Неизвестная земля. Книга 1. Глава 19

Неизвестная земля
Книга 1

(ред: публикуется без корректуры)

Начало

Глава 19.
Странные таблетки.

    Роза назвала своего первого ребенка Алексеем, который теперь стал для нее целым миром. Она кормила его, разговаривала с ним, - в общем,  проявляла такую заботу и любовь к своему дитяти, на которую только способна мать.  А Богдан? Придя с ней и малышом в ее каморку, он весь остаток дня провел рядом с ними, глядя, как она качает и кормит малыша. И когда на следующее утро Влад с Дроздовым зашли проведать мать и ее новорожденного, и по окончанию посещения попросили Богдана покинуть помещение и вернуться в  камеру, то встретились с таким взглядом, что, Влад, рассмеявшись, махнул рукой – пусть пока поживет здесь.
И Богдан жил. То были счастливые дни, полные веселья и различных приключений, связанных с новым образом жизни. И все радовались, глядя на них. А когда однажды ночью Влад и Дроздов, тихо болтая, вышли на улицу (проверить, все ли невольники спят в бараке), то, проходя мимо пристройки Розы, друзья увидели настежь распахнутую дверь и колыбельку, подвешенную к потолку. А перед колыбелькой, на полу, лежали они. Богдан и Роза. Как были, в одеждах, на матрасе и подушке, изъятым с кровати Розы, которая теперь превратилась в обычную деревянную лавку. Накрытые поперек одеялом, чему-то улыбаясь во сне, они лежали бок о бок, и Богдан обнимал Розу. Улыбнувшись, Влад пихнул локтем Дроздова – тот тоже улыбался, - и оба, пятясь, тихо отошли в темноту.

    На дворе царил погожий прохладный вечер. Роза сидела на стуле возле колыбельки, где безмятежным сном спал маленький Алеша, и, любуясь им, очаровательно улыбалась. Богдану наскучило лежать на циновке возле двери. Он встал и подошел к деревянной зыбке,* заглянул в нее по примеру любимой и, увидев розовощекое полное лицо крепко спящего мальчика, улыбнулся.
    - Он весь в тебя, - негромко сказала Роза, вставая со своего места.
    - Да? – Богдан обернулся к ней и, натолкнувшись  на улыбку и веселый взгляд черных глаз, захотел обнять  ее и поцеловать, но у него не получилось – скованные спереди руки не дали ему обхватить жену. Цепи на руках были единственным, что отравляло ему жизнь. Влад, хоть и разрешил ему жить с Розой, пока Леша маленький, и не работать, но при этом поставил условие: Богдан не должен покидать ее пристройку ночью,  не должен пытаться снять эти цепи, а днем должен помогать по мере надобности остальным и с ними же есть.
    - Ну вот, опять, - недовольно пробрюзжал Богдан, раздосадовано тряхнув руками – цепи гулко зазвенели. – Ну почему они не снимут их с меня? Ведь знают же, что я никого не трону и давно уже не хочу никуда сбегать!
    - Ну, - Роза утешительно-мягко, ласково улыбнулась, успокоительно погладила по руке, - не переживай так. Тебе ведь и так дозволили очень много.
    Богдан недовольно вздохнул, а потом протянул ей свои руки и, придав своему лицу самый несчастный вид, умоляюще сказал:
    - Сними их.
    Роза улыбнулась и отрицательно покачала головой.
    - Ну почему? у тебя же есть ключ. Сними!.. ну хоть на минутку, мне же и не обнять тебя толком.
    - Извини, - Роза улыбнулась, - нельзя. К тому же ключа у меня нет, Влад забрал его с собой.
    Из груди Богдана вырвался обреченно-несчастный вздох и он, плюхнувшись на пол, тоскливо уставился на дверь. Роза улыбнулась. Встав, она подошла к нему и, присев рядом на корточки, нежно и грациозно обвила его шею своими прекрасными смуглыми руками.
    - Не грусти, - ее голосок звучал так мило и так чудно, что Богдан улыбнулся и, повернув на звук ее голоса голову, увидел прекрасное лицо с красными полными губками. Улыбнувшись, Богдан быстрым, но нежным движением схватил ее за голову и, припал к влажным горячим устам. После череды сочных, пьянящих поцелуев, Богдан ослабил хватку и улыбающаяся, раскрасневшаяся от удовольствия Роза тотчас  выпорхнула из его рук и уселась рядом, а Богдан стал пожирать ее глазами, пока не наткнулся взглядом на блестевший золотом обманный крестик.
    - Нравится? – с улыбкой спросила Роза и, вытащив крестик, конец которого оканчивался острым, как бритва, лезвием, протянула ему.
    Он взял его, повертел в руках.
