odri (Дания)

Сплетая судьбу из случайных событий
Мое счастье в тебе?
Глава 18

  Начало

  18
  После ужина у Томки осталось чувство разочарования от недосказанности: так бывает, когда делишься с близким человеком своей тревогой, ищешь, если не помощи, то, хотя бы, понимания, а видишь в ответ дежурно-вежливое выражение лица и ловишь взгляд, украдкой брошенный на часы. Так у Томки часто происходило с подругами, на которых она не обижалась, а переставала общаться, поняв, что интерес не обоюдный и взаимный, а односторонний: у Томки – к ним, у подруг – тоже к себе. 

  У нее была Ирина - верный и преданный ей человек. Она бы поняла Томку, она всегда находила ей оправдание, а, главное, давала нужный и спокойный взгляд на происходящее.  
  Она была старше Томки на 10 лет, но опекала ее, как мать. Вот, кто сейчас нужен был Томке: она сама не справлялась с анализом нахлынувших вдруг проблем.


  Но Ирина на все лето уехала с внуками во Францию. Конечно, Томка ей позвонит, но теперь – только завтра, а что делать сейчас, когда всё внутри сжалось от дурных предчувствий?

  «Что это с Джонни?» – в сотый раз за последние дни подумала Томка. Это просто невероятно: он продемонстрировал свою позицию без ложной скромности или осторожности. Он обвинил Томку в предательстве его, Джонни, интересов. Это было для нее самым, пожалуй, болезненным. 

  Нет, он подумает и поймет, что Томка права.

  Хотя теперь, прокручивая в голове их разговор снова и снова, она верила в это все меньше. 

  Их многолетняя традиция – обсуждать перед сном происшествия и итоги дня – постепенно исчезла, так как Джонни ложился поздно, вставал рано, они постепенно переходили в разный режим жизни, что беспокоило Томку:  

  «Ну, попробую еще разочек, может, я все себе насочиняла. Мой дорогой Джонни, он так занят, столько работает, а тут еще я его нагружаю своими недовольствами и подозрениями. Еще этот звонок, будь он неладен. Как будто, я сама не могла нормально поговорить с этим, как его? Петей? Нет, Васей, да, Василий, так он представился...
  Надо сварить Джонни кофе – ведь всю ночь снова просидит над бумагами».

  Она включила электрический чайник, чтобы залить кипяток в кофеварку и вновь нырнула в свои мысли:

  «Конечно, у него еще нет такого количества клиентов, как было на прежней работе, но даже и те, что ушли следом за ним, должны чувствовать его особое отношение и заботу». 

  Она гордилась Джонни, и у нее для этого были все основания: Томка не знала другого такого же совестливого, порядочного человека, как Джонни. Если б у нее была куча денег, она бы, не раздумывая, доверила их Джонни. И он бы не потерял ни одной, ни единой кроны. 

  И тут снова ее мысли вернулись к этому тревожному телефонному звонку: ох, как же она боится рассказать правду Андрейке.
  Впрочем, теперь уже, кажется, не боится: это было страшно произнести, а когда слово было произнесено, то и страх перед ним как-то иссяк. 

  Томка вылила кофе из стеклянной колбы кофеварки в большую кружку с надписью: «Джонни, я тебя люблю» - ее подарок на его тридцатилетие, и направилась с нею к нему в комнату, в «кабинет», как Джонни его называл. 

  Она осторожно приоткрыла дверь: мягкий свет падал на компьютер и на склоненную над клавиатурой голову Джонни. Пальцы выколачивали дробь по кнопкам клавиатуры.

  - Джонни, – ласково позвала его Томка, поперхнувшись от нежности, сжавшей ей горло – так она любила мужа в этот момент. - Я сварила тебе кофе, покрепче, как ты любишь. Хочешь?

  - Да, спасибо, Томик, ты – чудо, – потянулся до хруста в костях Джонни, оторвавшись от расчетов. - А где наш герой?

  - Герой спит без задних ног, – улыбнулась Томка, поставив кофе на стол рядом с компьютерной клавиатурой. 

