Соловки. Часть 7. СЛОН
Предыдушая часть
Суровый северный климат, удаленность от материка, окруженность морем – само местоположение Соловков располагает к затворничеству – монашескому или лагерному.
В 1920 сюда прибывают первые заключенные. Разных сословий, возрастов, религий, национальностей (от Союза до Прибалтики и западной Европы) неугодные советской власти – кулаки, духовенство, белогвардейцы, эсеры, подозреваемые в шпионаже, антисоветской агитации и т.д. Свои убеждения они обдумывали действенно – работая. С Большого Соловецкого острова заключенные по мере надобности пересылались на другие острова и в скиты (на «командировки»). Самой сложной работой было валить лес. Каждому давался «урок» – определенное количество деревьев. Лес в основном шел на экспорт. Получаемый за границей с «посланиями» заключенных (вырубленными на стволах крестами, гробами, именами, просьбами о помощи), он вызывал вопросы импортеров, готовых иногда отказаться от сырья, добытого нечеловеческими усилиями. От отчаяния заключенные рубили себе кисти рук, пальцы, но «саморубам» от этого легче не становилось: они либо умирали от заражения крови, либо их переводили на другие работы (например, на холодные глиномешалки, где глину надо было толочь босыми ногами). Про голод, холод, вшей и клопов, нары, переполненность бараков, жестокость чекистов писать не буду – можно догадаться. Для последних заключенные были «шакалами», которых рано или поздно надо было «загнуть». Женщины помоложе становились любовницами, обслуживали чекистов и рожали от них, и это было лучше, чем «загнуться» на непосильных работах.
Воспоминания заключенных СЛОНа:
Яфа Ольга Викторовна (1876-1959):
«Низкий дощатый барак стоял в лесу на моховом болоте, вдали от проезжей части дороги, около небольшого лесного озера… Внутри барака вдоль стены тянулись широкие сплошные нары, на которых размещались тесно сомкнутым слоем человеческие тела – свыше 50 женщин. Спали в бараке вповалку, не раздеваясь, свернув под голову верхние платья. Утром после побудки не мылись, не причесывались, а торопливо ели, вытащив из-под изголовья краюшку черствого хлеба или вяленую рыбу, сидя тут же, на нарах, разрывая воблу руками и соря вокруг крошками, рыбьей чешуей и костями. Потом наспех пудрились, красили губы и выходили из барака на поверку…»
Никонов Михаил Захарович (С.В.Смородин) 1889-19..:
«Командированы мы были на торфоразработки. Труд нас ожидал непомерно тяжкий. Торфяная машина действовала непрерывно. Только на время передвижки вагонеточных рельсов на новое поле сушки выпадал короткий вольный промежуток… В полусумраке раннего утра наша партия шла из Кремля к кирпичному заводу. Мы шли исполнять обязанности лошадей, а потому и называли нас «вридло», т.е. временно исполняющий должность лошади. Скоро мы все выбились из сил. У меня звенело в ушах от натуги и перед глазами заходили черные круги… «Даешь дальше», - орет старший…»
Курилко Игорь Александрович:
Самые тяжелые командировки были те, где работали в лесу, т.е. пилили лес. Зимой там заключенные работали по 10 и более часов. Нередко выгоняли на работу полураздетых, в мороз. Отмораживали руки и ноги. Бывали случаи замерзания. Не сумевших закончить задания-урока нередко заставляли работать до поздней ночи. Приходили в казарму, спали по 3-4 часа. На этих командировках люди буквально «загибались», как говорят в УСЛОНе, их привозили в лагерь совершенно больных, отощавших, обессиленных, подчас не могущих идти. Здоровый крепкий человек превращался в скелет, в тень. Было много т.н. саморубов… Издевались над заключенными по-всякому: зимой ставили на камень, пока человек совершенно не окоченеет. Летом ставили по горло в воду и тоже выдерживали несколько часов…»
Ширяев Борис Николаевич (1889-1959):
«Это было в первый год моей соловецкой жизни (зима 1923-24гг). Я томился еще на общих работах, рубил ели, очищал их от сучьев и выволакивал на дорогу. Последнее было самым трудным: нести вдвоем на плечах десятипудовый балан, иногда по пояс в снегу, ронять его, падать с ним и совершать в день двадцать таких полукилометровых переходов. А нормой выработки в лесу было срубить, очистить от сучьев и вытащить на дорогу 10 бревен. Она выполнялась немногими. Невыполнение чаще влекло задержку на морозе в лесу на несколько часов, а то и на всю ночь. Многие замерзали. На работах, особенно ночных, пристреливали часто…»
