Рыжая пижма, синий василёк
Повесть о школе, о девочке Тосе, о родителях и бабушках с дедушками :)
Жанр - приключения

   Начало

  Часть пятая
   (публикуется без корректуры)

  Тося поставила чайник, достала гуляш с макаронами, кетчуп.
  Где Верка видела «красивое»?
  Наверное, в тяжелых, как кирпичи, глянцевых каталогах, которые таскала в школу Даша Симонова. Вот тоже любительница красивого! «И это бы мне, и это, - тыкала она пальцами в каждое платье. – И такое хочу!» Все страницы истрепала: «Девчонки, купальники – атас! Хочу!». А бабушка все время говорит: «Мало ли, кто, что хочет?» Вот и «мало ли». Другим почему-то много, а ей, Тоське, всегда «мало». А какие там платья! Ей тоже нравилось одно белое с яркими маками в матовой зелени – класс! На девочке в платье  были еще крупные, как морские камешки, зеленые бусы, браслет и ремешок с пряжкой. Эх! Скучные бабушкины присказки порядком поднадоели. Особенно: «По одежке протягивай ножки». Не хочет она  «протягивать». Тем более, по своей некрасивой одежке.
  Тося пригорюнилась, помешала макароны, вылила на них с досады весь кетчуп. У девчонки с маками стрижка модная была. Она видела такую у тётеньки в телевизоре: надо любом так коротко-коротко выстрижено, а на шее хвостики. Здорово! А ну-ка! Тоська подскочила к зеркалу в прихожей – из-за теснотищи у них не было зеркала во весь рост, только вполовину. Что если и ей так постричься? Подобрала тощие волосенки, напустила на лоб сеченые кончики. Неплохо! Мордашка сразу кругленькая такая! Повертелась и так, и сяк. Сбегала в комнату, выудила из шкатулки сережки с нефритом, жемчужные бусы со сломанным замочком, приладила побрякушки, закружилась, придерживая на темечке волосы: «Падам-падам, падам-пам-пам!»
  - Ты чего это?
  - Бабуль, я… это.
  - В чем это ты? – Елена Павловна отодвинула Тоську в угол.
  - В брюках. Мне их… Вера Самохина подарила. Они ей малы.
  «Проболталась, проболталась! - запищало у нее в животе и даже булькнуло. – Нарушила конспирацию!»
  - Собираешь чужое старье, - недовольная бабушка втиснулась в прихожую. – А… это? Что?!
  Она бросила сумки и ринулась на кухню:
  - Ты когда-нибудь нас спалишь! Разве ж так можно?! Сковородка вся черная! Да что же это?! На минуту оставишь – и она уже начудила воз и маленькую тележку! Господи, вот безрукое дитё!
  Из кухни валил чёрный дым. Тоська понуро поплелась в комнату.
  - Нет, иди, голубушка, отчищай!
  Спрятала в лаковую шкатулку «драгоценности» и, заплетая ногу за ногу, вернулась к сгоревшим макаронам. Елена Павловна распахнула балкон, залила погибшую сковородку водой, всучила ей тряпку, «доместос» и с назидательным видом уселась за стол:
  - Вонь на весь дом, а она танцует! Удивляюсь я, Антонина, что за человек из тебя растет?!
  - Нормальный человек.
  - Как же нормальный?!
  - Как будто у тебя никогда ничего не… сгорало, - макароны с кетчупом образовали черно-коричневую корку, похожую на спекшуюся кровь. – Кто… под Новый год пирог сжег?
  - Нет, посмотрите на неё! – возмутилась бабушка. Поджала губы. – «Сжёг»! Разве он у меня сгорел? Он под-го-рел! Есть разница? И то… с одного бока, потому что духовка старая!
  - Ничего себе «подгорел». Тётя Настя… снизу прибегала.
  - Ой, ну эта уж! В каждой бочке затычка. Вечно ей больше всех надо, - бабушка обиделась, налила стакан кефира и прошествовала мимо внучки в комнату. Отсутствовала недолго. Через пять минут вернулась. – Три, три…
  - Будет дырка! – Тоська не выдержала, расхохоталась, Елена Павловна  следом.
  Не умели они друг на друга сердиться!

