*Спи, моя радость, усни*. Эпизод девятый

Предыдущий

Она махнула рукой на измазанную стену и дверь:

«Ладно, это - потом, в конце концов, у меня - маленький ребенок, можно и не придираться к чистоте. А будут придираться, быстрее выпровожу их домой. Сначала – крем».

Сливки так быстро забулькали на сильном огне, что шоколад покрошить Аня не успела - она решила делать настоящий крем, не использовать порошок, купленный вчера. Разозлившись, она выключила плиту, чтоб не сбежали сливки, отставив кастрюльку в сторону - остывать.

Теперь надо спечь печенье, но запах коричневого сахара, который надо было использовать, в соответствии с рецептом, вызвал неожиданную тошноту, как только она открыла пакет и начала ссыпать сахар в мерную колбу. Пришлось и это дело отставить, занявшись собой.

Аня полезла в холодильник и налила стакан молока - она помнила, что молоко хорошо снимает беременные тошноты, с Мартином она этого не переживала, но много слышала от своих подруг.

«Лучше бы использовала день для себя, папочку совсем не вижу: то у него лекции, то экзамены, то подработки – игра на органе и помощь в мессах пастору Лайфу, в соседней кирхе».

Оле неплохо зарабатывал, только бы его девочка ни в чем не нуждалась, только бы прекратились ее психические срывы, когда она дико и бессмысленно кричала, а потом теряла сознание. Это началось тогда, пять лет назад, продолжалось около двух лет, и исчезло, постепенно.

Тогда, пять лет назад, когда перестали приходить деньги на счет, оставленный Ириной, Аня вообразила, что мать погибла, где-то в джунглях или пустыне -  это Ане было совершенно не важно, где, с географией у нее всегда было плохо.

Оле усиленно наводил справки, звонил и встречался с ответственными чиновниками, писал десятки писем, только бы выяснить, что случилось с Ириной.

По информации организации «Врачи без границ», Ирина Соколофф вместе со своим мужем, Питером Гревстином, ушли из-под крыла организации, войдя в структурное подразделение неправительственной международной ассоциации Голубой крест. Они работали в передвижном госпитале на границе Сомали и Зимбабве, но, после начала гражданской  войны в Судане, передислоцировались в лагерь беженцев, в котором началась эпидемия кишечных инфекций.

Это все, что могли сказать официальные организации, так как у Ирины Соколофф был сложный статус - паспорт русской подданной, резидентура в Дании и Уругвае. Поэтому вопросы о ней можно было задавать в нескольких посольствах, но разыскать ни в одном не смогли. И к какой организации в данный момент Ирина прикреплена, затруднялись сказать.

А что делала Аня? Аня была не в себе - она говорила, что постоянно чувствует маму рядом с собой, точнее, за спиной, что слышит ее голос в течение дня, а навещает ее мама по ночам.

Мама приходила всегда в белой прозрачной рубашке, с распущенными по плечам черными кудрявыми волосами, она была очень красива и бледна, как тень. Какой Аня ее запомнила, такой мама к ней и приходила.
Мама тихо подходила к кровати, садилась рядом с Аней и начинала  напевать:

- Спи, моя радость усни, в доме погасли огни,
Дверь ни одна не скрипит, мышка за печкою спит.
Кто-то вздохнул за стеной, что нам за дело, родной,
Глазки скорее сомкни, спи, моя радость, усни.*

Она гладила Аню по лицу, рукам, животу, но Аня не чувствовала от ее ладоней тепла - только невесомое движение воздуха, коснувшееся кожи. Это было невыразимое счастье, и Аня хотела длить его, как можно дольше. Она протягивала руки к маме, зовя ее к себе, мама ложилась рядом с Аней, крепко ее обнимала. И Аня засыпала, тонким не прочным сном, чтобы потом, через час-два, проснуться с диким криком:

- Мама, мамочка, не бросай меня, мамочка, не уходи. Ааа!

Оле тут же оказывался рядом - его кабинет находился через стену от спальни, он подхватывал на руки колотящееся тело, и, крепко обняв и прижав к себе, начинал читать молитву, всегда одну и ту же, общую и в лютеранстве, и русском православии, простую и сильную просьбу к вечной милости и помощи Заступника, во всех жизненных передрягах:

- Отче наш, ежи еси на небеси.
Да святится имя твое,
да пребудет царствие твое,
да будет воля твоя,
как на небесах, так и на земле.

Хлеб наш насущный дай нам днесь.
И отпусти нам долги наши,
как мы отпускаем должникам нашим.
И не введи нас в искушение, избави нас от лукавого.
Аминь. Аминь. Аминь.

Постепенно Аня  успокаивалась, судороги оставляли ее, она тяжело обмякала в руках Оле.
Он  давал ей двойную дозу успокоительного  и снотворного, что допускалась только в крайних случаях, и Аня покорно ложилась, но не в свою постель, а на старенький диван в кабинете Оле.

- Ты только лампу не выключай, ладно? И не уходи. - Едва слышно лепетала она неповоротливым от медикаментов языком.

У  Оле от нежности щипало глаза и горело внутри - ни к одному человеку в мире он не испытывал подобного, да простят его дети и бывшая жена. А эта девочка, независимая и уязвимая одновременно, добрая и наивная до удивления, вызывала в нем шквал не испытанных ранее чувств.

А потом появился Мартин, радостное продолжение Оле и Ани. И именно его, Оле, малыш будет называть «папочка, папуля», как и Аня.

***

Ах, если бы не эта встреча «великолепной четверки», Аня бы лежала с книгой на диване, свернувшись клубочком возле Оле, а рядом - Мартин, или, еще лучше: они позвонили бы Грете, маме Оле. Оставили бы с нею Мартина, а сами бы сбежали куда-нибудь... На этом «куда-нибудь» Аня споткнулась - Оле был редким домоседом.

Как всякий мужчина, любящий семью, но вынужденный проводить много времени вне дома, Оле ценил каждый миг в своих стенах - с сыном и женой.