Лариса Вижан
НЕ ПРОЖИТЬ НАМ В МИРЕ ЭТОМ...
Рассказ

   Памяти моего папы. 
   На днях ему исполнилось бы
   шестьдесят девять.
   Ближе и дороже мужчины
   в моей жизни не было.

    Ирка всё прыгала и прыгала на кровати. Эту кровать с панцирной сеткой на днях мальчишки приволокли. Откуда, Ирка не знала. Купил кто-то новую, наверное, а старую выставил за ненадобностью. Или переезжали люди, а кровать оставили. Она теперь стояла за тротуарчиком, разделявшим Иркин двор и огороженную забором школьную территорию, прямо у этого самого забора, и была очень популярна у малышни. Днём она стояла почти всегда свободная, а вот вечером, когда все дети после детсада-школы собирались во дворе, или в выходной, когда по двору с утра до самой темноты гоняла целая стайка, около неё всегда вставала очередь из желающих попрыгать...
    Сегодня Ирке повезло – мама забрала её из сада пораньше, а сама поехала в свой институт учиться. Сказала, ей нужно лабораторную сделать по ТОЭ. Ирка спросила, что такое ТОЭ. Мама сказала, что это «теоретические основы электротехники». Ирка хорошо запоминала новые слова, но ничего, конечно, не поняла про это ТОЭ. Ирка представляла маму и других студентов одетыми в белые халаты и стоящими около электрощитка в институте на лестнице. Рядом с этим электрощитком расположился и профессор с указкой, в очках и с бородой, и что-то на нём показывал. Просто такой щиток висел у них в доме на каждом этаже, и когда в квартире гас свет, папа говорил: «Ну вот, электричество выбило», выходил на площадку, открывал его, нажимал на какие-то клавиши и все лампочки снова загорались.
    А папа ещё с работы не пришёл. Ирка осталась гулять во дворе и ждать папу, и эта кровать оказалась свободна, вот Ирка её заняла и стала прыгать...
    Ирка любила свой двор между двумя пятиэтажками, любила играть в нём в резиночки или казаки-разбойники, любила бегать в кулинарию через два дома за заварным по двадцать две копейки, - мама обязательно давала денег в свой аванс и в «под расчёт» и папа тоже, так что часто получалось, - любила стоять с ведром среди взрослых соседей и ждать мусоровозку, когда та приедет во двор, и выбрасывать в большой чёрный бункер машины свой мусор, как большая. Любила маму и папу, и первые осенние прохладные к вечеру денёчки.
    Она всё прыгала и прыгала, кровать тихо поскрипывала под коричневыми Иркиными сандалиями, и Ирке казалось, что ещё немного, и она взлетит в сентябрьское прозрачное небо и поплывёт над берёзой около второго подъезда, над серой кирпичной школой, куда она через год пойдёт, - поскорей бы, - и школьным стадионом, и стройкой за дорогой, - это новую детскую поликлинику строят...
    На втором этаже в Иркином подъезде открыли окно и включили музыку. Это Танечка, - поняла Ирка. Танечка у них во дворе была королевой. Она была уже совсем взрослая, училась в техникуме на телефонистку, ходила в джинсах и водолазке-«лапше» и сама водила мотоцикл. Когда она приезжала во двор на своей «Яве», изящно перекидывала через сиденье  свою длинную джинсовую ногу, ставила мотоцикл на стойку, а потом снимала шлем и слегка встряхивала копной своих длинных пшеничных волос, чтобы те ровно рассыпались по сине-жёлто-зелёной «лапше», зрителей в окнах было хоть отбавляй. Ирка её тайно обожала... У Танечки всегда были самые модные песни – и «Вся жизнь впереди», и «Мой адрес не дом и не улица», и «Арлекино»... Ах, арлекино, арлекино, нужно быть смешным для всех... А-ха-ха-ха, а-ха-ха-ха, ля-ля-ля тида, ля-ля-ля-та... Они иногда в саду на прогулке играли на веранде «в концерт» и распевали этого «Арлекина»... У Ирки хорошо получалось, прямо как у артистки, ей Ольга Петровна больше всех хлопала... А в этом году появились «Листья жёлтые»... Ирка быстро запомнила эту песню... Она сейчас играла из Танечкиного окна... А к кровати подошла Галька.