  - В среду пойдем, Марь Петровну проведывать.
  Дым выветрился. Тося с бабушкой лепили сырники и ждали маму.
  - Ой, ну, ба, сходи одна.
  - Как подарки получать, так ты первая, а как в больницу – ищи ветра в поле.
  - Какие подарки?!
  - Куклу патлатую, разве не она подарила?
  - Скажешь тоже. Это ж сто лет назад было! И кукла, между прочим, не новая была.
  - Дареному коню в зубы не смотрят.
  Мария Петровна была Тосиной крёстной и приходилась дальней родственницей «сгоревшему» в два месяца деду. Крепенькая была старушка да вдруг захворала.
  - Чего она… к бабе Зине Толмачевой не обратилась? – Тоськины мысли так и вились вокруг соседки-знахарки. Ладно, до пятницы далеко, уроков мало, сходит она в эту больницу, не развалится. А то и, в самом деле, нехорошо.
  - Обращалась. Баба Зина сама сказала: «Надо к врачу». У нее ведь этот… процесс.
  
  «Процесс» назывался «костнотуберкулезным». Им пришлось не идти, а ехать, и не в больницу, а в специальный санаторий, который находился неподалёку от города как раз по дороге в Гвардейский поселок. Тоська ехала и примечала: «Автобус битком набит. Это хорошо: Черная Зоя их не заметит». Если что, они спрячутся за спинами пассажиров.
  - Ой, милушка, ой, крестница дорогая! – запела, распахнув руки, встретившая их в коридоре Марь Петровна. – Солнышко, девочка моя!
  Вот за причитания Тоська её и не любила. Ну, не то, чтобы «не любила», а как-то… чуралась. Даже оглядывалась по сторонам: не смотрит ли кто?
  - Здрассте, тёть Маш, - она вручила ей букет, коробку с пирожными, крестная была сластена, и неожиданно подумала: «Не от сладостей у неё… «процесс»?
  Крестная поплакалась бабушке на нездоровье, пожаловалась, что осталась одна, что скоро помирать. Тоська, молча, слушала, поглядывая то на Марь Петровну, то на бабушку. И вдруг её пронзила ужасная мысль: больная Мария Петровна выглядит лучше её замотанной бабушки, которая на десять  лет младше!
  Смутилась, покраснела, но нехорошие мысли так и вились…
  - Это тебе, лапушка, – сунула ей в руку бумажку крестная, всхлипнула, прощаясь. – Какая большая красивая выросла!
  Ну, какая она «красивая»? У неё же патлы и пуговкой нос!
  Они вышли, и Тоська разжала ладонь. На ней лежала мятая пятирублевка.
  - Мороженого не купишь.
  - Дареному коню, - повторила Елена Павловна, вздохнула. – Я тебе добавлю.
  Вокруг "дружбы" и хождений с пирожными к Марии Петровне была «история», которая очень не нравилась бабушке, хотя она и говорила «правильные слова». Детей и родственников у крестной не было, а квартира была. Получалось, они навещают старушку из-за жилплощади. Оттого, наверное, Марь Петровна была преувеличенно ласкова с крестницей и до приторности любезна с золовкой.
  - Не нужна нам её квартира, - громко сказала засопевшей Тоське Елена Павловна.
  - Противная она.
  - Нельзя так!
  - Зачем говорит, что я красивая? Зачем врет?
  - Господи, ты опять о своем. Пойми, у меня есть ты, мама, а у неё – никого. Четыре стены с умывальником. Вот она и… боится, что их отнимут. Это единственное, что у неё есть. Одна она, представляешь?
  Тоська не представляла, но кивнула на всякий случай.
  - Заморочила ты меня с этой красотой. Симпатичная ты, молоденькая, хорошенькая. Вот Марь Петровна и кажется, что ты красивая. Может она наперед видит? Хорошенькие девочки, вырастая, непременно красавицами становятся.
  - Скажешь тоже.
  - И скажу! Ты как Фома неверующий. Откуда, по-твоему, берутся красавицы? Из хорошеньких.
  - Из таких, как Верка Самохина, - горько вздохнула Тоська.
  - Ой, - отмахнулась бабушка, - из таких совсем… другие получаются.
  - Какие?
  - Никакие. Ну, прям репей. Пошли мороженого поедим?
  Они зашли в открытое кафе, уселись под разноцветным зонтиком. От залива дул прохладный ветер. Пахло морем и горячим кофе.
  - Я знаю, какие.
  - Чего ты знаешь? – навострилась Елена Павловна.
  - Стервы, вот.
  - А! Ну, это да. Это, конечно, - бабушка облегченно вздохнула, придвинула пластмассовый стульчик. – Ты какое будешь? Я крем-брюле.
  Тося кивнула:
  - И я. Зато они… нравятся. Я по телеку слышала, как дядька один говорил: «Она та-акая стерва!» - и улыбался.
  - Ты меня до белого каления доведешь, ей-богу! – Елена Павловна стукнула сумкой по чистенькому столику. Тот обиженно заскрипел и поехал на сидевшую напротив Тоську.
  - Ой!
  - Вот и «ой». По телеку чего только не скажут. Ты больше слушай. Смотри, какие одуванчики кругом. Красота!
  Вдоль кафе со столиками цвели рыжие одуванчики. Малыши в комбинезончиках деловито обрывали им головки, тащили их в рот, размазывая по щекам и кофточкам молочно-белую жидкость из полых стеблей. Мамы кричали детям: «Ваня, брось!», «Таня, брось!» - но непослушная мелюзга упрямо исследовала окружающую действительность, а когда та подбрасывала неприятные сюрпризы, начинала орать, морща круглые личики.
  - Я говорила, что горькие? Говорила?! – сердилась молодая мама на «наевшегося» одуванчиков мальчугана. Тот заливался плачем.
  - Все на личном опыте, - улыбнулась ей Елена Павловна.
  Мама фыркнула и отвернулась:
  - Паразит такой… Они не отстирываются!

