odri (Дания)

Сплетая судьбу из случайных событий
ЖЕНСКАЯ ДРУЖБА. Глава 15
Все события в этой истории - выдуманные, все совпадения - случайны

  Начало

  15

  Девочка безутешно плакала в дальнем углу заросшего сада, среди высоких кустов малины, где было ее убежище, "нора", куда она пряталась, не желая показывать свои слезы. Ей всегда говорили, что это стыдно - плакать. 

  - Фу, какая ты некрасивая, когда плачешь, ты похожа на лягушку, мне стыдно за тебя, - говорил дедушка. 

  Она не должна вызывать стыд за себя, поэтому она старалась всегда скрывать слезы. Она уже большая - ей целых 11 лет. Она красивая и гордая, вон, даже дедушкин друг, дядя Виктор, последний раз, глядя на нее, сказал: 

  - Ох, Лика, достанется же твоим родителям, лет через пять, будут женихов от дома хворостиной отгонять. 

  Лика ничего не поняла, только фыркнула от смеха, представив, как ее папа и мама разгоняют неизвестных женихов хворостиной, словно соседских гусей, которых Лика частенько выпроваживала из сада.

  Это Наташа, ее сестра, потом объяснила, что дядя Витя имел в виду, но это Лике совсем не понравилось. Наверное, дядя Витя пошутил. Не надо Лике никаких женихов, она никогда не расстанется со своими родителями, только бы они скорее приехали... 

  Она плакала в своем секретном месте, о котором никто не знал, но, все же, ждала, что за ней придет бабушка или дедушка, что они схватятся, где же их внучка Лика, и начнут бегать по саду и звать ее:

  - Лика, Лика, где ты? 

  И они увидят ее белые бантики в тощих косицах и синюю юбочку: 

  - Ах, вот, ты где, маленькая проказница! 

  Ее подхватит на руки высокий сухой дедушка, прижмет к себе, щекоча небритыми щеками, а рядом будет хлопотать полненькая мягкая бабушка. Она будет поправлять Ликины бантики и сбившиеся носочки, нежно шепча в маленькое ухо: 

  - Ну, как же ты нас напугала, Лика, ну, как же так можно! Ты же знаешь, как мы тебя любим, пойдем скорее в дом, замерзла вся, еще простынешь, что я твоим родителям тогда скажу? 

  Но никто за ней не приходил, и все эти утешительные сцены мелькали только в голове отчаявшейся девочки. 

  Она не понимала, как бабушка и дедушка поверили ее двоюродным сестрам - Наташе и Люде, что это она, Лика, сломала часы-ходики. Да Лика к ним и не прикасалась. Она всегда любовалась этими часиками и игривой кошкой, нарисованной на них, когда сидела за столом и кушала. Часики висели далеко от стола - в другой половине кухни, и на расстоянии Лике казалось, что кошка ей подмигивает. Часики всегда поднимали настроение. 

  Это Люда захотела посмотреть, как устроены глаза у кошки. Глаза были вставлены в металлические, вырезанные на корпусе часиков, глазницы. Они были желтые и совсем как настоящие. 

  Кошачьи глаза "шныряли" туда - сюда, вправо - влево, следом за тиканьем часов. И Люда полезла вилкой в кошкины, взгромоздившись на табурет! 

  "Неужели нельзя было сказать мне", - горестно думала Лика, дрожа от холода в своем убежище. - Я бы аккуратно сняла часики с гвоздя, посмотрели бы все тихонько, потом повесили бы обратно". 

  Лике тоже было страшно интересно, как устроены кошкины глазки, но без сестер ей бы и в голову не пришло лезть в механизм. 

  Бабушка уехала "в город" за покупками, дедушка был на охоте. Лика осталась за старшую. Она не успела остановить Люду, так как убирала со стола и мыла посуду после завтрака, не видя, чем занимаются сестры в другом конце кухни. 

  А Люда шкодила вместе со своей сестрой Наташей. Наташа раскачивала табурет под Людой и хныкала: 

  - Людка, противная, пусти же меня, я тоже хочу посмотреть.