    - Дай попрыгать! – и уставилась на Ирку своими круглыми и немножко навыкате глазами.  Ирка сделала вид, что Гальку даже не заметила.
    - Попрыгать дай! – Вот наглая. Она даже не из их двора. Ирка считала себя вполне себе добрым и дружелюбным человеком, но эту Гальку она терпеть не могла. Даже можно сказать ненавидела.
    Была причина. Дело в том, что в конце прошлой зимы Иркин любимый детский сад три месяца был на ремонте. Всех детей распределили по другим садам. Мало того, что Ирку водили теперь каждое утро за тридевять земель на пятый квартал, так ещё и сад там оказался ужасный. В свой Ирка бежала сломя голову и просилась туда даже в выходной, а в этот другой у неё после первого же дня не шли ноги.  Воспитательницы там были злые и угрюмые, все с поджатыми губами и хмурыми бровями, не то, что их весёлые Ольга Петровна и Светлана Михайловна. Занятий было очень мало, за разговоры или смех в сончас ставили стоять около двери прямо в трусах и майке... Ирка с мамой как-то встретили тогда Ольгу Петровну на улице, и та спросила: ну как вы ходите? А мама засмеялась и сказала: «Сижу за решёткой в темнице сырой»... И Ирка подумала, что слово «темница» и впрямь подходит к этому дурацкому саду.
    Вот там-то Ирка и оказалась в одной группе с этой Галькой... И как же эта гадина подвела её однажды! Ирка прекрасно знала, что слово «гадина» очень плохое, но как же она ужасно с Иркой поступила! А сейчас стоит тут, со своими совиными глазами, - попрыгать ей дай, видите ли...
    Ирка бы не дала ни за что, но сейчас в начале улицы, там, где начинался тротуар, она увидела папу и сказала этой заразе (ещё одно плохое слово, которое Ирка знала и вслух произносить не смела, а только про себя):
    - Вот сейчас песня кончится, тогда и попрыгаешь, - и повернулась к ней спиной.
     «Не прожить нам в мире этом, не прожить нам в мире этом без потерь, без потерь», - неслось из окна...
    Ирка, не могла понять, почему не прожить без потерь... Это потому что все люди обязательно что-нибудь теряют: ключи там или кошельки что ли... Ирка помнила, что однажды папа потерял свой бумажник, и мама тогда очень расстроилась, потому что там была почти вся его зарплата. «Не уйдёт, казалось, лето, не уйдёт, казалось, лето, а теперь, а теперь...»
    И что такого, что лето ушло, - недоумевала Ирка, - осенью тоже хорошо, или зимой - и на коньках можно пойти покататься: Ирка уже умела, её папа в прошлом году научил...
    Песня кончилась, Ирка спрыгнула с кровати и побежала к папе... Всякий раз, когда она видела Гальку в своём дворе, её переполняла злость. Или даже ярость. Ярость это, кажется, сильнее, чем злость. Ирка не знала точно, что же всё-таки её переполняло, но всегда делала вид, что Гальку не замечала, и мало того, в эти минуты ей хотелось, чтобы и другие дети  не играли и даже не разговаривали с Галькой из-за её подлости. Это же надо – взяла и выдала её воспитательнице, встала и так прямо всё и выложила. Гадина! Гадина!! Гадина!!! И зараза...
    Маму в саду в тот вечер она ждала с чувством ужасной тоски. Когда та заглянула в группу, и Ирке доложили: «Иевлева, за тобой пришли», она не побежала в раздевалку сломя голову, как обычно, а поплелась уныло и безрадостно. Мама пришла, как всегда, звонкая и весёлая, порылась в Иркином шкафчике, забрала домой физкультурные шорты и маечку постирать, когда воспитательница, белобрысая и с какими-то плоскими, веснушчатыми щеками, - как же её звали-то, Ирка и не помнит уже, кажется, Зоя, и, кажется, Агафоновна, - собрав своё некрасивое лицо в какую-то брезгливую кучку, сказала маме:
    - Мне нужно с вами поговорить, пройдёмте в группу, пожалуйста. - И они прошли вместе к воспитательскому столику, и эта как там её по имени-отчеству, Зоя какая-то, сложив руки на пряжке серого сарафана, своим противным голосом долго-долго что-то говорила маме, а та сникла прямо на глазах, потупив взгляд и виновато поправляя каштановые локоны в причёске. Оставшиеся в группе дети зашептались между собой, а потом Светка Чудакова прибежала и злорадно просвистела через дырку от выпавшего на днях зуба:
    - Ну тебя, Ирочка, и отлупят сегодня... – Даже дети, и те в этом саду были не как в Иркином, - почти все крикливые, грубые и злые. Игорёк Панин подошёл и дёрнул Светку за косу, уж он-то, - Ирка точно знала, - был сегодня с ней заодно.
