odri (Дания)

Сплетая судьбу из случайных событий
Мое счастье в тебе?
Глава 22

  Начало

  22 
  Ее уютный и еще сутки назад надежный мир рухнул. 

  Томка пока не могла думать о том, действительно, ли мир рухнул, как ей представлялось, и осталось ли что-то под обломками? Это придет потом, когда она проживет рядом со своим горем несколько дней, когда стихнет жар боли, сжигающий рассудок. Этот жар не оставлял места для самоутешений или мыслей о будущем без Джонни.

  Она не понимала пока, что признание, подобное тому, что сделал Джонни прошедшей ночью, не может оставить ее жизнь без изменений. Она, как капризное, переросшее дитя, требовала назад свою сломанную игрушку - свою счастливую, заслуженную жизнь.

  Томка не умела мыслить глобально, в масштабе, с оглядкой на весь земной шар. Оригинальная Ида, детский доктор, уехавшая в Уганду ради счастья своего мужа, была ей, может быть, и понятна, но ее судьба не утешала - Иде же муж не изменял, и детей никто не собирался отбирать.

  Мировые природные катастрофы, войны, болезни и смерти, происходящие на земном шаре - ежесекундно, в том или другом месте - также не утешали Томку своей отдаленностью в ее конкретном сиюминутном рухнувшем мирке. У Томки случилась беда, и чувство сопричастности к окружающему миру у нее в данный момент атрофировалось. 

  Ей не хотелось возвращаться, пока не хотелось - ни в город, ни в свою квартиру, ни в ресторан, ни, тем более, со страхом ждать звонка адвоката. 

  Томка решила, что, возможно, это неплохая идея, посидеть здесь, в обществе Микеля и славных животных, самых верных на свете, по мнению фройлен Инги. Джонни заберет Андрейку, отвезет его на матч, может быть и сам останется поболеть. Интересно, он будет один или... 

  «Ладно, хватит злиться. Так тебе и надо». 

  Все возвращается бумерангом, только не знаешь, когда это случится. Ты можешь забыть свое прошлое, но прошлое тебя никогда не забудет. Оно просто ждет своего часа и жертвы, и не просто жертвы, а такой, которая обездолит тебя. 

  И только тогда ты сможешь понять, как глубок и циничен был твой грех, который тебе казался и не грехом вовсе, а удобством и компромиссом...

  - Ну, куда вы поедете отдыхать? 

  «Что они все, словно сговорились, спрашивать одно и то же»? 

  Она не ответила. Молча, следом за Микелем, прошла по дорожке к дому, считая плитки, из которых была выложена дорожка - на десятой плитке ее глаза увидели порожек, она переступила.

  Села в кресло у маленького столика, куда указал ей Микель.  

  - Так-так, сейчас я принесу Ингины кексы, я их сегодня пек сам, с изюмом, кстати, она только руководила. Так приятно, что есть, чем тебя угостить. Нежданные гости - это такая редкость. 

  Микель довольно потер руки - и быстрой, прыгающей походкой удалился внутрь дома. 

  В другой раз Томка непременно бы обрадовалась кексам, начала бы расспрашивать, какое тесто, да не «сажает» ли изюм его, она бы, конечно, задала Микелю и другие профессиональные вопросы. 

  Он уже вернулся - с небольшой соломенной корзинкой, из которой торчала жесткая серая льняная салфетка. Поставил на стол - румяненькие маленькие кексы приятно пахли ванилью, корицей и еще чем-то, что она сразу не определила по запаху: 

  - Ну, угощайся, пожалуйста, сейчас я принесу кофе. 

  У Томки абсолютно не было аппетита, но она взяла один кекс из вежливости, положила его на блюдце, стоящее рядом с ее чашкой. Она и не заметила, когда Микель накрыл на стол - присутствуя, отсутствовала. 

  Микель сел напротив нее, пододвинул ближе небольшой серебряный кофейник, приглашая налить кофе. Он ждал ответа на свой вопрос. 

  - Мы не знаем, что делать пока, - слабо улыбнулась она, пытаясь сконцентрироваться.  

  Желания говорить не было - язык, словно наждачная бумага, и каждое произнесенное слово отзывалось болью в деснах.

  Ей хотелось закрыть глаза, слушать тихий шелест дождя по веткам, сидеть в этой тихой чужой комнате, смотреть на этого небритого сочувствующего Микеля и представить, что все хорошо. 
  Как представить? 

  Перед ее глазами стояли какие-то разбитые гипсовые куски: они привиделись ей в предутреннем сонном кошмаре и не хотели отпускать - стоило закрыть глаза, как перед ней вставали грязно-белые гипсовые обломки. 