  - Да отстань же ты, сейчас я посмотрю, а потом ты.

  Люда встала на цыпочки, пытаясь дотянуться вилкой до вожделенных кошачьих глаз. 

  Ликины ленинградские кузины, приезжая на каникулы, переворачивали дом вверх дном. 

  Они шарили в ящиках дедушкиного старинного резного дубового стола, выуживая старые военные медали, серебряные дореволюционные монеты, янтарные мундштуки и всякие, волнующие детский интерес, вещицы, которые Лика бы одна никогда не посмела даже тронуть. А с сестрами Лика чувствовала себя намного смелее.

  Они находили в бабушкином сундуке для рукоделия большие куски цветных тряпок, стаскивали подушки с диванов и громоздили шатры и пещеры, играя в них. 

  Девочки знали, что лучше сделать без спроса и поиграть спокойно, получив потом наказание, чем спрашивать - на спрос чаще всего шел ответ: 

  - Нет, нельзя! - и нудное объяснение, почему это нельзя 

  Любознательных энергичных сестер это не устраивало. Они были погодки, на год и два моложе Лики, но вели себя, как малышня - хныкали, плакали, постоянно дрались и чего-то разбивали, после этого горячо дружили и шкодили вместе, потом снова дрались, снова хныкали и плакали. Их жалели, утешали, целовали, давали цветной, мягкий, слегка сыроватый, сахар - лакомство, которое покупалось редко, только в их приезды. 

  Лика всегда с нетерпением ждала приезда сестер - с ними приходил в дом дух детства, веселой кутерьмы и праздника - всего того, чего так не доставало Лике в холодном чопорном доме. 

  Дедушка с бабушкой никогда не разбирались, кто виноват в проделках. Они не выясняли, куда исчезли серебряные монеты или старая золотая запонка с корабликом, и почему все подушки разбросаны, а бабушкин сундук открыт.

  - Вместе шалили, вместе и отвечать, - говорила бабушка. 

  И вздыхала, глядя на сестер: 

  - От своего вора не убережешься. 

  За проделками следовали наказания, не суровые, а, скорее, воспитательные: помыть полы на затоптанной веранде, перемыть резиновые сапоги или собрать ведро крыжовника, смородины. Лика так любила собирать ягоды, что ей это наказание было в радость. А сестры мыли полы, возясь с удовольствием с водой, толкая и обрызгивая друг друга, не столько мОя, сколько размазывая грязь по полу веранды. 

  Это был воспитательный момент, устраивающий и взрослых, и детей. 

  Но часики - это был перебор в их детских проказах: часики подарили дедушке, когда он уходил с завода на пенсию: 

  - Памятный подарок, - так называл часики дедушка.
  Когда он набивал свои папиросы "Беломор" ватой - это был каждодневный вечерний ритуал, он всегда поглядывал на часики, чтоб не пропустить новости по радио - телевизора в доме не было. 

  И теперь Люда не удержалась на цыпочках - она упала с табурета, цепляясь за цепи ходиков, на которых висели маленькие гирьки - бабушка их подтягивала каждое утро, в одно и то же время... 

  Вилка отлетела в сторону, попала Наташе по руке, Люда заревела, грохнувшись на пол, ходики еще и добавили - упав ей на голову. 

  Наташа убежала в сад. Весь разор достался Лике... 

  Лика видела, что сестры - любимицы бабушки и дедушки, она старалась тоже угождать им, чтобы получить такую редкую похвалу от стариков.

  Сестры были на первом плане, как приезжающие гостьи, а Лика жила в доме - ее родители и младший брат были далеко, в Африке, где строили гидроэлектростанцию на старинной реке Нил. А ее отправили к папиным родителям, под Ленинград, так как в далеком африканском поселке Сахара, где жили русские специалисты, была только начальная школа, а Лика пошла в 5-й класс. 