     Всю обратную дорогу домой мама молчала и шла очень быстро. Ирка держала её за руку, но еле успевала, почти бежала за ней. Она плакала и пыталась объяснить маме, как несправедливо эта самая Зоя Агафоновна поступила с Игорьком Паниным, что ещё чуть-чуть, и она оторвала бы Игорьку ухо, а за что, - да за то, что он после сончаса взял с полки пластилин, да не старый, - ну не посмотрел человек, - а новый, - и пошёл за столик лепить... А эта Агафоновна, или как там её, подскочила и стала кричать, что этот новый пластилин приготовили для завтрашнего открытого занятия, а он бессовестный взял без спросу. Игорёк почти вылепил уже какую-то пушку, только ядра сделать осталось, он торопливо скатывал чёрные шарики, которыми маленькие оловянные солдатики будут из этой пушки палить, когда воспитательница, взвизгнув, схватила его за ухо и потащила в угол... А Ирка даже и не заметила, как у неё вырвалось:
    - Ну и дура... – И услышали-то даже не все, но Галька услышала. Она зыркнула на неё из-под тёмных кудряшек, а потом когда все сели полдничать и почти уже съели печенье и выпили кисель, она встала вдруг и громко сказала, растягивая слова:
    - Зоя Агафоновна-а, а Ира Иевлева-а вас ду-у-рой назвала.
    В ту же секунду все замолкли. О столики стукнули все поднятые, в красный горох чашки с киселём. Кто-то тихо дожёвывал. Все просто оторопели. Воспитательница, которая в это время перебирала что-то на столе ко всем спиной, замерла на секунду, а потом повернулась медленно и как будто выросла так зловеще, что казалось, она взмахнёт сейчас руками и из них на бедную Иркину голову посыпятся молнии. Все по-прежнему молчали. Даже и не жевал уже никто.
    - Ира Иевлева, это правда? - спросила Зоя Агафоновна. Ирка сидела ни жива ни мертва и только смогла прошептать:
    - Правда...
    - Что ты шепчешь? – она плыла на Ирку как огромный страшный корабль, - скажи громко – это правда?
    - Правда, - еле выдавила из себя Ирка ещё раз.
    - Встань. – Ирка вылезла из-за стола и встала, втянув голову в плечи. – Воспитательница стояла около неё, скрестив руки на груди. – Постой и подумай, что ты сейчас должна сделать. – Тишина продолжалась минуту или две, кто-то снова взялся за кисель, а Ирка всё молчала.
    - Иевлева, тебе не стыдно? - Ирка стояла понуро и молчала. Ей было очень страшно, даже в туалет захотелось, так страшно было, но стыдно не было совсем. - Иевлева, ты должна громко попросить у меня прощение! – Все снова замолкли.
    Она не хотела извиняться. Она понимала, что сейчас будет что-то страшное, но извиняться не собиралась.
    - Так ты будешь извиняться или нет, Иевлева? – Зоя Агафоновна стукнула ладонью по столу.
    - Не буду, - прошептала Ирка и заплакала...
    - Тогда иди и садись на стул около меня. И сиди, пока за тобой не придут.
    Вот это Ирка и пыталась объяснить маме по дороге домой, и ещё что в родном их садике никогда так с ними не поступали, что вообще с людьми нельзя так поступать, но у неё ничего не получилось, мама была непреклонна. Когда они пришли домой, мама сказала папе:
    - Поздравляю, наша дочь грубиянка и хамка! Она называет взрослых людей дурами!