  От Марь Петровны вернулись к вечеру.
  На детской площадке сидел Васька Тезов и «звонил». Подходил к деревянной горке, нажимал «кнопки». «Вась, ты чего?» - Тося остановилась напротив. «Деньги на телефон кладу», - обернулся Тезов. С лестницы «ласточкиного гнезда» кубарем скатились подростки, толкая перед собой рваный резиновый мяч.
Строев притормозил возле них, поправил пальцем очки:
  - Здрассте, Елена Павловна.
  - Здравствуй, Дима. Погуляй полчасика, - кивнула бабушка Тоське. – Я пока ужин приготовлю.
  - Зазналась совсем, - недовольно сказал Строев. – Все с Самохиной да с Самохиной. Я видел, вы по лужам бегали.
  - Ну и что?
  - Ничего, - Димка пожал плечами. – Ты вообще ненормальная стала. То говорила, уголь нужен, то нет.
  - Отстань ты с этим углем! – взмолилась она.
  - Во! То… про смерть. Чего ты, Игначева, про смерть заговаривала, а?  Подведет тебя Самохина под монастырь. Не жалуйся потом, что не предупреждал.
  - Ладно тебе, - Тоська посмотрела на Строева «женским» взглядом: «Что если спросить? Чего такого? Возьму и спрошу!» Она набрала воздуха:
  - Слушай, ты с кем-нибудь… целовался?
  - Вообще сдурела?! – возмутился Строев, потом опомнился и, неловко подбоченясь, промямлил. – Конечно, целовался. Подумаешь! Дурное дело нехитрое.
  - С кем это?!
  Вот так известие! Вот так тихоня Строев! А говорил: «Будем кактусы фотографировать!» Ничего себе. Тоська насупилась. Почувствовала себя Золушкой до бала. Все целовались, а она – нет!
  - Да ну, - Димка повозил кроссовкой по песку, - с Маринкой Крыловой. И ничего особенного. Слюни одни.
  - С Крыловой?! Она же толстая! – Тоськиному отчаянию не было предела. – И где же?!
  - На дне рождения. Помнишь, она меня приглашала? Зимой еще.
  - Зимой?! И до сих пор молчал?! – все её предали. Даже Строев.
  - А чего говорить? Она сама, дура, прицепилась: «Давайте в бутылочку играть! Давайте играть!» Ну, мне и… выпало. Чего ты, Игначева?
  - Ах, в бутылочку. Понятно-понятно, - Тоська развернулась и с гордым видом направилась к дому. «В бутылочку! Надо же!»
  - Чего ты, ревнуешь, что ли? – Строев захлопал ресницами, заулыбался.
  - Больно надо. Мне наплевать, с кем ты там целуешься, понял? Но если говоришь, что друг, то мог бы и… рассказать. Значит, такой друг. Все ясно.
  - Чего тебе ясно?!
Тоська хлопнула дверью. Полосатый кот метнулся в сторону. Мяукнул по ненормальному. Она поднималась в «теснотищу», рыдая. Одуванчики, одуванчики! Горькие весенние цветы! Строев, с которым вместе возились в песочнице и лепили куличи, целовался с Крыловой! Еще зимой! Предатель. Ничего-ничего! Скоро она им покажет! Всем! Скоро у неё будет своя комната, а в комнате - компьютер. Она будет сидеть в цветущих кактусах, и плевать на гадкого Строева с балкона!
  Вот так.