  Родители присылали Лике красивые цветные лакированные фото: открытки с пирамидами, сфинксами или симпатичными забавными котятами, сидящими у открытых шкатулок с восточными пестрыми бусами. Родители передавали через знакомых посылки с разными подарками для Лики: вязаными нарядными кофточками, золотистыми туфельками, необычными, живописными, как перья жар-птицы, платьями с разными чудесными кармашками, украшенными, например, вышитым профилем царицы Нефертити в высоком головном уборе. В посылках Лика находила диковинные шариковые и авторучки.

  Но ручки скоро ломались, а вещи были малы. Лика быстро росла, прибавляя в месяц по два сантиметра роста, а мама ее помнила маленькой худышкой, какой она привезла ее в дом своих свекров. Но на домашнем молоке, картошке, пельменях и душистом, из местной пекарни, хлебе, Лика росла и стремительно развивалась физически. 

  А Люда была как раз такая маленькая и хрупкая, как Лика два года назад, поэтому все эти красивенькие кофточки и золотые туфельки доставались ей. 

  И Лике было жалко. Она понимала, что это нехорошо - жалеть, что это - жадность, но ничего не могла с этим поделать. Ей хотелось спрятать присланные вещи под подушку и засыпАть с ними каждый вечер, потому что они пахли ее мамой. Но их носила Людочка, хвастаясь перед подружками. 

  Лика плакала по ночам в подушку, чтобы никто не слышал и не видел; ее ругали за слезы - бабушка с дедушкой считали, что это - плохой знак, если кто-то плачет в доме без причины...


  Много лет спустя Лика встретила одну загадочную женщину, которую так никогда и не разгадала. Ее звали Зоя, она лечила людей от разных хворей, а Лика к ней попала, так как хотела вылечиться от болезненной привязанности к мужу. Брак и неземное, по тогдашним ощущениям Лики, счастье с тем мужем - рухнули в одночасье вместе с телефонным звонком. 

  Лике позвонил незнакомый мужчина и представился: 

  - Добрый день, Лика, это - Юрий Вернев. 

  - ???? А... мы знакомы? 

  - Пока нет, но, может, нам стоит познакомиться? Я - муж любовницы вашего мужа. Вы знаете, что у них уже два года как - почти что семья?

  Посреди темного сумасшествия, начавшегося после, и кошмара, в который она погружалась все глубже, вдруг возникла эта женщина, Зоя: на вид проста, неприметна собой, резка до грубости и мата. Она спросила Лику при первой же встрече: 

  - Чего ты хочешь?

  - Освободиться хочу, - сказала Лика. 

  - От чего освободиться? Ты - свободна, тебя никто не держит, это - мысли твои в плену, и это ты сама держишь их. Хочешь их отпустить? 

  - Да, хочу. 

  - Представь себе себя, какой ты себя видишь?

  Они сидели рядом, в пустой соседской квартире, которую Зоя снимала, когда приезжала к пациентам в их город. На кухне раздражающе капала вода из неисправленного крана. По улице прошуршала машина. И снова наступила тишина. Зоя молчала, ждала. И Лика молчала, думала. 
 
  Неожиданно перед ее глазами возникла забытая картинка: она увидела тот густой, давний, из детства, мокрый после дождя сад, по которому она бежала в свою малинную "нору", а высокая трава, никогда никем не кошенная и не стриженная, противно хлестала ее по ногам. А она всё бежала, бежала, бежала, и белые бантики в косичках летели за ней, как две большие верные бабочки... 

  - Значит, это - твое ощущение себя, - довольно отметила Зоя, - постарайся всегда помнить, что ты - эта маленькая девочка, она сидит внутри тебя. 

  Лика недоверчиво смотрела на нее, а Зоя, выругавшись, рассердившись на недоверие Лики, начала ей терпеливо, как школьнице, объяснять: 

  - Внутри каждого из нас сидит такой маленький ребенок из детства, наше настоящее "Я". Если человек помнит об этом, он заботится, чтобы ребенок был всегда счастлив и весел - тогда все будет ладиться и получаться. А если эта девочка внутри тебя так несчастна, откуда у тебя возьмется счастье или везение? Ведь ты - это она и есть. 