    - А ведь я никогда бы не подумал, что это кинжал, - сознался он, разглядывая рукоять.- Только когда там, в бараке, ты выхватила и приставила его к горлу того жирного, с противным взглядом, я узнал, что это за украшение.
    Роза улыбнулась.
    - Я держу его в мирных целях – все-таки функция красивого, религиозного украшения мне нравится больше, чем другая - оружие для отпугивания гнусных типов.
    - А я вхожу в число? – с самой невинной миной поинтересовался Богдан.
    - Ты? – она рассмеялась и  с притворной сердитостью толкнула его в плечо.
    Он тоже рассмеялся. Протянул ей кинжал, и она спрятала его обратно и они в течение нескольких минут любовались друг другом, улыбаясь при этом. Потом Роза встала, быстро подошла к столу и, насыпав в мелкую  деревянную миску пшена, огляделась. Не найдя в каморке голубя, она перевела беспокойный взор на Богдана, безмолвно спрашивая его глазами: а не видел ли он Ветерка?
    - Я схожу поищу его, -тотчас предложил свои услуги Богдан и вышел на поиски.

    С белоснежным почтовым голубем Богдан уже был знаком, и привык к его присутствию, хотя иногда птица порядком ему надоедала, особенно когда вдруг садилась на плечо и начинала тыкаться клювом ему в ухо. Богдан считал это проявление нежности и дружелюбия излишним, но ради Розы сносил все выходки этой пернатой птички, тем более что голубь, в сущности, был забавный, особенно когда принимался важно расхаживать по двору, точно павлин. Иногда голубь улетал куда-то и не показывался целый месяц, а то и больше, но куда он улетал и почему, Богдан не знал, зато видел, что всякий раз он покидает Розу с маленьким клочком бумажки, свернутым в трубочку, и привязанным к его лапке. И возвращается тоже не пустой. Поначалу Богдан сгорал от любопытства – что за тайные послания? Но на расспросы не решался, а вскоре и вовсе прекратил обращать на это внимание, потому что знал: Розе нечего от него скрывать, и она никогда бы не стала делать что-то, что не понравилось бы ему.
И вот сейчас требовалось найти этого прохвоста. На улице было свежо, и Богдан поежился, а заодно и огляделся, но двор был тих и пустынен. Ни одной живой души, только возле фонаря со вставленной в него горящей свечой и повешенном к козырьку веранды, порхали кругами ночные бабочки, пытаясь добраться до источника тепла и света. Но насекомые Богдану были не нужны, и он решил продолжить описки за забором. Выйдя через калитку, он направился к шумящей реке. Левый край берега был чист, а правый был обрывист, и по его краям плотной щетиной росли колючие кустарники и высокий камыш. Богдан направился туда, полагая, что птица притаилась там, хотя не понимал, что могло бы заставить голубя сидеть в камышах. Все-таки не утка и не гусь какой-нибудь. Но, не пройдя и пяти шагов, Богдан увидал пташку. Точно, с головой у малого явно не в порядке, решил Богдан, заметив белоснежного голубя в самой гуще кустов. Но кусты, хоть и росли на берегу, свисали над самой водой, и голубь притаился на середине одной из веток – как раз над самой водой. Достаточно далеко, рукой не достать. Не желая лезть в прохладную воду, Богдан решил пойти мирным путем.
    - Эй, ты, Вихрь! – окликнул он голубя.
    Тот не шелохнулся. Тогда Богдан вспомнил, что Роза звала пичужку как-то иначе, но как?
    - Буран? – недоверчиво позвал Богдан.
    Ноль внимания.
    - Гром!
    То же спокойствие.
    - Филин тупорылый! – с досадой воскликнул Богдан и увидел, как птица, демонстративно развернулась и уселась хвостом к нему. Да еще и распушила, словно веер. Вот и говори потом, что птицы ничего не понимают.
    - Ну вот,  - пробурчал  Богдан и, нетерпеливо вздохнув, поплелся к кусту.
    Подойдя, он попытался достать птицу рукой – не тут-то было. Голубь был в сантиметре от его пальцев, но схватить его он не мог – рука была слишком коротка. А добыча была так близка!
    - Да иди ты сюда, зяблик облезлый! – разозлившись, крикнул Богдан и снова протянул руку.
     Голубь покосился на нее и с самым невинным видом осторожно перебрался на самый кончик ветки. Деловито рассевшись, он повернул к нему свою головку и нахально посмотрел глазками-бусинками.  Если бы не Роза, Богдан бы плюнул и ушел, но возвращаться с пустыми руками не хотелось, тем более что добыча была перед носом, а Богдан знал, что если он вернется с птицей, то в награду получит пленительную улыбку, благодарный взгляд и несколько ласковых слов. А  ради этого он готов был и горы свернуть.  Постояв на берегу, он поскреб затылок, а потом, не придумав ничего лучшего, с силой дернул куст.
