Дом моего детства. Продолжение 1.  Мама. Папа.
Ред.: Публикуется без корректуры

НАЧАЛО

Мама

Мама работала в трех минутах ходьбы от дома и поэтому мне казалось, что она была дома всегда. Утром проснешься – мама уже кормит папу. Меня всегда удивляло папино умение есть по утрам и даже от одного вида подташнивало. Но он ел и каждое утро мой отказ от еды комментировал так: «так ведь и сдохнуть недолго». Почему-то я редко видела, как ест сама мама. Как она готовит – видела. Как стирает, гладит, убирает, шьет, вяжет – все видела и этим она занималась постоянно. А как ест – редко. И еще я редко видела ее спящей. Наверное, она не хотела ни есть, ни спать, так я тогда думала. Мама тоже беспокоилась об отсутствии у меня аппетита, поэтому она поспрашивала бабушек во дворе, что со мной делать, и те посоветовали: жареные измельченные грецкие орехи с медом залить стаканом горячего молока и это в обязательном порядке съесть. Однажды я честно съела это лекарство и потом мне есть три дня не хотелось. Больше мама меня не лечила. А еще те бабушки посоветовали лекарство для мамы. Я не помню, что у нее болело, но какое-то комнатное растение нужно было настоять на спирту, а потом перед обедом пить по столовой ложке. Мама пила до тех пор, пока однажды Марина не вышла вся в слезах и не сказала: «Ты сопьешься и станешь алкоголичкой, а я не хочу маму алкоголичку». Я только помню мамин изумленный взгляд и еще то, как вечером они с папой смеялись в кухне.

Кстати, наша кухня была какой-то крошечной и развернуться там было абсолютно невозможно, поэтому всей семьей мы там никогда не ели. А в кухне была газовая колонка, которой я смертельно боялась, потому что она периодически потухала, а Марина меня пугала, что так все и взорваться может. Совершенно не хотелось взрываться и я старалась к колонке не подходить. Зато окно кухни выходило прямо на лавочку у подъезда и при открытой форточке было слышно, о чем судачат бабуськи и тетки, выгуливающие малых детей. Моя мама на лавочке не сидела никогда, потому что она все время была чем-то занята. Мама каждый день пекла пироги или печенья и готовила ненасытному папе мясо. Ох, папа ел столько мяса! И утром, и в обед, и вечером. Когда я спросила маму, почему папа так много ест, то мама мне объяснила, что у папы огромная умственная нагрузка и ему обязательно нужно хорошо питаться. Мне тогда стало немного не по себе и я боялась, что родители догадаются, отчего я так плохо ем – у меня нет умственной нагрузки и именно по этой причине я не учусь на «отлично». А Марина училась. Но она ела мясо и вообще она хорошо ела.

Вечерами маму можно было застать с папой за привычным для них занятием – разматыванием шерсти. То мама сидела с мотками шерсти на руках и делала этим сооружением круги в воздухе, а папа сматывал в клубки, то они менялись местами и тогда папа обязательно просил сравнить, чьи клубки красивее смотаны. Эту шерсть маме приносила какая-то тетя, она ее как-то хитро проносила с фабрики и продавала, а мама обвязывала нас всех с ног до головы. Нам с Мариной мама вязала по модным журналам и совершенно невозможно было отличить от готового изделия. А еще мама постоянно шила, потому что в магазинах совершенно нечего было купить. Мы иногда ездили в магазины, но чтобы закупить ткани. И я очень любила, когда мама шила в точности то, что было на красивой девушке из журнала. Правда, папа иногда вмешивался в процесс и хмурил брови, если ему не нравилась длина юбки. Я пыталась спорить, а мама с папой соглашалась и говорила «хорошо-хорошо, сейчас отпустим», подмигивала мне, а когда папа уходил, мама куда-то в его сторону махала рукой, говорила «ай» и укорачивала юбку настолько, как мне хотелось.

Мы с Маринкой очень любили готовить и поначалу перепортили кучу продуктов. После школы как замесим чего-нибудь, начинаем жарить или печь, а оно никакое – не пропекается, соплей тянется. А тут и мама с работы придет и успокоит: «Да не мучьтесь вы, это выбросьте, сейчас новое замесим. Где тут ваш рецепт?» И никогда не ругала. Никогда.

Из командировок папа привозил маме очень красивые вещи – платья, комбинации и бижутерию. А мама почему-то не могла носить платья сама и со временем перешивала их на нас с Мариной. Она полностью распарывала платье и по выкройкам на нас шила точно такое же. А папа сильно удивлялся, как это у нее так получилось. На привезенных комбинациях производства ГДР были необыкновенной красоты кружева. И когда я для своей подружки отрезала их, потому что ей очень понравились, мама сначала почти расстроилась, а потом сказала «ну и ладно, все равно этих кружев никому не видно». И когда я всю бижутерию раздарила девочкам, мама тоже сказала, что, мол, все равно не носила же. Так что, я правильно все сделала – я отдала людям то, что им нужно было, а у нас лежало без дела.

