Она вдруг замолчала.
  Вошла в комнату Хвоста.
  Он лежал на кровати, длинный, в ярких носках, без рубахи. Влажная прядь рыжих волос прилипла ко лбу. На полу вперемешку валялись ножницы, бинт, ломаное печенье и шприц.
Еще моргал зеленый глаз музыкального центра, еще не остыл чай в его любимой черно-белой кружке, еще узкое зеркало отбрасывало в комнату луч заходящего солнца, а его уже не было здесь.

  …Третий год дверь в его комнату закрыта.

Впервые опубликовано 2010-05-16

Предыдущие публикации этого автора:

"Гербарий". Рассказ.

"...И я судьбу благословил". Рассказ.