     Папа, конечно, встал на мамину сторону, а Ирка встала в угол до самого вечера, а потом её ещё в кино в выходной не взяли... Но что самое удивительное – Ирка не обиделась тогда на маму с папой. Она почему-то понимала их: конечно, как родители они должны, просто обязаны были дочь наказать, потому что Ирка твёрдо знала, что взрослых дураками называть нельзя, но с другой стороны, а детям разве можно выкручивать уши за какой-то жалкий пластилин! Больше всех в этой истории она, конечно, злилась на Гальку...
   На следующее утро она сказала маме: 
    - Я не буду у неё просить прощения и больше в этот сад не пойду.
    Как ни странно, мама не стала с ней спорить и вызвала бабушку, она и досидела с Иркой дома последние пару недель, а потом Ирка пошла, можно сказать, в родной дом...
    Вот с этого времени Ирка и стала считать Гальку своим заклятым врагом. Та, конечно, это чувствовала, и когда все играли кучкой, особо с ней не заговаривала, побаивалась, что Ирка поднимет против неё всю дворовую компанию, а вот когда один на один, как сегодня, не стеснялась, как будто вызов бросала: вот, мол, я и ещё раз так поступить могу, и ничего ты с этим, Ирочка, не сделаешь...
    Ирку это злило ужасно... Можно сегодня было и не давать ей попрыгать, но что-то Ирке говорило, что это мелко, что представится ещё какая-то другая возможность восстановить справедливость. Хотела ли Ирка ей отомстить? Она точно не знала, что это значит. Она просто желала, чтобы с Галькой случилось что-то такое, после чего ей было так же плохо, как самой Ирке тогда, и что бы в её сердце тоже, хоть на несколько минут, поселились и страх, и отчаянье... Возможно, это и называлось  «отомстить»...
    Ирка бежала по тротуару навстречу папе, чтобы с разбега прыгнуть в его широкие объятья, повиснуть на шее и проехаться на его руках до подъезда. Она ещё не знала, что совсем скоро, этим же вечером ей представится возможность восстановить мировой порядок. Но не знала она и того, что потом, поздно ночью лёжа на своей детской зелёненькой в какую-то серую крапинку софе, она будет мучиться от страха и стыда и не сможет заснуть почти до утра. А всё оттого, что она убила человека, пусть этот человек и был подлой, отвратительной Галькой, но всё-таки это был человек... Живой, настоящий... А Ирка взяла и убила его. То есть её, ну, в общем, Гальку-человека... И нельзя сказать, что сделала она это не моргнув глазом... Когда она протягивала ей ту отраву, что-то на миг дрогнуло в её шестилетней душе, но это «что-то» моментально утонуло в нахлынувшей на неё отчаянной радости, радости от того, что Галька совсем скоро будет корчиться на полу или на кровати, - в общем, где-то корчиться от ужасной режущей боли в животе... Или в желудке... Или от колющей, но, в общем, от боли... А Галька съела всё, повернулась и пошла навстречу мукам... И только тут до Ирки дошло, что ненавистная Галька должна теперь умереть, да-да, умереть, и скорее всего, уже сегодня, и что это навсегда! Навсегда, - промелькнуло в обескураженном Иркином мозгу, и она почувствовала, как ноги становятся ватными, а язык тяжёлым и неповоротливым. Это «навсегда» электрическим током прошло от самой макушки до кончиков пальцев на ногах несколько раз, и тут Ирка осознала всю непоправимость ситуации: Галька умрёт и потом денется куда-то, откуда нельзя вернуться, и её больше никто никогда не увидит, - ни её мама, ни папа, ни противная Зоя Агафоновна...
    Ворочаясь на софе в ту ночь и глотая слёзы от тоски и страха, Ирка в сотый раз прокручивала в голове события этого злосчастного вечера... Как зашла домой, покрутилась на кухне, выпросила у папы кусок ливерной колбасы, - покормить рыжую дворовую собаку Жданку, как завернула эту колбасу в кулёк, и как, в конце концов, этот сизый невзрачный кусочек достался Гальке.  Сейчас, конечно, можно было утешать себя тем, что вообще-то она сама спросила: «А что это у тебя там?» и смотрела какими-то голодными глазами... Это просто жалкие оправдания!!! Галька ведь не знала, что случилось с этой колбасой пятью минутами раньше, а Ирка ей ничего об этом не сказала, протянув кулёк и предложив: «Хочешь – ешь!» Ирка убийца, самая настоящая убийца, фашистка, как в кино. Ирка видела такой фильм, где у мальчика расстреляли маму, прямо из автомата: вот так со смехом - и целую очередь по живому-то человеку, она так плакала, так плакала, а она сама такая же! Точно такая же! Может, Галька хотела помириться...