  Погладила мужа по голове, прижавшись к нему на секунду: 

  - Поговорим? Ты сказал Андрейке, что у нас есть серьезные дела, взрослые. Я прямо испугалась, что ты ему расскажешь об Антонио за столом. Но ты, как всегда был на высоте. 

  Она улыбалась, но лицо Джонни словно застыло в болезненной гримасе, он не мог улыбнуться, хотя и пытался. Приветливое секунду назад лицо теперь выражало недовольство, словно она перебила его какие-то важные мысли. 

  - Что не так, Джонни? – беспокойно спросила Томка, взяв его руки в свои. – Ты об этом дурацком звонке? Так я уже подумала, что надо посоветоваться с Марио – он, наверняка, в курсе, просто не успел мне рассказать: старенький он совсем, не управляется и не помнит ничего...

  - Да, нет, я уверен, что ты взвесишь всё, прежде чем примешь решение. Мне кажется, речь идет о чем-то серьезном и значительном для будущего Андрейки, поэтому тебе не стоит вести себя так примитивно: злясь и крича. Надо разобраться. 

  Он высвободил свои руки, положил их на подлокотники и начал раскачиваться в кресле. 

  - Нет, Джонни, – твердо сказала Томка, поднимаясь с корточек: она сидела у ног мужа, с любовью глядя ему в лицо. 

  - Нет, Джонни, – повторила она, – Антонио не имеет никаких прав на Андрейку, он мне об этом сказал сам, и я этой подлости никогда не забуду. Я имею полную ответственность перед законами России и Дании за своего ребенка, и этого права я никому уступать или делить не собираюсь.

  - Ты не знаешь, – продолжала она, отойдя в полумрак комнаты, чтобы видеть его, всего, – может, тебе это будет обидно услышать, но первые годы я все еще надеялась, что Антонио захочет узнать о своем сыне, скорее всего, единственном сыне. Я посылала ему фотографии Андрейки, не просто с почтой, а с людьми, едущими на Сицилию. Они потом мне отзванивали, что письма отдавались Антонио в руки или посылались с курьером и уведомлениями, и что? Хоть бы один, единственный ответ за все годы, хоть бы единственная игрушка в подарок ко дню рождения, хоть бы один телефонный звонок. За девять лет у него не было ни единой секунды поинтересоваться мальчиком, а тут вдруг такое требование. Может, он еще и свое имя захочет ему дать? 

  - Томик, – сказал Джонни, дождавшись, когда Томка, наконец, выпустив свой негодующий запал, замолчала, – а если он раскаялся и сожалеет о том, что произошло? 

  - Да? Возможно, – Томка скептически подняла брови домиком. - Но ничего не изменишь. Он смешал меня с грязью и растоптал. 

  Джонни попытался улыбнуться: 

  - Томик, ты сама не веришь в то, что говоришь, я же тебя знаю. Нет человека добрее и более понимающего, чем ты. 

  - Ладно, ладно, не подлизывайся, – Томка польщенно дала ему шутливый невесомый подзатыльник. Она любила, когда ее хвалили. 

  - Лучше выкладывай, что задумал, и о чем это, таком таинственном, «взрослом», ты хотел поговорить со мной, прежде разговора об отпуске?

  - А ты уверена, что Адриано спит?

  - Не просто спит, а, похрапывая, вместе с Широй, она, как обычно, спит у него в ногах. Ну, что, ну, что, Джонни, ну, не томи. 

  И тут Томка поняла, чтО хочет сказать ей Джонни: он заболел. 

  Он ведь только и думает о ней, и об Андрейке, поэтому и боится ей сказать, расстроить. 

  Она прижала руки к груди и выдохнула: 

  - Джонни, ты заболел, - и снизив голос до шепота добавила : 
  
  - Тебе сделали новые снимки? Говори, не бойся, я – сильная. 

  Когда они только познакомились, у Джонни были серьезные проблемы с легкими, но Томка так старательно кормила его, заботилась о процедурах и свежем воздухе, не смотря на их общую занятость, что о тех проблемах они давно забыли. 

  Джонни отрицательно покачал головой, и у Томки свалился камень с сердца. Но, что же тогда?  

  Джонни всегда был достаточно закрытым человеком, но уж на такие настойчивые вопросы он должен ответить. 