  - Андре рад, что вы поедете в отпуск?

  «Он, кажется, не слышал, что я сказала, или не помнит». 

  Томка откусила кусочек кекса и начала жевать - совершенно безобидный в девяноста девяти случаях вопрос Микеля попал точно в тот сотый случай, когда невинность вопроса оказывается острой, как нож, мгновенно прорезающий напускное спокойствие и тщательно выдерживаемую показную легкость ведения светской беседы.

  Ее глаза наполнились слезами. Мягкий, как показалось Томке, сочувствующий взгляд Микеля, легкое, успокаивающе-дружеское пожатие его руки, которая почувствовав, что она не отвечает, замерла - все это вызывало смешанное чувство отторжения и приязни одновременно. 

  «Что я здесь делаю? Зачем я здесь? Работа ждет, Марио исчез, Ирина не отвечает, адвокат, Джонни... Почему всё на меня, и всё сразу, как много лет назад...» 

  В ее мыслях не было логики, они метались в воспаленном мозгу, как мальки в сачке рыбака, испуганные рыбки, не ведающие, отпустят ли их на волю, дав вырасти в больших солидных рыб, или отправят на съедение. 

  Томке не хотелось ни кофе, ни кекса, ни Микеля, ни их уютного дома, даже тихий шорох дождя раздражал ее, хотя минуту назад ей, наоборот, хотелось бесконечно длить это мгновение. 

  - Ну, скажи же мне, Тамара, что не так? Может, я помогу тебе. Я же вижу, ты - сама не своя, всегда такая веселая и оживленная, тебя просто не узнать... Ширу не привезла, а ей прививку надо бы сделать от клеща. В этом году их просто неслыханное количество в лесу, как говорят ученые. 

  Томка продолжала молчать, глупо улыбаясь и опустив голову. 

  «Что он ко мне пристал, что ему надо? Сейчас ты, Томка, встанешь, скажешь до свидания и поедешь на работу, там тебе, наверняка, есть, чем заняться».  

  Но Микель не унимался: 

  - Я понимаю, мы никогда не были близкими друзьями, и контакты наши, скорее, деловые, чем иные, но, раз уж ты неожиданно появилась сегодня в нашем доме, значит, тебе надо получить что-то взамен. 

  Томка удивленно подняла брови: 

  - Ты о чем, Микель? Спасибо тебе, я, пожалуй...

  Микель не дослушал ее до конца и сказал: 

  - Я о том, что, вероятно, знаю, о чем твои мысли и хочу успокоить тебя, как смогу. 

  - Ты знаешь, о чем мои мысли? Ты знаешь, что у Джонни есть женщина? Ты знаешь, а все другие тоже знают, а я узнала вчера?

  Слова сыпались из нее, как горох, слезы капали и тонули в чашке с кофе, а ей уже было все равно. Микель, оказывается, все знал, значит, это была тайна только для нее, значит, все вокруг только делали вид... Ну, что ж, значит, так тому и быть: 

  - Микель, - пытаясь успокоиться, - попросила Томка, - принеси мне, пожалуйста, воды. Ты - прав, ты - мужчина, ты мне многое сможешь объяснить, как мужчина это видит и понимает. Возможно, я драматизирую, придумываю, и веду себя... недостойно - не могу справиться со слезами, обидами, боюсь скатиться к обычным скандалам с битьем посуды.

  Она представила, как они с Джонни, по очереди, швыряют тарелки на пол, доставая их из посудомойки и поднимая над головой. Они с Джонни видели это в каком-то фильме, тогда их это сильно позабавило. 

  Снова нахлынуло отчаяние и слезы, Томка замотала головой - Ширина привычка, закрыла лицо руками.

  - О, господи, - совершенно, как Инга, озабочено воскликнул Микель и:

  - Сейчас принесу воды, - исчез.

  Наступила тишина. Томка услышала «твиньканье» неизвестной ей птицы, повернула голову к полуоткрытой в сад двери: дождь, оказывается, прекратился, выглянуло солнце - яркое и веселое солнце, зовущее ее в жизнь и в радость. Солнце плавилось в чистейших дверных стеклах, щебетали птицы, собаки толкались в вольере, скуля и просясь на волю. Запах сырой зелени, и свежий воздух наполнял ее легкие, давая небольшой отдых от слез и отчаяния. 
  Она почувствовала, что ей стало спокойнее. 