    Больше всего сейчас Ирка мечтала о том, чтобы каким-то волшебным неведомым образом можно было повернуть время вспять и всё изменить – зайти с папой домой и не выходить больше на улицу, посмотреть, например, телевизор или почитать книжку, или пойти на улицу, но не брать эту злополучную ливерную колбасу... Тогда вечер закончился бы как обычно – прятками до самого темна и родительским «Катя, Коля, Света, Миша, домой!!!» и салатом из огурцов и помидоров, в который Ирка щедро плюхала сметаны и ела так, что за ушами трещало, и чаем с ванильной булкой... А потом, если удалось бы упросить маму, она почитала бы Ирке про Незнайку или Чебурашку, и уже странице на третьей Ирку одолел бы детский беззаботный сон, тягучий и сладкий... Но ничего уже изменить было нельзя, и она лежала и мучилась... Она чувствовала себя виноватой. Страшно виноватой. Такой вины она не чувствовала ещё никогда: ни тогда, когда пролила на мамин курсовой, - ослепительной белизны большой лист с замысловатыми фигурами, стрелками и цифрами, искусно выведенными на нём тушью, - целый стакан томатного сока, и мама сидела на табуретке и беспомощно плакала над своим месячным загубленным трудом и повторяла только: «Что же мне делать теперь, ну что же мне делать, мне завтра его сдавать этому зверю Петру Ивановичу!», ни тогда, когда она нечаянно столкнула папе на ногу кастрюлю с горячим супом, и нога покрылась пузырями, и папе было так больно, что у него даже слёзы текли... Это чувство было таким тяжёлым и невыносимым, что Ирке казалось, ещё чуть-чуть, и она задохнётся...
    Утром она встала раньше всех, поплелась в ванную, почистила зубы, оделась и села на кухне. Мама, когда пришла, очень удивилась:
    - Ирочка, тебе что не спится? – и поцеловала её, заспанная и тёплая.
    Всю дорогу в сад Ирка молчала. Ей так хотелось рассказать всё маме, но она не смела. Слова вертелись на языке. Нужно было набраться мужества и начать, но она не могла... Её тогда посадят в тюрьму, - думала она, - и будет она сидеть там одна на кровати, на такой, как в их дворе, на которой они прыгают, может даже и без матраса, - тюрьма всё-таки, а в окошечко ей будут давать тюремную еду, а рядом никого, - ни мамы, ни папы, ни друзей из детского сада... Но и это было ещё не самое для Ирки страшное. Больше всего она боялась, что мама с папой больше не будут её любить. Откажутся от неё и всё. Ну что она тогда будет делать? Так и осталась Ирка один на один со своей страшной тайной...
    В саду, когда пошли гулять, Ирка сидела сначала одна, вся в своих нелёгких думах, но потом не выдержала и пошла играть со всеми, и даже как-то немного забыла о случившемся, - только иногда острой жгучей болью покалывало – Галька, колбаса, собака, чужая, ободранная вся в лишаях и проплешинах...
    Вечером Ирка побродила немного во дворе, так на всякий случай, но Гальки не увидела. Дошла до её дома, соседнего, но там её тоже не нашла и пошла домой.  Дома сидела, притихшая, смотрела книжки, раскрашивала. Родители недоумевали:
    - Ребёнок, да что с тобой такое случилось? И не слышно тебя и не видно!
    Когда она пошла спать, ей снова стало грустно и тяжело, как и накануне, но уснула она быстро. А утром эта боль, кажется, ушла – впереди был новый день, нехолодный и солнечный, и деревянная веранда в саду на их участке вся в нитях паутинок, и крупные бордовые гроздья боярышника среди тёмно-зелёных листьев, и садовские друзья... Ирка подумала, что может, как-то всё и обойдётся, правда, ни капли не представляя, как, ну может, не умрёт ещё Галька, или если умрёт, то на Ирку не подумают.