  - Сядь, Томик, – Джонни встал со стула, нервно провел по коротким волосам, лежащим и без того – волосок к волоску. 

  Она послушно подошла к дивану, уже понимая, что вот сейчас, сию минуту случится что-то, что изменит всё, как случилось уже однажды, когда ей была сказана та же фраза, только другим человеком, другим голосом и на другом языке, но человеком, так же крепко любимом и дорогом, как теперь Джонни. 

  Она послушно подошла к дивану, чувствуя, как хрустит под ее неслышными шагами ломающееся счастье ее жизни – это было какое-то озарение, чутье на несчастье.

  - Не томи, говори же, ну?

  - Я не знаю, как я смогу сказать тебе... это так трудно... я столько думал и не мог... – он шептал, мотая головой из стороны в сторону, как потерявший зрение. Он вскочил с кресла и заметался по комнате.

  - Сядь ты, наконец, что ты, как козел, мотаешь своей головой! – потеряла последние остатки терпения Томка. 

  Она уже все поняла, с поздним прозрением состроила воедино всю систему – мимолетных грустных взглядов, вздохов, вечерней работы, резкой потери интереса к сексу и совместному отдыху – в ладно пригнанную цепочку, ведущую к догадке.  

  «Господи! Как же все просто, и как всё сошлось».

  Мысль тут же потерялась... О чем это она только что думала? Ах, да!

  «И самый идеальный из них тоже там же», – вспомнила Томка фразу своей подруги Ирины, с которой они много рассуждали о природе мужской измены. Ирина была просто уверена, что изменяют все, только одни – по-умному и скрытно, а другие – как слоны, руша все на своем пути. 

  Ну, неужели она еще должна произнести это? Ну, уж нет, пусть сам, а она подумает, простить его за это или нет. И зачем надо виниться, когда все уже сделано и кончено, вот еще чистоплюй!

  - Ну? Джонни, я жду...

  - Ты знаешь, – словно прыгнув в ледяную воду, начал Джонни, – ты знаешь, как я люблю тебя. Ты знаешь, я всегда очень сильно тебя любил. 

  Он подошел к Томке и провел ладонью по ее волосам – она стриглась коротко, чтобы выглядеть моложе, и очень любила, когда Джонни гладил ее по волосам. Она замерла под его ладонью, боясь хоть одним неосторожным движением разрушить мимолетную гармонию. 

  «Я никогда и не сомневалась в твоей любви ко мне и Андрейке,» – подумала она, по-прежнему боясь пошевелиться. 

  А он все гладил и гладил ее по волосам.

  Потом отошел на свое прежнее место, остановил всё еще вертящееся от его резкого движения кресло, сел и повернулся на нем к Томке: 

  - Я не могу поехать с вами в отпуск, – он закашлялся, словно подавился воздухом, попавшим не в то горло. 


  - Почему не можешь? – воскликнула Томка, тут же облегченно забыв о своих мыслях. – Как не можешь? Андрейка так ждал, мечтал с прошлого года! Как же ты это объяснишь ему? 

  И тут она ее осенила другая догадка: 

  - Это из-за работы? Ну, что ты делаешь, Джонни? Ведь ты же опять можешь заболеть! Помнишь, врач тогда говорил, что тебе надо соблюдать режим, спать много и отдыхать?  
Нельзя же так много работать, так мало спать, нести ответственность за других. Ты – не единственный, кто начал свой самостоятельный бизнес в такое сложное время, но никому и в голову не придет отказываться от отпуска. Перестань, пожалуйста, я прошу тебя!

  Он молчал, давая ей возможность выговориться.

  - Или это из-за денег? Но мы справимся, ты знаешь, мы всегда справлялись, ты не должен лишать мальчика полноценных каникул из-за этого.

  Она запнулась на секунду, но докончила:

  - В конце концов, я могу занять у Марио. 

  Это был просто глас отчаяния. Она знала, что Джонни это слышать неприятно. 

  - Да, нет, это не деньги, и не моя работа, не в этом проблема, – сказал он, сорвавшись с кресла и снова начав метаться по комнате. 

  - Господи, да что же это такое! Ты скажешь это, наконец, или нет?

