odri (Дания)

Сплетая судьбу из случайных событий
Мое счастье в тебе?
Глава 19

  Начало

  19
  - Ты не представляешь, какая она... несчастная, у нее муж - тупое и примитивное животное, издевается над ней, а она - она такая...

  Он подыскивал слово.

  Томка не помогала ему, как обычно, своими вопросами или добавлениями - ей всегда хотелось его оправдать, в любом деле, и слова для оправдания находились легко, без напряжения.

  Но сейчас она не спешила к Джонни на помощь со своими спасительными комментариями, пораженная двуличием и ложью, продолжавшимися полгода, когда она с ним спала в одной постели, когда они занимались любовью, и он шептал только им понятные слова любви. И все это время он спал с другой? И говорил ей те же слова?

  «А что тут такого, дорогая моя? - возразила она сама себе. - А как же я делила свое тело между Марио и Джонни, не думая, что это - грех? Да, потому, что они оба мне были родные, так я считала. И в чем разница между тобой и Джонни? Та ему тоже, выходит, родная?»

  После ухода к Джонни и развода, кредитная карта Марио так и оставалась у нее. 

  Когда она попросила Марио поднять ей жалование и положила на стол карту, он даже не глянул на нее, а просто сказал:

  - Томка, ты же знаешь, как я к тебе отношусь, все мое - твое.

  Нет, конечно, она не воспользовалась этой картой в корыстных целях, а только оплатила дорогущую учебу Джонни в Оксфорде, где он пробыл почти два года. Ну... еще кое-какие мелочи, время от времени, когда они не укладывались в свой обычный бюджет. Марио никогда слова ей не сказал. Что же такое, по сравнению с благородством Марио, было ее тело? Просто благодарность, не более.

  Тем паче, что он сам никогда не настаивал на их близости, просто Томка хорошо его знала, и знала, когда он особенно в ней нуждается. Они уже много лет просто партнеры и хорошие друзья, но что было, то - было.

  - И сколько же раз ты мне изменял, Джонни? - спросила Томка мягче, уже решив для себя, что переживет и перетерпит эту невесть откуда взявшуюся измену, только бы снова все вернулось в привычное русло.

  Когда знаешь свои собственные грехи, то грехи близкого и любимого человека уже не так тяжки и обидны. 

  Теперь главным было не то, что уже БЫЛО - она каждой своей клеточкой прочувствовала унижение от его известия. Главным было другое - что БУДЕТ: останется ли все по-старому, останется ли он ЕЁ Джонни?

  «Ах, только бы он оставил ту, другую, которую он сказал, любит. А меня? А Андрейку»?

  - Тамара, я надеюсь, что мы сможем все же остаться друзьями.

  Джонни попытался взять ее за руку. Но Томка резко отскочила от него, словно ошпарившись.

  - Так ты уже все решил? «Друзьями»? Мы? А ты? Ты уйдешь к ней? 

  Томку лихорадило, она не контролировала себя, резким движением схватила Джонни за рубашку:

  - Кто она? - проговорила сквозь зубы, белея от ненависти. - Впрочем, не говори, - она отпустила его и сникла, - я и так знаю: одна из твоих новых подчиненных, которых ты принял как раз после Нового года. Я права?

  Он не отвечал...

  ... Как они воодушевились, как возросла их уверенность, когда Джонни, вернувшись из Оксфорда, сразу получил приглашения на собеседования в крупные финансовые компании с большими аудиторскими отделами. В одну из таких компаний его и взяли на работу.

  Томка жила два года с ним в разлуке, навещая его в Оксфорде, так как он упорно учился, не тратя дни на отдых, - даже тогда, когда были каникулы, религиозные или национальные праздники. Поэтому Томка хватала под мышку Андрейку, закидывала на спину рюкзак и летела к любимому. Она никогда не предупреждала его о своем приезде, но он, казалось, всегда их ждал, так искренне он радовался их неожиданному появлению на пороге своей убогой комнатенки.

  У Томки был один существенный недостаток: она не могла жить для себя, ей все время надо было делать что-то для других, иначе она не видела смысла в жизни. Она жила так, как ей казалось правильным: чтобы все были в довольстве и достатке, а она им в этом только поможет.

  У нее снова мелькнула неожиданная догадка: как она, однако, стала сообразительна, когда все полетело в адову бездну несчастья:

  - Теперь я, кажется, начинаю понимать, почему тебе так понравилось появление из-за кулис Андрейкиного отца. Ты теперь можешь без всяких угрызений совести исчезнуть не только из моей, но и из Андрейкиной жизни.

  Она не слышала себя, она почти кричала.

  Джонни порывисто притянул ее к себе за плечи и прижал, крепко-крепко, словно в последний раз. Она не вырывалась.

  Они оба не могли сдержать слез, понимая, что ничего уже не изменишь, и надо как-то помириться, продолжать жить и общаться, не ради себя, а ради Андрейки:

  - Я... я никогда и не думал о настоящем отце Андреа. Ты знаешь, я всегда чувствовал себя... отцом. То, что он называет меня «Джонни», так это так повелось, от тебя. Ты его поправила несколько раз, когда он начал лепетать «па-п-а», помнишь? Ему это даже понравилось со временем: как-то терялась возрастная разница.