У мамы было несколько подруг, мужья которых дружили с моим папой. Очень часто они ужинали все вместе, перемещаясь из одной семьи в другую. Просто ужинали. Мужики придут вечером, пива выпьют, а женщины-подруги их кормили. Мы все жили в соседних подъездах, поэтому собраться на такой ужин было просто. И собирались так часто, что я порой не знала, где сегодня мои родители будут ужинать или кто сегодня будет на ужине у нас.

Хуже дело обстояло, когда к нам внезапно приезжали чужие люди. Мама сильно волновалась, что кормить будет нечем и некуда положить будет, потому что эти люди приезжали не по одному и с водкой. А когда приезжали с водкой, маме не нравилось и она как-то сказала, что лучше бы они для себя еды привезли, где маме столько взять на всех. Приезжали, как правило, на Пасху и в начале октября – на присягу. Эти чужие люди разыскивали нас через всех своих родственников и знакомых, чтобы остановиться было у кого. И находили. Однажды у нас было пятнадцать чужих людей. Они приехали посмотреть, как их сыновья, племянники и двоюродные братья примут присягу, а до этого целыми днями пили и ели. Мама с папой спали где-то на матрасах на полу в нашей комнате, а гости на диванах и раскладушках в остальных комнатах. После этих пятнадцати гостей сразу мама сказала папе, что «если еще хоть один раз, я уйду из дома» и сильно плакала. Но приезжие были и в другие разы, а мама никуда не уходила. Правда, и гостей стало со временем поменьше, а потом и вовсе немного.

Это произошло после приезда каких-то людей по фамилии Ва...ко. Приехала какая-то т.Маша, ее муж и ее кумовья. На Пасху. И остановились у нас почему-то. Они долго объясняли папе, как тетя Маша работала когда-то в кафе «Ветерок» в Бо....ве, а в этом же кафе в те годы работала посудомойкой наша родственница т.Нина. Такая вот связь. Их сына Петю, курсанта, на обед пригласили тоже к нам. Воскресенье же. Тетя Маша с мужем привезли с собой двух вареных кур, как сейчас помню, огромный пасхальный кулич с белоснежной глазурью и что-то там еще для Пети, что они ему передали потом в казарму. Кур мама не трогала, потому что ей сказали положить их пока в холодильник. Поэтому мама на стол поставила свое, а тетя Маша – кулич. Этот кулич тетя Маша все время очень смешно двигала поближе к своему Петеньке – носатому и прыщавому мальчику, с вечно лоснящимися жиденькими волосами. И когда дело дошло до чая, тетя Маша взяла нож и со всего кулича отмахнула всю верхушку глазурную и положила ее Петеньке в тарелку. Мы с Мариной, не сговариваясь, отказались от кулича, допили пустой чай и вышли из-за стола. А мамино лицо покрылось какими-то пятнами.

Уже потом мама что-то шепотом в кухне говорила папе, что «нельзя же так, ведь они тоже дети», плакала, а папа говорил, что да, нельзя, ты права и мама плакала еще больше. А потом гости уехали со своими вареными курами – это было, оказывается, им в дорогу. А мама сказала, что она больше не пустит в дом папиных многочисленных очень дальних родственников и их знакомых. И папа сказал, что он и сам обо всем сожалеет.

Папа

Папа тоже работал в военном училище, как и мама, но часто задерживался допоздна. Он был преподавателем, поэтому вечерами давал консультации курсантам.

С папой у меня были особые отношения, хотя он и был очень строгим, требовательным и иногда несправедливым. Но я все равно хотела за него замуж, пока не выросла. Папа был несправедлив ко мне в плане учебы. Ему очень хотелось, чтобы я была отличницей, окончила музыкальную школу и поступила бы в институт, а я не училась на отлично и вынудила родителей разрешить мне оставить музыкальную школу. И еще папа придумал мне личный табель успеваемости. Еженедельный! Который я должна была отдавать учителю, а тот должен был выписывать все текущие оценки за неделю. Потому что я часто забывала дневник дома или просто врала про оценки. И если бы папу сердили мои «тройки», но ведь он суровел при виде «четверок»...