Птица сидела как приклеенная. Он попробовал снова и голубь, к великому его ликованью, взлетел в воздух и уселся на ветку – но уже в пределах досягаемости. Обрадованный, Богдан подошел к кусту, протянул руку и… с шумом свалился в мутную воду, поскользнувшись на влажной тине. Холодная вода разомкнулась и радостно приняла его в объятья. Но Богдану совсем не хотелось стать утопленником. Сделав усилие, он выплыл из глубины вод и высунул голову на поверхность. Но не успел он хлебнуть воздуха, как, слетев с ветки, ему на голову уселся белый голубь. Радостно воркуя, он примирительно потерся клювом о его голову, взъерошив мокрые волосы.
    - Ну блеск, - проворчал Богдан, и, ругая безмозглую птицу, выкарабкался на берегу.

    «Теперь только не хватало, чтобы он снова улетел», - подумал про себя Богдан, вставая на ноги. Но голубь не улетел, а перебрался на его плечо и стал тыкать клювом ему в ухо, сковыривая желтые пласты серы. Вздохнув, Богдан с улыбкой покачал головой и пошел к Розе. У пристройки он был через минуту.
    - Я принес его, - радостно объявил Богдан, открывая дверь, но тут же замер.
    У Розы был гость. Вернее, гостья. Молоденькая девушка, почти девочка, она сидела напротив Розы за столом; на столе были разложены круглые зеленые шарики размером с горошину, слепленные и скатанные из каких-то трав и мазей – очередное лекарство. Завидев Богдана, девушка побледнела и быстрым движением руки прикрыла шарики, а потом густо покраснела. Ситуация оказалась щекотливая. Девушка испуганно таращилась на него, прикрывая шарики ладонью как щитом. Роза сидела напротив, не шевелясь, и тоже смотрела на него. И обе молчали, хотя Роза, в отличие от незваной гостьи, в которой он узнал Машу, не боялась его, а даже улыбалась – видимо, ее развеселил мокрый вид Богдана и остатки тины на штанах, плечах и волосах.
    - Я не вовремя, да?.. я тогда пойду, – произнес Богдан, видя, что Маша боится его и по-прежнему прижимает ладонь к загадочным шарикам, явно не желая, чтобы он их увидел.
Но тут, к полному его удивлению, Маша той же рукой, что прикрывала загадочные лекарства, смахнула их в какой-то кулек, сунула его в карман передника и, взглянув на Розу, коротко сказала дрожащим голоском:
    - Спасибо…
    И выбежала вон, едва не сбив Богдана с ног. Все это произошло в мгновенье ока и показалось таким странным, что Богдан вопросительно посмотрел на Розу.
    - Это Маша, - с улыбкой пояснила Роза, вставая из-за стола. – Ей нужны были кое-какие лекарства, поэтому и заглянула ко мне. Только днем она боится и стесняется, и к тому же у нее полно дел, вот она и пришла вечерком, пока тебя нет.
    Богдан кивнул, вполне удовлетворившись таким объяснением. Правда, загадкой осталась одна вещь -  зеленые шарики, которые Маша прикрывала ладошкой. Что за шарики? Живя с Розой, он привык, что время от времени к его жене кто-нибудь обращается за помощью – то у какой-нибудь девчушки голова разболится, то живот, то у кого-нибудь из мужчин глисты появятся или понос прохватит. И Роза никому не отказывала и каждому выдавала лекарство – жиденькую настойку, мазь, порошок или таблетки.  И все проходило. А так как Богдан сейчас жил с ней, то передача лекарств частенько приходила прямо при нем, и Богдан запоминал не только вид снадобья, его запах, форму и цвет, но и то, кому оно дается и от чего. А тут – шарики, да еще болотного цвета. Странная форма и еще более странный цвет. Богдан еще никогда не видел такого необычного лекарства. Интересно, отчего оно? Но тут взор его пал на лицо любимой – и мысли его сразу изменили ход.
    - Тебя что-то тревожит?
    Она грустно улыбнулась, не хотела отвечать, однако он настоял.
    - Сон, - ответила она.
    - Все думаешь о нем? Не думай, забудь, выкинь его из головы.