    Но этим утром случилось страшное: Ирка с мамой шла в сад, как обычно, мимо Галькиного дома, и увидела около её подъезда людей. Они стояли, все в сером и чёрном,  женщины прикрывали рот руками, а некоторые плакали. А рядом с подъездной дверью у стены стояла крышка гроба. Крышка была алой, а поверх неё был приколочен чёрный крест. Ирка поняла, что это были похороны, она уже видела их два раза: один раз хоронили старенькую бабушку из третьего подъезда, а второй раз молодого красивого парня, Танечкиного ухажера из четвёртого. Танечка шла за гробом с каменным лицом, а в толпе перешёптывались: «Не тем, парень занимался, ох не тем, рано себя сгубил, рано...» Ирка так и не поняла тогда, чем же «не тем» он занимался и почему «рано себя сгубил», а спросить забыла. Для малышни это всё и было-то как будто не взаправду, как в кино...
    Мама замедлила шаг около подъезда с гробом и сказала:
    - Ой, хоронят кого-то. А гроб-то маленький какой-то... – И тут Ирка поняла, что это хоронят Гальку. Что она всё-таки умерла от её, Иркиной колбасы. Больше молчать Ирка не могла. Большие, тяжёлые слёзы потекли по щекам. Она одёрнула маму за руку и прошептала:
    - Мамочка, это я её убила! – Мама остановилась и растерянно посмотрела на дочь.
    - Ира, ты что, с ума сошла? Кого это ты убила? Ты что говоришь-то такое?
    - Гальку, мама, я Гальку убила!
    Мама взяла Ирку за руку, и они пошли на лавочку к дому напротив этого, с похоронами. Мама села, а Ирка стояла рядом и, захлёбываясь от рыданий, рассказывала маме всё-всё-всё: про то, как Галька наябедничала, и про то, что она наглая и дура, и по то, что она дала ей эту колбасу.
    - Мамочка, я спросила у папы колбасу для собачки, для Жульки... Я вязла колбасу и во двор пошла, но там её не было, подошла другая собака... Мама, она такая страшная была, вся в болячках, и шерсть у неё клочками. Я ей хотела дать колбасу, а она понюхала и отвернулась, не стала есть. Я тогда Катьке предложила, а она мне говорит: ты, что глупая, эта собака лишаястая, она колбасу заразила своими лишаями, если эту колбасу съесть, то человек умрёт! Я говорю: что, прямо сразу умрёт? А она говорит: нет, только через два часа... Выкинь,- говорит! – Ирка всхлипывала, втягивая носом воздух. – А потом, вечером, когда уже почти темно было, Галька подошла, и я ей эту колбасу дала, а она её съела. Съе-е-ела-а-а! – выла Ирка и не могла успокоиться. – Мамочка, теперь её хороня-я-я-т!!!
    Мама не знала, что и делать – то ли плакать, то ли смеяться. Она достала платок и стала вытирать Ирке нос и щёки.
    - Глупая девочка, вон твоя Галька в сад пошла!
    Ирка ещё продолжала всхлипывать, когда и впрямь увидела, как из подъезда с гробом вышла Галька со своей мамой. Она была цела и невредима и что-то объясняла, размахивая руками. Ирка смотрела то на них, то на маму и уже не знала, что и думать. Значит Галька не умерла! Галька, вредная Галька жива! Это было замечательно и здорово!
    - Пошли, чудо моё, - мама дала Ирке платок, - высморкайся. – Это же надо придумать: собака колбасу понюхала, а человек умрёт после этого. Вот выдумщики! Подожди, я сейчас. - Ирка осталась стоять, а мама подошла к людям около подъезда, что-то спросила у них, вернулась...
     - Ира! Здесь дедушка умер старенький. И ростом маленький, и высох уже, вот и гроб такой небольшой. Пошли. Не делай так больше никогда. С колбасой этой. А то забегается человек в заведение одно после такого корма. Пошли, - мама потрясла Иркину руку и улыбнулась.

    © Лариса Вижан, сентябрь 2010

Предыдущие публикации этого автора:

"Замуж в Великобританию с ребёнком". Продолжение

"Спички-палочки". Рассказ

Переезд в Великобританию с ребенком

"Улица Врубеля, дом 12". Рассказ