  До четверга она кое-как дотянула. Ходила надутая. На предателя Строева не смотрела. Получила трояк по инглишу. Пришлось пересдавать.
  - Полторы недели осталось, - погладила её по волосенкам «выходная» мама. Она опять была грустная: скоро каникулы. Которое лето девочка в городе!
  - Просила у него отпуск в июле – не дал, - мама пила чай и закусывала бубликом. – Сказал: «С ума сошла? Летом самая торговля! Кем я тебя заменю?»
  - Нашел незаменимую, - неодобрительно поддакнула бабушка, стукнув по столу отчищенной сковородкой. Тося догадалась, что речь шла об Алике, который недавно «подъезжал». – Просись в августе, может, отпустит?
  - Удушится, жлоб.
  Бабушкино недовольство было притворным: на деле она радовалась, что дочь «откачнулась» от ухажеристого Алика, у которого были свои тётя Оля и Костик.
  - Если отпустит, мы с Тосей к Надежде поедем, - мечтательно зажмурилась мама. – Она звала.
  Надежда была маминой одноклассницей. Елена Павловна всякий раз уточняла: «Удачно вышедшей замуж». «За олигарха?!» - холодела от ужаса Антонина. «Нет, - смеялась мама Ира, - всего лишь за Толю Захарова, он классом старше учился. У него сейчас фирма и дом под Сестрорецком. Надька сидит в нем, бедная, и скучает». «Ничего себе «бедная»! – Тоська качала головой. – Хотела бы я так поскучать!». Мама хохотала, приговаривала: «Глупая». Как тянуло Тосю расспросить тогда про папу! Может, он друг этого Захарова? Узнает, что у него дочь – обрадуется. Ой, вряд ли обрадуется. Была б она красавица, как Верка, тогда…
  - В Сестрорецк хорошо бы поехать, - бабушка вздохнула, повесив передник на гвоздь. Она не слишком верила в дружбу простой продавщицы из круглосуточного универсама с женой успешного бизнесмена. Ну, учились вместе. Мало ли, кто с кем учится? Знаем мы этих одноклассников. Елена Павловна покосилась на родившуюся аккурат через девять месяцев после выпускного вечера внучку.
  Та грызла бублик и смотрела в окно.
  «Где эта Самохина? Говорила, «контрольный звонок», а от самой – ни слуху, ни духу».
  - Тося! Слышишь? Тебя…
  - Ой!
  «Прозевала, прозевала!» - забурчало в животе.
  Она боялась предстоящей пятницы.
  - Как ты? – прокурорским тоном поинтересовалась подружка.
  - Н-нормально.
  - Нарыла, чего?
  - Так… немножко.
  - Понятно, - Верка замолчала и задышала в трубку.
  - Что-нибудь… случилось? – осторожно поинтересовалась Антонина.
  - Папаша приехал, - прошипела Самохина. – Придирается, гад.
  - Завтра все… отменяется? – с надеждой, что «да», осведомилась Тоська.
  - Ни в коем случае. Встречаемся на остановке. Автобус, на котором ездит Черная Зоя, отходит в шесть вечера, помнишь?
  - Да.
  - Оденься… понеприметней.
  - Я куртку старую надену. Она серая.
  - Ага. Ну, давай.
  - Пока.