    Она покивала – неуверенно, а он вздохнул. Чем он мог ей помочь? Ничем. Он не знал, почему его любимую время от времени мучает жуткий кошмар – мужчина, несущийся по лесу в грозу  за женщиной с ребенком. Дождь, ветер – женщина поскальзывается, падает, и мужчина убивает ее под грохот разъяренного неба и плач младенца. Дитя плачет и с плачем просыпается его Роза. Он утешает ее, как может, подсовывает ей ее же успокоительные настойки, она пьет их – но до вечера остается печальной и успокаивается лишь на следующее утро…

    Машу до сих пор еще пробирала дрожь, но с каждым шагом она все более успокаивалась и все теснее прижимала к себе кулек с драгоценными таблетками. Вот уж и веранда. Войдя неслышно в дом, она притворила дверь и, замешкавшись в гостиной, вместо того, чтобы пойти влево, в девичью, где находилась спальня и стояли рядки кроваток, на которых, должно быть, уж третий сон видят ее товарки, она свернула в столовую, а оттуда прошла в подсобное помещение – кухню. Положив кулек с круглыми шариками-таблетками на буфет, она нагнулась и, достав из ящика кувшин с водой, потянулась уже и за кружкою, как почувствовала у себя на талии чьи-то горячие, ласковые руки. Она стремительно обернулась.
    - Петр Сергеевич!..  – испуганный голос на ходу стал нежным и ласковым, как те руки, что обвили ее стан. - Как же вы меня напугали!
    - Опять? – улыбнулся Дроздов, целуя ее.
    Она не ответила, лишь робко улыбнулась краешком рта и покраснела.
    - Ну, - его правая рука опустилась ей на голову, повела вниз, скользнула по правой пылающей щечке, обогнула хорошенькое ушко,  и, достигнув подбородка, осторожно приподнял маленькую головку. – Не надо так краснеть, милая, я же не чужой тебе…
    - Не чужой, - нежно прошептала Маша, и личико ее тронула кроткая девичья улыбка, которая  так приглянулась Дроздову, что он улыбнулся в ответ.
    Неожиданно его зоркий, все подмечающий глаз,  заметил на буфете треугольный кулек, оставленный там девушкой; кулька раньше не было. Заинтересованный, Дроздов, не выпуская девушку из своих объятий, потянулся рукой и схватил его.
    - Что это? – с улыбкой спросил он Машу.
    И тут случилось непредвиденное. Милое, кроткое, блаженно-счастливое  лицо девушки, красное от удовольствия и смущения, с живыми глазками, отуманенными благоговейной любовью, вдруг побелело. Розовые уста потускнели и задрожали, в глазах застыл мертвый ужас. С минуту девушка смотрела на кулек, а потом прошептала – с мольбой и дрожью в голосе:
   - Петр Сергеевич… отдайте…
   - Отдать? – игриво спросил Дроздов, не понимая причины такого испуга. – А что здесь? Яд?
   - Нет, что вы! – голосок уже не был таким испуганным, и личико просветлело, но взор все еще был молящим.
    Она протянулась крошечной ручкой к кульку, но Дроздов шаловливо поднял руку.
    - Нет, - сказал, улыбаясь, он. – Прежде скажи, что здесь. Это ведь твой сверток?
    - Я… я не могу, - снова бледнея, прошептала девушка и потянулась рукой вверх, за кульком – как цветок к солнцу.
    Но Маша была так мала ростом, что едва доходила Дроздову до плеч, и, конечно, ее маленькая ручка никак не смогла дотянуться до кулька.
    - Отдайте, Петр Сергеевич, - взмолилась Маша, не прекращая попыток дотянуться до кулька.
    - Скажи, что там, - настаивал, улыбаясь, Дроздов. – Скажешь – отдам. Или у нас с тобой секреты?

    Маша хотела что-то ответить и не успела – Дроздов, так увлекшись этой игрой, случайно задел пальцем веревочку, которой был перевязан кулек. И в ту же секунду крупные зеленые шарики, как горох запрыгали на пол. Со стуком ударились они о деревянные доски и рассыпались по нему, часть из них закатилась под буфет.
Маша ахнула, а Дроздов, наклонившись, поднял с пола один шарик, повертел его в пальцах и понюхал. От шарика разило базиликом и тмином, а так же чем-то еще – не то корнем солодки, не то тиной и водорослями. Дроздов вопросительно глянул на Машу – та смотрела на шарик в его руке как на слиток золота, а как только уловила его взгляд, тотчас отвернулась, стыдливо опустила дрожащие ресницы и порозовела.
    - Пахнет приятно, - с улыбкой заметил Дроздов, вертя шарик в пальцах. – Что это?
    Не ответив, Маша, все с тем же потупленным взором опустилась на корточки и стала собирать рассыпанные шарики. Собрав все, она бережно упрятала их в карман платья, а потом взглянула на последний шарик, оставшийся в руках Дроздова.
    - Отдайте, Петр Сергеевич, - едва слышно шепнула она.
    - Это не конфета, - изучив шарик, продолжил Дроздов, и взор его из беспечно-игривого стал беспокойным. - Это лекарство, да? Ты чем-то больна?
    - Нет, что вы, как вы могли такое подумать!