  Лика смотрела на нее с явным сомнением, и Зоя, видя ее взгляд и опережая реакцию, заразительно засмеялась, снова выругавшись. Но Зоин мат был не противен Лике и не возмущал, как обычно. Вообще, с этой Зоей все было необычно.

  - Ты думаешь, что я - того? - И она выразительно покрутила пальцем у виска.

  - Ну, как бы так сказать, чтобы не обидеть... 

  Лика вдруг тоже засмеялась, не понимая откуда у нее взялся смех, но была не в силах удержаться. Смех словно разрывал ее изнутри, и его надо было выпустить на свободу. 

  Она смеялась и смеялась, пока не потекли слезы горькие, хотя были они не горькие, а вовсе даже соленые и обильные. Они текли, а Лика смеялась и вдруг почувствовала, что Горе, сидящее внутри нее, не дает ей дышать - оно растет и растет, и сейчас задушит Лику. Лика начала задыхаться, а слезы все текли. 

  - Кричи, кричи, - приказала ей Зоя. 

  И Лика закричала. Это был дикий, стыдный и громкий, некрасивый, даже не крик, а вой. Лика выла и выла, как раненый зверь, не веря своим ушам и не понимая, как эти звуки могут идти из нее. 

  И вот тут случилось чудо: словно кто-то невидимый открыл ворота Ликиной истерзанной души. 

  И оттуда, вероятно от крика и слез, выпал жуткий, червивый ледяной камень - черный страшный, душивший ее - ее прошлая семейная жизнь, изъеденная червями предательства, ревностью, обидами, страхами и непрощением. 

  Лика с ужасом смотрела на этот камень и спрашивала себя, что происходит:

  - Это бред, сон или исцеление через галлюцинации? 

  Камень шипел и уменьшался у нее на глазах, становился плоским, словно шагреневая кожа и серым, словно потерянный хвост ящерицы, он становился все меньше и меньшем, пока не исчез, испарился - не было ничего, показалось.

  Лика потрясенно смотрела на то место, где только что лежало ее Горе - она знала, что это было именно ее Горе, хотя Зоя ничего не говорила. Зоя просто сосредоточенно, без выражения или мимики, смотрела на нее.

  Лике не было стыдно слез, опухшего лица, красных глаз. Ей было все равно, как она выглядит и на кого сейчас похожа. Она присушивалась к своему новому состоянию - растущему чувству блаженной легкости и освобождения от Горя. 

  Слезы стали стихать, Лика еще подхлюпывала слегка, но уже даже могла улыбнуться: 

  - Что это было?

 - Е..... - снова ругнулась Зоя, - у меня в жизни не было такой любопытной пациентки. Ты слушать меня будешь или тебя выпороть?
 
  Лика засмеялась, легко и радостно, как она не смеялась давным-давно: 

  - Ой, Зоя, опасный ты человек!

  - А то! Я тебя еще и замуж выдам, только слушай, что я тебе говорю. 

  - Ох, уж, замуж, - махнула рукой, еще больше развеселившись, Лика.

  Но Зоя уже была серьезна. Она внимательно всматривалась в Лику и сказала: 

  - Молодец, очень хорошо мы с тобой поработали, а ведь это только первый раз. Ты, действительно, была готова отпустить свои мысли. Это редко кому удается с первого раза, но ты, похоже, сама работала над этим много. 

  - Да не работала я ни над чем, просто молилась, да прощения у Бога просила. 

  - О-го-го, - это еще какая работа - молиться, тяжелейший труд, - серьезно, без улыбки, похвалила ее Зоя. - Настрой потому что нужен. Иногда и хочет человек помолиться, а настроя нет. И прощение правильно, что просила. 
Вот ты и оказалась готова ко встрече со мной. Видишь, господь всем управляет как надо. 
  И перебила саму себя: 

  - Вот, посмотри теперь в себя и скажи, что делает эта девочка внутри тебя? 

  Лика улыбнулась, ясным умом понимая, что идет настоящий сеанс психотерапии, она послушно задумалась, сосредотачиваясь. 