  Вошел Микель со стаканом воды, протянул ей: 
  
  - Спасибо, извини, мне меньше всего хотелось бы рассказывать про свои домашние дела, но... 

  - Мы - только люди, слабые, обычные, как и животные, со своими небольшими особенностями, хотя и стараемся выглядеть сильными. Но... иногда бывает трудно, и ты даже завидуешь, вон, им, - Микель кивнул на собак. 

  «Он, явно, не в восторге от человечества», - с иронией подумала Томка, отпивая глоток воды. 

  А Микель говорил:

  - Мы - все, практически все люди, пережили что-то плохое в своей жизни. 

  «Какое, однако, глубокомысленное замечание, - снова иронически подумала Томка, - особенно, учитывая, что я - русская и зная историю моей страны. Кажется, обойдется обычными банальностями, и я могу ехать».
  
  - Ты можешь плакать, если тебе это поможет. 
  
  - Спасибо за разрешение. 

  Она вздохнула: 

  - Микель, ты понимаешь, я просто не знаю, что сказать Андрейке, я не знаю, как себя вести. Джонни всегда был отцом для него, и я не представляю, что теперь будет, - развела она руками, уже вставая, - спасибо за кофе. Да, тут еще, кажется, отец Андрейки появился...
  
  Она не плакала, она просто начала жаловаться, чего всегда не любила и осуждала в других. А теперь пришел ее час, когда Микель предлагал ей поделиться бедой.
  
  - Как отец? А разве он жив? 

  Микель искренне удивился, в его глазах загорелся огонек любопытства, а Томке вдруг захотелось снова сесть в кресло, с которого только что поднялась, и рассказать. Она и всегда-то не отличалась последовательностью, а уж теперь, когда...

  Она не додумала свою мысль до конца, дав ей уплыть в «сачок рыбака». 

  Какое-то время они посидели в молчании, не вынужденном или неловком, а, просто давая себе время: Томке - пролить слезы, Микелю - собраться с мыслями. 

  Первым прервал молчание Микель: 

  - И что об отце Андре? 

  - Да, я пока и не знаю, - пожала плечами Томка, - было вчера два звонка. Сначала я думала, это - какой-то шантаж, потом поняла, что - серьезно. Отец Андрейки - это моя, как мы, русские, говорим, «ошибка молодости». – Она слабо улыбнулась, - ошибка, давшая мне самое драгоценное и, практически, смысл всей моей жизни - сына. 

  - Да, я понимаю, - сказал Микель, у него не было детей. - Но с этим ты пока ничего сделать не сможешь, так как ничего не знаешь, кто и зачем тебе звонил? 

  - Да, нет, тот человек представился адвокатом Антонио - так зовут отца Андрейки. Это была наша с Джонни версия, для Андрейки, что Антонио умер, на самом деле, он жив, и, насколько я понимаю, вдруг вспомнил о своем сыне, и хочет узаконить свои права на него. Но ты знаешь, скажу тебе честно, я об этом даже и не думаю, - Томка снова заплакала, - я думаю только о Джонни, и о том, что теперь будет со мною, и с ним, и с нашей жизнью вместе... Что ты думаешь? 

  Микель выглядел грустным и задумчивым.

  «Похоже, я от него слишком многого хочу, он же просто посторонний пожилой человек», - с жалостью подумала Томка, но ошиблась: Микель заговорил, голос его был ясен и говорил он неспешно и четко: 

  - Когда я был примерно в твоем возрасте, я был очень счастливо женат. 

  - Ты, женат? 

  - Да, а что тебя удивляет? 

  - Нуууу, не знаю, может, только то, что я об этом не знала, глупо, правда?

  Микель рассмеялся, и спросил:

  - Рассказать? Тебе интересно?

  - Ну, да, конечно, еще спрашиваешь! 

  «День пропал для работы, ну, и черт с ним, со всем, неизвестно, надо ли мне это теперь...»

  Мобильный она забыла в машине, наверху приборной панели, идти смотреть, кто ей звонил, не хотелось, главное, она была спокойна за Андрейку, а все остальное... подождет... пока подождет. 


  - Так, вот, был я счастливо женат, - продолжал Микель, отпивая остывший кофе и откидываясь на спинку кресла, складывая руки на тощем животе, - и вдруг я влюбился в одну женщину: парикмахершу одного из первых собачьих салонов, я возил к ней на стрижку наших пуделей. У нее, кстати, был прекрасный сенбернар-мальчик, которого она почему-то называла Шанель. 

  Томка вежливо улыбнулась, скрывая свои чувства, но, давая понять, что ей интересно, Микель удивлял ее все больше.

Продолжение