    - Тогда что же это? Благовония?.. не бойся, я никому не скажу. Лучше ответь, я же все равно узнаю.
    Она испуганно покачала головой и, отойдя, уперлась лбом в стенку. Дроздов улыбнулся, подошел к ней и, обняв, нежно шепнул ей в ухо:
    - Ну же, не бойся. Я не стану тебя ругать. Просто скажи, от чего это лекарство.
    С минуту она молчала, а затем, развернувшись, устремила на него свои большие, растревоженные глаза.
    - Вы… вы правда не будете ругать? Не будете сердиться?
    Дроздов кивнул.
    - Что бы я не ответила?
    Дроздов снова кивнул, разжал пальцы, держащие шарик, протянул руку. С минуту Маша колебалась, но видя знакомую ей улыбку, мягкий, выжидающий ответа ласковый взор, подняла свою руку и забрала шарик. А затем, уставившись взглядом в стенку, густо краснея при этом, прошептала едва слышно:
    - Это… это чтобы детей не иметь…
    И, вспыхнув с удвоенной силой, тут же спрятала лицо в передник.
   - От беременности? – Дроздов расплылся в изумленной улыбке. - Ты принимаешь их, чтобы не забеременеть?
    Она легонько покивала и, обернувшись, быстро заговорила – тревожно и жарко:
    - Но вы… вы ведь не сердитесь, Петр Сергеевич?.. правда, ведь не сердитесь? Вы же обещали, Петр Сергеевич!..
    - Ну, ну, - улыбаясь, ласково проговорил Дроздов, гладя ее по голове. – Я и не сержусь, моя крошка.
    - Правда?
    Он кивнул.
    - Правда. Я же обещал, а если я что-то обещаю, то я всегда держу свое слово. И потом, за что же я буду на тебя сердиться, радость моя?
    - Но.… но я же вам ничего не сказала…
    - Пустяки. Ты же не обязана мне докладывать о каждом своем шаге. Ты просто ответь: повлияет это как-нибудь на тебя? Это… эти твои шарики… ты теперь никогда не сможешь иметь детей?
    - Что вы, Петр Сергеевич! конечно, смогу. Розочка говорит, что они тем и хороши, что действуют только один день. А если хоть раз не выпить, то…- она смущено улыбнулась.
    - И никто о том, что ты пьешь эти таблетки, никто ничего не  знает?
    - Розочка только –  я у нее их брала, но она никому не скажет!
    Дроздов снова просиял и облегченно опустился на стул, а Маша, постояв,  взяла кувшин с водой, один из шариков и, положив его в рот, запила. А потом она устремила благоговейный, восхищенный взгляд на Дроздова и с минуту смотрела на него, завороженная, а потом тихонько прошептала:
    - Какой вы красивый!
    - Правда? – Дроздов широко улыбнулся и усадил ее к себе на колени. – А я и не знал.
    - Нет, правда, - мягко продолжала Маша, любуясь его лицом.  – Вы очень красивы. Особенно глаза… знаете, я раз была в городе, на ярмарке. Там один мужичок торговал дорогими камешками. Он их бирюзой называл.  Они у него были разложены на ящичке. Маленькие такие, разной формы, но такие красивые – просто загляденье! Был обед, солнышко светило на них, и лучики его так и прыгали на них, а они так и сверкали, так и сверкали! А ближе подойдешь – так и кажется, что внутри них огонек какой прячется – так светились они странно. И камешки от этого живыми казались. Ваши глаза очень похожи на те камешки. Так же ярко сверкают, и всегда такие живые, такие веселые! Как два огонька. Вам, наверное, и в темноте с ними светло… и улыбаетесь вы все время. Как не поглядишь на вас -  все чему-то улыбаетесь. Легко вам, наверное, живется, что улыбчивый вы такой. Всему радуетесь.
    - А разве это плохо? – улыбнулся Дроздов.
    - Нет, отчего же? Улыбка – это хорошо, только у вас она особенная. У Олега Булатовича тоже вон улыбка есть, а все не такая. Страшная. Это все говорят… а вы… вы такой красивый! И такой добрый, такой замечательный, такой...
    Тут она испустила вздох, полный райского блаженства, и в порыве чувств прижалась к сияющему помощнику. Минуту она молчала, а Дроздов, улыбаясь, любовался ее кротким, милым личиком, хрупким, изящным тельцем, которое он так нежно, словно боясь раздавить, стал гладить своей рукой.
Внезапно она опомнилась.
    - А если увидят? – испуганно прошептала она, вскинув головку, но Дроздов ласково улыбнулся.
    - Не увидят, все уже спят.
    Она испустила облегченный вздох, и снова прижалась к нему, а через минуту по ее телу пробежала сладкая дрожь – горячие поцелуи, засыпавшие ее шею, стали тому причиной.