Зайцев Иван Матвеевич (1878-1934):
«Исаковская командировка крепко спит под шум и свист бури. В 4 часа утра раздаются свирепые крики: «Вставай! Живо!» От нар отрываются всклокоченные, грязные лесорубы. Многие не помнят, когда умывались. Иные стонут от вчерашних побоев. Через полчаса развод. Нарядчик передает десятникам лесорубов, и каждая пара получает из инструменталки пилу и два топора, как всегда плохо отточенные. В помощь десятникам назначаются обычно один или два чекиста из надзора, чтобы подгонять рабочих. А над ними стоял старший надзорный, уже буквально из зверей…»
Розанов Михаил Михайлович (1902-1989):
«Сколько тысяч погибло в соловецком лесу до весны 1929 г. включительно, едва ли кто знает. Известно только, что в 1923 и 1924 годах на острове в лесу работало не больше 2-3 сотен заключенных на заготовке дров, и жили они в кремле в карантинной и рабочей ротах в соборе. Усиленная рубка для экспорта началась с зимы 1926-27, а в 1927-28 и 1929 уже существовали лесные командировки Исаково, Савватиево, Овсянка, Ново-Сосновая, Амбарчик, Красное, Щучье… Общая численность занятых в лесу в зимы 1926-27 и 1928-29 колебалась в пределах 3-4 тысяч человек…»
Среди вышеперечисленных – несколько видных писателей. Мозги чекисты тоже умели использовать: так, будущему академику, специалисту по древнерусской культуре Лихачеву Д.С. было поручено составление списка икон, древних книг, грамот и других церковных ценностей Соловецкого монастыря. А философ-теолог и ученый Флоренский П.А. изучал на севере вечную мерзлоту, с 1934 на Соловецком лагерном заводе йодной промышленности исследовал проблему добычи йода из агар-агара и морских водорослей (ламинарии), сделал несколько научных открытий.
В июне 1929 Соловецкий лагерь посетил «буревестник революции» – Максим Горький. Целью его визита было «разоблачение» буржуазных «клеветников», обвинявших советский режим в «ужасах чека». К визиту готовились: арестантов приодели, приумыли, навели порядок в бараках, устроили «променад» – с лавочками и уличным радио, из которого лилась музыка. Сохранились кадры, на которых заключенных усадили за столы и положили перед ними газеты. Те, не будь дураками, перевернули газеты вверх тормашками, – показуха запечатлелась. Воспоминания очевидца: «Я был на Соловках, когда туда привозили Горького. Раздувшимся от спеси (еще бы! Под него одного подали корабль, водили под руки, окружили почетной свитой), прошелся он по дорожке возле Управления. Глядел только в сторону, на какую ему указывали, беседовал с чекистами, обряженными в новехонькие арестантские одежки, заходил в казармы вохровцев, откуда только-только успели вынести стойки с винтовками и удалить красноармейцев… И восхвалил!..»
М.Горький был слишком умен и талантлив, чтобы не понять истинного положения вещей в лагере, наверное, он просто отлично понимал, что не в силах изменить что-либо, и после визита написал: «Соловецкий лагерь особого назначения – не «Мертвый дом» Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду. Это не «Мир отверженных Якубовича-Мельшина, потому что здесь жизнью трудящихся руководят рабочие люди, а они, не так давно, тоже были «отверженными» в самодержавно-мещанском государстве. Рабочий не может относиться к «правонарушителям» так сурово и беспощадно, как к своим классовым, инстинктивным врагам, которых – он знает – не перевоспитаешь… «Правонарушителей», если они – люди его класса – рабочие, крестьяне, – он перевоспитывает легко. Мне кажется – вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки».
Первая жена Горького, Екатерина Павловна Пешкова, взглядов мужа не разделяла: с 1917 по 1937 она возглавляла Политический Красный крест – организацию, оказывавшую помощь политическим заключенным: ходатайствовала о сокращении сроков заключения, об освобождении, высылала теплые вещи и продукты, вела переписку с родными.
(Опубликовано без корректуры)