  Она снова увидела свою Лику: девочка сидела на некрашеной деревянной скамейке в том же самом саду, но в другом его месте - в залитом солнцем палисаднике. Вокруг нее буйствовали непричесанные астры, высоченные георгины, и еще море неизвестных ей цветов и цветущих кустарников. 

  Лика держала на руках живого серого зайчика с перебитой лапкой - его принес ей дедушка однажды с охоты - тогда зайчик был крохотный, с Ликину ладошку, он дрожал и почти неслышно скулил. 

  - А где же его мама? - спросила Лика 

  Но не получила ответа, а еще раз спросить побоялась, так как видела у дедушки привязанных к рюкзаку двух больших мертвых зайцев, висящих вниз головой. 

  Бабушка сказала: 

  - Ну, вот, Лика, тебе и дружок, может, ты не будешь больше так горько плакать. Ты видишь, у него сломана лапка, надо его пожалеть и помочь ему, давай сделаем ему лубочек.

  Бабушка взяла две спички, бинт, попросила Лику подержать дрожащего зайчишку и быстро пристроила спички вокруг заячьей крохотной лапки, крепко обмотав бинтом. Зайчишка пытался сопротивляться, но куда ему справиться с бабушкой. 

  - Так, хорошо, понимает малыш, что мы ему помогаем, - бабушка говорила так ласково, как она говорила с Ликой только однажды, когда у Лики была ангина и высокая температура. 

  - Теперь пойдем в кладовку, найдем ему большую клетку - он же не может бегать по дому, ты же понимаешь? Вот, вылечим его и отпустим в лес. И будет у тебя в лесу дружок. Как пойдем за земляникой, так и позовешь: 

  - Зайчик, мой зайчик, а покажи-ка мне земляничную полянку. Он и вспомнит Лику, и покажет тебе много сладкой земляники. 

  Много лет спустя Лика поняла этот урок, так неназойливо данный мудрой бабушкой: 

  Если тебе плохо, найди тех, кому еще хуже и помоги... 

  - Вот, сказала Зоя, - теперь у тебя есть два твоих состояния: Лика, рыдающая в малине в дождь и сырость; и Лика, радующаяся на лавочке, в солнце и тепле. Что бы ни случилось в твоей жизни, смотри сразу в себя: что там происходит с твоей маленькой Ликой - и помоги ей найти состояние счастья в палисаднике. Она, эта Лика в тебе - твой ангел-хранитель...

  ...А теперь, взрослая Лика сидит на мокрой скамейке в дырявой железной лодке с чужими людьми-иностранцами, в чужой стране, и даже ее любимый муж не может помочь ей в случившемся: а девочка Лика плачет в ней и спрашивает: 

  - Что я скажу Аскеру? Если он подумает, что это я упустила камеру, а у него будут неприятности по работе? А как я могу обвинить Бодиль? Камера-то лежала у меня на коленях, значит, это - моя вина. 

  Тем временем, Аскер и Берн устали играться с ветром, Аскер снова полез в свой, похоже, бездонный, деревянный ящик:

  - Берн, помоги мне достать мотор, пора возвращаться - я смотрю, народ как-то не в восторге от настоящего приключения в северных широтах. 

  Берн засмеялся - его симпатии к Аскеру были так сильны, что он ловил каждое его слово и с готовностью смеялся, ценя тонкое остроумие друга. 

  Бодиль, словно ничего не случилось, спокойно сидела на своем месте, как скромная гимназистка, оправляя нервными руками пышную черную юбку, подол которой почти до колен был мокрым от воды. 

  Карстен не сводил с невесты восхищенных глаз, а невеста пыталась поймать взгляд Аскера, который тот старательно отводил. Он был занят только лодкой и Берном - остальное его не интересовало. 

  Аста дремала, прислонившись к широкому жаркому телу Карстена. 

  Лика наблюдала за всем происходящим, прислушивалась к себе и с удивлением чувствовала, как ее маленькая Лика внутри потихоньку перемещается из темных мокрых слезливых безутешных зарослей в солнце и цветы, к зайчику, в палисадник.  
  И эта Лика говорит ей: 

 - Не бойся ничего, все будет хорошо.

 Окончание