  - Томка, – прошептал Джонни, – я понятия не имею, как все произошло, как я могу тебе объяснить, что произошло. 

Он набрал в легкие побольше воздуха и продолжал: 

  - Я встретил другую женщину, – в голосе его слышались слезы, он потерянно развел руками. 

  У Томки все закружилось перед глазами: как легко было теоретизировать об этом, и как ужасно услышать. 

  - Нет, Джонни, это – неправда, – единственное, что она смогла произнести, чувствуя, что сейчас упадет, и – всё, темнота сомкнется над нею. 

  - Мне было так плохо, особенно последние недели, когда решил сказать тебе правду, – продолжал Джонни уже спокойно, без слезливых ноток в голосе. 

  Его лицо застыло, как маска: ни сожаления, ни облегчения – лицо со стертым выражением. 

  У Томки перед глазами затанцевали злые красные огоньки, ее обуяла такая ярость, какой она не испытывала никогда в своей жизни: ни тогда, когда Антонио бросил ее одну с грудным Андрейкой, «подложив» по сути под Марио, ни тогда, когда Марио пытался утвердить свое право на ее тело – нет, тогда у нее не было ярости, потому, что не было чувства своей правоты. А когда у человека нет чувства своей правоты, то несправедливость по отношению к нему не проводит его в ярость, человек просто не видит ее, этой несправедливости.  
  А сейчас Томка видела вопиющую несправедливость. И ей хотелось только одного: выскочить из комнаты, чтобы не выдать себя, не показать своих слез и не ударить Джонни. Иначе, как же тогда дальше жить? Томка уже решила про себя, что она, конечно же, его простит: она сама – не ангел, ее брак с Марио, их тайные ¬– много лет продолжавшиеся отношения – должны быть на другой чаше весов. 

  Измена Джонни - это просто божья кара за ее собственную тайную ему неверность, в которой она бы не призналась и под страхом пыток.

  Томка резко открыла дверь на террасу, которая так удачно опоясывала их квартиру, что на нее вели двери из кухни, кабинета Джонни и их спальни, она широко распахнула её, нимало не заботясь о мошкаре, радостно устремившейся на свет в комнату. 

  Она попыталась взять себя в руки: она не курила уже много лет, но сигареты, так, на всякий случай, всегда лежали в ящичке тумбочки для садовых инструментов, стоящей в углу. 

  - О, Томик, – мне так плохо, я так огорчен, что должен тебе все это говорить, – снова перешел на шепот Джонни, выходя следом за нею в темноту террасы. 

  Она глубоко пару раз затянулась, повернувшись к нему демонстративно спиной: 

  - И как давно это продолжалось?

  - С Нового года... 

  - Ну, теперь, как я понимаю, все закончилось, и ты решил успокоить свою совесть этим идиотским признанием? Поэтому мы не можем ехать в отпуск?  

  - Не кричи, Томик, тебя услышат Йенсены сверху. 

  - Да, плевать, пусть слышат. Вот уж фру Йенсен порадуется, она уж так облизывалась на моего молодого красивого мужа, все вздыхала, где же это я, не датчанка, нашла такого? 

  Она не успела закончить свой негодующий, ей самой противный, сварливый монолог, как услышала спокойный тихий голос Джонни: 

  - Докуривай, я жду тебя в кабинете. 

  И Томка поняла, что все серьезнее, чем ей показалось сначала.

  Она вошла следом за Джонни, бросив окурок в темноту двора. 

  - Ты знаешь, Тамара, я люблю эту женщину, и не смогу ее бросить или оставить. 

  Лучше бы он ударил ее в лицо, со всей силы, хоть синяк бы был виден. А так – невидимая боль так раздирала её от его слов, что дышать было невозможно. 

  «Замолчи, замолчи»! – кричала она, но эти мысленные крики не слышал одержимый честным порывом раскаяния Джонни. 

  - Что же будет с... Андрейкой? – наконец выдавила она из себя. 

  Но Джонни уже несло в порыве откровенности, желании пересказать Томке все подробности его неверности и страданий от этого: 

  - Ты мне поверь, Тамара, я пытался ее забыть, но я не могу.

  Продолжение