    - Увидят, Петр Сергеевич…
    Но, заглянув в его глаза, она замолкла. Счастливая улыбка озарила ее личико и вместо того, чтобы вырваться и убежать, она лишь смущенно отвела в сторону взор и поцелуи с новой силой заиграли на ее шее. Продержавшись какое-то время, они погасли – Дроздов устремил на нее пытливый, веселый взгляд. Она улыбнулась и смутилась еще больше, отвела взгляд. Неожиданно  ее внимание привлек крупный серебряный перстень на  безымянном пальце Дроздова. Она невольно залюбовалась им, а потом, осторожно взяв руку Дроздова, подвела поближе к своим глазкам.
    - Какой красивый! – восхищенно молвила девушка, изучая перстень. – И какой большой!.. ой, на нем изображена какая-то дуга!
    - Это подкова, - с улыбкой пояснил Дроздов. – Символ счастья.
    - Правда?
    - Да, но мое счастье заключается не в нем.
    - А в чем же?
    - В тебе, моя малютка, - и, нагнувшись, он поцеловал ее под ушко. – А перстень – это так, красивая безделица. Он тебе нравится?
    - Очень! Он вам так идет.
    - Тогда, - Дроздов стянул с пальца перстень, - возьми его себе.
    И разжав пальчики девушки, он  вложил перстень в ее ладошку. Та, на миг задержав на нем взор, покачала головой:
   - Нет, как же… я не могу… это, верно, очень дорогая вещь. Я не могу принять такой подарок.
    И она протянула перстень обратно.Дроздов снова улыбнулся ей.
    - Бери. Раньше он приносил мне счастье, но теперь у меня есть ты, а ты – мое счастье. И перстень мне уже ни к чему. Возьми его, пусть он будет у тебя, пусть приносит счастье тебе.
    - Мне? – улыбнулась Маша. – Но у меня есть вы, Петр Сергеевич. И другого счастья, кроме вас, мне и не нужно.
   - Правда? - Дроздов улыбнулся.- Тогда пусть он приносит счастье этому дому, - с этими словами Дроздов встал, сунул перстень в карман, и вышел на крыльцо.
    Там,  взяв молоток, он забил в перекладину  над дверью тонкий гвоздик. Затем, вынув из кармана перстень, он повесил его на гвоздик, а сам гвоздь загнул. В результате перстень оказался крепко закрепленный на деревянной свае, и хотя он был почти незаметен, но если подойти, то его можно было разглядеть, его и подковку, изображенную на нем. Дроздов отошел, любуясь своим твореньем, а потом взглянул  на Машу – та улыбалась,  а, заметив на себе его взгляд,  покраснела и, опустив глаза в пол, бегом умчалась в дом. Но с каждым шагом бег ее становился все тише, а, очутившись в гостиной, она и вовсе остановилась. Словно неведомая сила держала ее, маня туда, назад…
    Обернуться или нет? Юная невольница не знала, что и поделать. Ведь нет его там, наверняка уж нет, и заметить могут, но… она в отчаянии ломала  маленькие руки. Взглянуть? Только разочек, всего лишь разочек, только чтобы убедиться, что он уже ушел… Она не сознавалась себе, она пыталась скрыть, но теплое чувство, что томилось в ее груди, оказалось сильнее ее. Оно вспыхивало в ее серых глазках, заставляя их по-особому блестеть, выплывало на щеках в виде легкого румянца, и растягивало чарующей улыбкой маленькие уста. Оглянуться или нет? Ведь увидят, непременно увидят, или… Она обернулась. И тут же наткнулась на грудь Дроздова. Он улыбался. Покраснев,  она спешно отвернулась, краснея еще больше, но прежде чем она успела окончательно отвернуться от него, теплая широкая ладонь легла ей на щеку и плавным движением вернула назад. Медленно подняла она хорошенькие глазки и взглянула на него – с кроткой, полной счастья и любви, улыбкой.  И им не нужно было слов, чтобы понять друг друга. Ласково улыбнувшись, Дроздов переместил свою руку ей на талию и одним осторожным движением прижал девушку к себе. Он взглянул на нее, а она – на него. И, улыбаясь, они в обнимку вышли из дома.

    Влад проснулся среди ночи – пить захотелось. Отогнав назойливого комара, он подошел к столу, взял графин – но из него не вылилось и капли. Графин был пуст. Покачав головой, Влад нащупал в темноте свои тапки и, обувшись, тихо приотворил дверь и вышел в коридор, чтобы спуститься на кухню. Он спокойно прошел мимо комнаты Дроздова, мимо лестницы, что вела на третий этаж…. И замер. Внизу, в гостиной раздался легкий шум шагов, а затем - тихий девичий смех и звонкий мужской голос. А в следующую секунду в гостиную вбежала Маша, следом за ней показался Дроздов. Он нагнал ее у девичьей и, смеясь, озорно блеща глазами, прижал к лестнице. Влад спешно отошел за столбик, что поддерживал лестницу, ведущую на третий этаж, и, скрывшись за ним, осторожно выглянул из укрытия.Кротко, счастливо улыбаясь, Маша смотрела на Дроздова, который улыбался ей в ответ, нежно поглаживая ее правую щеку.