Каждую субботу мы с папой ездили в центр города на птичий рынок. Это у нас была такая традиция. То корм рыбкам прикупим, то новую рыбку. А началось с того, что мне кто-то подсунул этих рыбок. В банке. Еще мне подсовывали котика и хомяков. И все они тоже жили у нас. Ну, а куда было деваться, если я их приносила и жалобно просила принять в наш дом. И всегда последним слово было за папой. А он соглашался всегда. Я хотя и обещала ухаживать за ними, но забывала и кое-чего не умела, поэтому папа сам отсасывал рыбьи какашки со дна аквариума и сильно сердился, если я смеялась, когда он этих какашек нечаянно наглатывался и захлебывался. А котик наш – Бонифаций – был свободным котом, много гулял, очень любил маму и даже провожал ее на работу до проходной, а когда мама пекла, всегда лежал на створке открытой форточки. На папину долю выпадало изничтожение Бонькиных блох. Мы по выходным подсовывали папе свежевымытого дустовым мылом Бонифация, а папа вручную давил обалдевших от дуста блох.

Хождение по Птичьему рынку и сама поездка на троллейбусе туда были сказочными. Я держала папу за руку и ни за что не хотела выпускать, чтобы все видели, какой он у меня. А после рынка мы традиционно заезжали в магазин «Граммпластинка» и покупали себе по вкусу, если что-то новенькое привозили. Папа что-то из классической музыки, а я – музыкальные спектакли и песни из кинофильмов.

Летом папа часто брал меня с собой на рыбалку, особенно с ночевкой – в палатках, а осенью мы каждый выходной ездили с ним за грибами. В лесу папа всегда пел, поэтому заблудиться было нереально, но и след в след он мне ходить не разрешал и говорил, что грибники так не ходят. При том, что у меня ничего особенного не было, у меня как-то все было. Это папа каждый год брал мне в прокат на несколько месяцев велосипед и мне завидовали ужасно. И папа научил меня кататься на коньках и лыжах, поэтому я даже не помню, какой у меня была зимняя обувь, я все время моталась на коньках до состояния сосульки, потом отогревала ноги в подъезде на батарее, а потом снова мчалась кататься. Это папа сделал мне первый в жизни гербарий. С папой мы вместе собрали семейный альбом. С ним я ходила на боксерские поединки среди курсантов. И с папой я проводила отпуск в деревне у его родителей.

Но я знала, что папу боялись курсанты. Прямо до смерти боялись, каким он был требовательным. И часто за своей спиной я слышала свою фамилию – это курсанты друг другу показывали, мол, это дочь этого усатого таракана. Я так думаю, что они именно так и говорили. И когда-то еще от кого-то слышала, что моего папу боятся. Однажды я спросила, зачем он такой и почему его люди боятся, а папа мне сказал, что только дурак боится, а умный учит, и что он поэтому работает до позднего вечера, чтобы любого из дураков сделать умным, если тот захочет.

Но курсанты и уважали папу. Я не раз слышала, как они сообщали друг другу, что сегодня вечером дежурный по училищу - мой папа, и что поэтому сегодня нужно обязательно идти на ужин, потому что когда дежурил мой папа, он гонял всех несунов – поварих и прапорщиков – и курсантам в этот вечер давали много мяса, масла и чего-то там еще вкусного.

Папа заботился о желудках не только курсантов, но и своих друзей. Мой папа дружил без памяти. Если он дружил, то дружил так, что ...короче, честно дружил, преданно. Но мама любила не всех папиных друзей, потому что они звали папу выпивать, и еще эти дружки подгуливали. Я не очень понимала про подгуливания, но раз маме это не нравилось, то, значит, она знала, что говорит. Например, мама не любила Витьку Ко....а. А папа крал с противня горячие пироги, засовывал под рубаху и, обжигаясь, несся к Витьке в гараж – подкормить. Потому что Витькина жена Райка никогда не пекла, а только и знала, что тоже подгуливать. Мама все это видела, но делала вид, что не видит, а только усмехалась ему вслед.

Самыми любимыми и запомнившимися мне минутами стали минуты, когда в доме отключали свет. Мама зажигала хозяйственные белые свечи, папа раскладывался на диване, а я забиралась сверху и просила рассказать мне про его детство. Именно про детство, потому что сколько бы мне папа не рассказывал про детство, я никак не могла понять, как это может хотеться учиться, а не пасти корову. И как это можно бежать в школу босиком по стерне в заморозки, раня ноги до крови, когда есть отличная возможность просачковать школу. Эти папины странности не давали мне покоя, и я готова была слушать про это без конца.

У папы была еще одна странность. Я никак не могла понять, как в человеке с таким взглядом, способным вколотить в пол, когда он узнавал о моем плохом поведении, мог жить другой человек, глаза которого непременно становились мокрыми, когда я висла у него на шее и целовала в щеку.

Но что я тогда понимала очень хорошо - что и папа, и мама нас сильно любили. И ни разу сомнений по этому поводу у меня не возникало.

Продолжение