  - Куда это ты в старой куртке? – вынырнула из кухни любопытная бабушка.
  - А… это… на субботник. Ну, типа, возле школы… убирать.
  - Чего там убирать? – пожала плечами Елена Павловна. – Придумают тоже.

  Тоська натянула одеяло, уставилась в потолок: «Нехорошо обманывать бабушку! Ладно, в последний раз». Мысли прыгали кузнечиками и не «сосредотачивались». Мелькали люди, лица. Какой-то ладный, приятной внешности мужчина вылезал из Мерседеса и спрашивал у столпившихся возле подъезда старух: «Где живет Тося Игначева?» Тётки переглядывались: «Мы неместные!» «А ты, мальчик, знаешь?» - поворачивался он к разинувшему рот Строеву, вытаскивая из машины коробки. «Вон там! - протягивал руку предатель Строев. – А кто вы ей?» «Дедушка. Тосин папа живет на Канарах, где канарейки, вот велел привезти к нему внучечку. Веди, мальчик»  «Тоська-а! К тебе дедушка приехал!» - кричал Строев.
  - Что? А?!
  - Тихо-тихо. Ты не заболела? Вскрикиваешь.

  - Делаем вид, что мы не знакомы, - процедила сквозь зубы Самохина.
  - Угу.
  Они пошли к остановке: Вера впереди, Тоська – сзади. Как хвостик.
  - Эй, вы куда? За грибами? – закружился вокруг них на велосипеде Тезов - старший, блеснув на солнце цыганистой серьгой. – Они еще не выросли.
  - Двигай, давай!
  - В больницу. Крестную… проведать, - нашлась вдруг Тоська.
  «Во врать стала!»
  - Понятно, - разочарованно вильнул колесом Тезов, - А то бы покатались.
  - Успеем еще, - примирительно махнула ему Самохина, поправила волосы: ей не хотелось выглядеть перед Антоном Тезовым лахудрой.
  - Молодец, - похвалила она Антонину. – А то бы ни за что не отстал. Тихо! Вон она, смотри! Голову не поворачивай.
  Тоська скосила глаза.
  По бровке шла невысокая женщина в мрачном плаще, шелковой косынке с сиреневой полосой, из-под которой выбивались пепельные волосы, и старушечьих туфлях на шнуровке. Губы у неё были плотно сжаты, вокруг рта залегали глубокие круглые морщины, похожие на борозды. Вид у неё был не злой, а печальный. Она смотрела под ноги, часто оборачиваясь в ту сторону, откуда должен был показаться двенадцатый автобус, который шел до Гвардейского поселка и неведомой Харитоновки.
  Им можно было не прятаться и не топать гуськом.
  - Секи, сейчас доедет до площади, закупится и сядет на семичасовой.
  - Ага. Только слышишь, Вер, можно было и в розовое одеться - она же никого вокруг себя не видит.
  Самохина помолчала:
  - Зато ты глазастая. Ничего себе. Точно! Я и не заметила. Форменная колдунья, скажи?!
  Тоська дернула плечом:
  - Не знаю. Что я, много колдуний видела? Она…
  - Ну?
  - У неё… что-то случилось. Бабушка, когда на Троицу на кладбище ездит, с таким лицом возвращается.
  Верка хмыкнула:
  - Что там «случилось» с такими деньжищами?
  Урча, подкатил двенадцатый, они сели на заднее сидение.
  Черная Зоя маячила сбоку.
  Народ все подсаживался, и к площади уже было не протолкнуться.
  - Не прозевай, - шепнула ей Верка. – На следующей она сойдет - точно.
  - Какие маленькие, а уже нахалки! – заорала на них толстая тетка с детскими заколками в волосах. – Куда лезете?!
  - Дак тебя не обойдешь! Дай дорогу – сойду! – разволновался щуплый мужичок, прыгавший вокруг тётки. Поднырнул ей под локоть и вырвался на свободу вместе с остальными пассажирами. Они загалдели, загомонили. Кто-то побежал к вокзалу, нервно посматривая на часы, кто-то на соседнюю остановку, где зловеще отфыркивались пригородные автобусы, и лишь небольшая часть пассажиров – преимущественно женщины – ринулась ко вновь отстроенному универсаму.
  Среди них – Черная Зоя.
  Подружки засеменили следом.

Продолжение