    - Не сегодня, Петр Сергеевич… - счастливо улыбаясь, тихо шепнула маленькая невольница, осторожно отстраняя ласкающую руку.
    - Нет? А когда? Завтра? Послезавтра?
    Вместо ответа она рванула к девичьей, но Дроздов, рассмеявшись, тут же догнал ее – у стены, в метре от двери. Веселая, смущенная, она прижалась спиной к стене, а он, встав напротив, уперся в стену левой рукой, перегородив ей путь к отступлению.  Ласково, игриво улыбаясь, он завладел ее косичкой и начал кончиком щекотать ей лицо и рот.
    - И почему не сегодня? Почему не сейчас? – пылко продолжал он, не сводя с нее глаз.
    - Почему… - тихо прошептала она своим нежным голоском и улыбнулась. – Увидят, Петр Сергеевич…
    - Да кто же? – он улыбнулся еще шире, а потом добавил – еще ласковей и нежней: - Все спят.
    - Спят... а Влад Борисович?
    - Влад? Так его пушками стреляй – не добудишься.
    Маша кротко улыбнулась.
    - Пушками-то может, и не добудишься, а вот жаждой -  очень даже. Он пить ночью любит, Петр Сергеевич, и часто просыпается оттого средь ночи и идет на кухню за водой. А ну как проснется? Что тогда?
    Но Дроздов улыбался.
    - Не проснется, а если и проснется, какое ему до нас дело?.. пойдем?
    Маша улыбнулась, но не ответила. Тогда Дроздов, рассмеявшись, подхватил ее на руки и закружил. Тихим, счастливым смехом рассыпалась юная невольница и, улыбаясь, взглянула на него. Дроздов улыбнулся. И зашагал по лестнице.
Влад едва успел. Напрочь позабыв о жажде, он спешно подался назад, стараясь не шуметь – и, оказавшись в своей комнате, находившейся в конце коридора, чуть приоткрыл дверь, оставив узенькую щелочку, в которую и приник пытливым глазом.
Бережно неся в руках драгоценную ношу, ласково при этом ей улыбаясь, Дроздов взошел по ступенькам лестницы на второй этаж и опустил ее. Маша прытко соскочила с его рук и, смущенно улыбаясь, отвернулась, отойдя к периллам, в самую тень столбика, подпирающего лестницу, ведущую на третий этаж. Дроздов молча последовал за ней – и теплая, широкая ладонь загладила маленькую головку. То была прекрасная минута, чтобы убежать. Дроздов не держал ее, ей стоило только оттолкнуть его руку и ринуться к лестнице – он не стал бы догонять, побоялся бы ее крика.  Но Маша не убегала, но и не отвечала. Ладонь переместилась ей на щеку, ласково заводила по ней, спустилась к шее…
    - Будет, Петр Сергеевич… - тихо прозвучал ее кроткий голосок, а между тем тон, ее глаза, ее улыбка сказали Дроздову совсем другое.
    Рука еще пуще заходила по щеке и шее девушки, он сделал еще шаг в ее сторону, вплотную приблизившись к ней – и тогда она бросилась в сторону. Но, не добежав до лестницы шести шагов, отчего-то остановилась. Ласковые руки тут же обвили изящный стан – бережно и нежно. Еще лучше возможность убежать: лестница в каких-то трех метрах, а руки, хоть и обнимают, но не удерживают ее: ей достаточно дернуться посильнее – и она на свободе. Но она молчала и тихо стояла в темноте коридора. Руки легли ей на плечи, нежно обхватили их – и сквозь тонкую ткань рубашки она ощутила их приятное тепло и тяжесть.  И в ту же минуту горячие поцелуи осыпали девичью шейку. Она затрепетала, замирая под его поцелуями, и продолжала молчать. Левая рука поднялась с плеча и нежно обхватила ее за талию, притянула – и она ощутила тепло его тела. Поцелуи замерли – но только на миг. Правая рука, продолжавшая лежать на ее правом плече, мягко  потянула ее на себя и она, повинуясь ей, запрокинула головку, уткнувшись ей в его грудь – и снова поцелуи заиграли на ее шее, но уже возле горла, под подбородком, спускаясь все ниже и охватывая все то, что открывало узкое горлышко ее рубашки. Она молчала. Внезапно поцелуи стали реже, и уже не такие горячие, как минуту  назад. Ей показалось даже, что рука, и без того слабо обвивающая ее стан,  ослабила свою хватку. Поцелуи совсем прекратились… похолодев, она испуганно обернулась – Дроздов улыбался. С ее сердца будто камень свалился – она облегченно, сладостно вздохнула, на губах показалась кроткая, счастливая улыбка, серые глазки заблестели. Той же рукой, что держал ее плечо, Дроздов, улыбаясь, провел по ее хорошенькой шейке – она затрепетала.  Дроздов продолжал улыбаться, следя за своими пальцами – а те скользнули вниз, дугой обогнули спереди шейку, и, вернувшись к краю, поехали вправо и заскользили вдоль узкого горлышка рубашки. Медленно, осторожно двигаясь вдоль края, они подошли к центру, уткнувшись в первую пуговицу синей рубашечки.