  Вот такой он, Джонни, правдивый и прямой, за что и любила его Томка, за его чистоту и неумение притворяться. Оказывается, умел. Что теперь ей оставалось в нем любить?
  Благополучие и надежность или..? 

  Напоминание о сыне вызвало улыбку на мокром от слез лице. У Джонни тоже было мокрое лицо:

  - Обещай, что ты не запретишь мне видеться с ним... О, боже...

  Джонни выглядел усталым и подавленным:

  - Как же мне тяжело, господи, я не могу потерять ни тебя, ни его. Ну, что мне делать, ну, что?

  Томка снова заплакала, почти заголосила, уткнувшись в его плечо:

  - Джонни, ну, пожалуйста, давай попробуем еще раз, ну, давай не спешить... Ну, нельзя же так сразу ставить крест... Надо же разобраться...

  Она оборвала сама себя, видя, что он не согласен. Она его раздражает, он морщится и отодвигается от нее.  

  Отпустив от себя и подведя к дивану, Джонни почти насильно усадил Томку, сел рядом, взяв ее руки.

  Так они сидели, словно заколдованные, забыв о времени, задремывая и снова бодрствуя, не произнося ни слова, не решаясь разомкнуть затекшие ладони...

  И только первый солнечный луч, пройдясь шаловливо по их лицам и застыв на некоторое время на поверхности забытой не выключенной лампы, расколдовал их.


  - Ладно, пойдем спать, Джонни, уже утро, - устало проговорила Томка, с сожалением и тоской отрываясь от него.

  Он поднялся - и направился, было, молча за ней, но на полпути к их спальне вдруг повернул обратно:

  - Я не могу, Томка, прости.

  - Что? Ты не можешь спать со мною? Как это понимать?

  - Прости, Тамара, я буду спать в кабинете.

  ...Она лежала, без сна, в их уютной спальне, одна на широкой кровати, которую они вместе выбирали и купили в магазине «Ильва», перевалявшись предварительно почти на всех, а их там было более десятка самых разных матрасов. Как же они тогда были счастливы, они смеялись, почти не переставая. 

  Томка была так благодарна Марио, что он, без лишних слов и скандалов - чего она боялась - отпустил ее к Джонни, только спросил:

  - Я же не потеряю тебя?

  - Нет, нет, моя собака, - сказала ему Томка.

  Это он сам однажды так назвал себя:

  - Я - твоя собака.

  Она не стала ему возражать, что у нее уже есть одна. И ему понравилось, что она вспомнила о сказанном давным-давно и назвала его так.

  А с Джонни они не поженились, у Томки были свои соображения, да, и разве в штампе дело? Их любовь была велика, никогда не могла закончиться, как они оба считали, при чем здесь брак? И, вот...

  Теперь он спит в кабинете, и ему наверняка снится другая женщина. У Томки потекли беззвучные слезы, они лились, пока она не провалилась в тяжелый, без снов, сон, словно на голову ей накинули темный мешок...

  ...Она проснулась от звуков обычной утренней трапезы: звяканья посуды, смеха Андрейки и Джонни. Томка села на кровати и растерянно обвела глазами спальню.

  Что это было до того, как она уснула?

  Звонок от адвоката Антонио, роман Джонни с другой женщиной? Неееет, чепуха, все приснилось.

  Но, по тому, как скверно она себя чувствовала, как крутило и жгло живот спазмами страха, как пересох рот, Томка поняла: лгать самой себе нет смысла. Можно пролежать в постели, спрятав голову в подушку, можно побить всю посуду и избить Джонни на глазах у Андрейки, но эти действия не изменят ни-че-го.

  Томка выскользнула из ночной рубашки, с удивлением почувствовав, что еще вчера не застегивающаяся на груди, сегодня рубашка скользит по ней так же, как свободно ходит по намазанному маслом пальцу тугое доселе кольцо.

  Томка тут же подбежала к зеркалу и потрясенно замерла:

  На нее смотрела та Томка, которую она помнила из своих сладких воспоминаний: впалые щеки, черные круги под глазами, ее ставшая пышной грудь обвисла и, уменьшилась, не было ни живота, ни «галифе» на верхней части ног:

  - Все это было бы смешно... - подивилась Томка произошедшим в себе всего за несколько часов переменам, но сил на радость не было, была только тоска и вопрос: что с нами со всеми будет? И подумала, что надо как-то идти в кухню, встречаться с Джонни, улыбаться, делать вид, что ничего не случилось. Хотя ей хотелось его просто убить.

  Вот так, без патетики и морали. Убить, чтобы не достался никому, чтобы не переживать позор брошенности еще раз.

  А самое главное, чтобы не объяснять ничего солнечному сыночку Андрейке, чтобы не смотреть в его бездонные черешневые глаза и не отвечать на его бесконечные вопросы.

Продолжение