Маша не пыталась бежать, она даже не двигалась, молча следя за рукой. Лишь грудь ее часто, напряженно вздымалась и опускалась, и шейка покрылась капельками пота. Увидев же, куда забрались озорные пальцы, она замерла, и только сердце ее продолжало биться. Она медленно подняла обмершие от смущения и тревоги глазки. Дроздов улыбался ей – ласково и весело. Он снова посмотрел на пальцы – те шевельнулись, и пуговица расстегнулась. Стягиваемые ранее уголки рубашечки теперь, получив волю, словно отпущенные пружинки бросились в разные стороны, приоткрыв несколько сантиметров нежной кожи. Улыбаясь, Дроздов взглянул на невольницу – та, покраснев, смущенно отвела в сторону серые, любовью и счастьем полыхавшие глазки. Еще одно движение ловкими пальцами – и вторая пуговичка освободилась от петли, еще шире распахнулась горловина рубашечки. Закрасневшись, Маша перехватила его руку, хотела отвернуться – он не пустил. Улыбаясь, Дроздов тремя пальцами провел вдоль расстегнутых краев рубашечки, а потом осторожно заполз под них и почувствовал, как задрожало под его пальцами хрупкое тельце, как учащенно забилось крошечное сердечко. Так же осторожно вынув пальцы, Дроздов взглянул на нее – столько любви, столь счастья и нежности было в этом скромном, юном личике, в этой милой улыбке на маленьких устах и таким отчетливым огоньком светились серые глазки…. Левой рукой, что лежала на ее талии, он притянул ее к себе, правой нежно обхватил затылок и припал пылающими губами к маленьким устам. Осторожно, но когда он почувствовал у себя на спине маленькие ручки; когда они, стремясь обхватить, прижать его сильнее, и не сумев это сделать, лишь слабо зацарапали его лопатки, в кучу сбирая рубашку; и когда, почувствовав это, он заглянул ей в личико и увидел серые глазки – тогда Дроздов улыбнулся и еще сильней припал к розовым устам. И они ответили ему.
    Здесь не было часов, и было темно, даже чуть прохладно, но они ничего не замечали, они видели только друг друга, чувствовали только друг друга – и ничего другого им было не нужно…
    Улыбаясь, Дроздов чуть отступил назад и взглянул на свою любимую. Маленькое личико раскраснелось от удовольствия и счастья, волосы чуть сбились, но серые глазки, как они смотрят на него, как горят! И какая улыбка на устах! Улыбнувшись, он подхватил ее на руки. Крошечные ручки тут же обвились вокруг его шеи,  серые глазки заглянули к нему в лицо.
Все ее личико, ее глазки, ротик – все благоухало такой радостью, любовью и счастьем, что невозможно описать. Улыбаясь, Дроздов шаловливо провел пальчиком правой руки по ее носу. Она улыбнулась снова и еще сильней заблестели серые глазки. Забыв обо всем, Дроздов рассмеялся от счастья и, весело закружил юную невольницу – та, не сводя с него глаз, рассыпалась тихим, счастливым смехом. Дроздов остановился, с любовью глядя на прелестное создание у себя на руках. А потом, озорно коснувшись кончиком своего носа ее, и улыбнувшись, Дроздов половчее перехватил сероглазую красавицу. Подойдя к своей комнате, правой рукой отварил дверь. И снова посмотрел на нее. Она улыбнулась. Просияв, Дроздов ногой толкнул дверь и вошел в комнату, а потом той же ногой, что открыл, захлопнул дверь.
Влад стоял за своей дверью, сквозь щель глядя на опустевший коридор. Он улыбался. Он не стал слушать, что было дальше, и не пошел ни за какой водой. Улыбаясь и качая головой, он неслышно прикрыл дверь, и возвратился к себе на кровать, где вскорости заснул.

*Зыбка - люлька, колыбель (устр., деревенское)

Продолжение