Неизвестная земля. Книга 1. Глава 13 (начало 13-й главы).

Неизвестная земля. Книга 1

(ред: публикуется без корректуры)

Начало

Глава 13 (начало 13-й главы)
Тайна для двоих.

    На следующий день погода установилась на редкость хорошая – ясная, теплая, безветренная, отчего воздух, благоухавших душистым запахом пыльцы и меда, надолго завис над полями, а лес пропитался запахом сочной, поспевшей малины. С обеда же подул легкий ветерок, захватив с собой и этот плотный малинный запаха. И девушки, поговорив промеж себя, тотчас засобирались в лес и вскоре дружная ватага, смеясь и болтая, беспечно размахивая лукошками, поспешила к реке. Поснимав у мостка, скрытого водой, обувь, девушки подобрали подолы и, визжа, смеясь и смешно размахивая руками, перебрались на другой берег  по скользким доскам и рассыпались в лесу...
Стройная Маша, самая молодая невольница, пошла вместе со всеми и, выбрав себе местечко близ протекавшего ручья, поставила лукошко на пенёк, а сама устремилась к густым кустам малины. Ягод было море – от ярко-красных и розоватых до тёмно-синих, почти черных. Они облепили жёсткие коричневатые стебли, притаились под шершавыми зелёными листочками и гнули своей тяжестью ветки вниз. Маша улыбнулась такому изобилию и, засучив рукава рубашки, подошла к кустам, сторонкой обходя поросли крапивы, которая любила ютиться в малиннике, начала срывать крупные ягоды своими молоденькими беленькими пальчиками и складывать их в лукошко, стараясь, чтобы ягоды не очень мялись.
Кругом покрикивали птицы, в воздухе стоял приятный запах спелой ягоды и всюду толпилась назойливая мошкара, а справа и слева, где-то неподалеку, покрикивали и посмеивались остальные невольницы, но Маша работала усердно, ни на миг не прерывая свою работу. И она так увлеклась сбором, так опьянил ее вид и запах сладкой малины, что девушка не замечала уже ничего, и когда позади нее звонко хрустнула сухая ветка, она вздрогнула и быстро обернулась, едва не обронив лукошко.
    На другой стороне ручья стоял улыбающийся Дроздов.
    - Пётр Сергеевич! Как же вы меня напугали! – воскликнула девушка, поправляя съехавшую косынку. – Нельзя так к людям подкрадываться.
    Дроздов улыбнулся.
    - Извини, я не хотел, - и он перешагнув через ручей, устремил на девушку необычайно теплый, ласковый взгляд, завидев который Маша отчего-то покраснела и поспешила отвернуться.
    Взяв левой рукой ветку малины, она принялась снова обрывать ягоды, а между тем ее сердце забилось, но она отчаянно старалась не показать виду, что появление помощника что-то изменило.
Дроздов заметил все это и, улыбнувшись, подождал несколько минут, а затем, подойдя ближе, сказал:
    - А ты хорошо придумала с месячными. Они же у тебя ещё на той неделе закончились, но все поверили.
    Задрожав, Маша выпустила из рук ветку - та взмыла вверх, а девушка вся как-то сжалась, смутилась и замерла, как воровка, уличенная в краже.
    Дроздов улыбнулся, подошел, положил руку ей на плечо, мягко и успокаивающе сказал:
    - Ну, я не сержусь, Машенька, я тебя понимаю. Страшно было? Но всё ведь обошлось, верно?
    Маша обернулась и быстро, пугливо, заговорила:
    - Ах, Пётр Сергеевич! Вам-то хорошо, а я чуть не умерла! Чуть не умерла!.. а если бы осмотр состоялся? Если бы врач осмотрел меня? Он же сразу бы понял, что… - тут она запнулась, покраснела и отвернулась, стыдливо опустив черные ресницы. – Что я не девушка уже… он же сразу бы об этом сказал и что бы было? все ведь знают, что я невинной была, и что ни с кем из наших не… я бы со стыда тогда сгорела! Чтобы я тогда сказала? Как бы в глаза потом всем смотрела? Ведь узнай Влад Борисович, он бы сразу всё понял, а на меня бы пальцем показывать стали…
     На её глазах готовы были проступить слезы, а личико выражало отчаяние, и Дроздов, воспользовавшись этим моментом, подошел к ней. Прижав её к себе, он начал гладить её по голове, успокаивая, но с каждым разом его рука все нежнее касалась её головы. Почувствовав это, Маша мгновенно пришла в себя и, покраснев, поспешила отпрянуть, но левая рука, которую Дроздов предусмотрительно положил ей на талию, не дала ей увеличить расстояние – между ними осталось маленькое пространство толщиной с огурец. Почувствовав его руку, девушка тут же устремила на помощника свой взор и столкнулась с налитыми страстью голубыми очами, которые так и пожирали ее. И улыбкой. Такой чарующей, такой жгучей и доброй, от которой невозможно было оторвать глаз… юная невольница не могла налюбоваться на помощника и пришла в себя лишь ощутив легкое прикосновение к своей шее – жаркое и такое приятное, что она даже не смогла сразу сообразить, откуда оно появилось. Но даже когда она поняла, когда снова и снова запылали поцелуи на её шее, она не противилась, и только когда почувствовала их на своих губах, когда ласковые руки пылкого помощника  обхватили её голову, и когда она сама, невольно поддавшись своей беззаветной девичьей любви, обняла его и когда оба они увлеклись настолько, что начали давить на малинник, готовясь превратить кусты в ложе, она опомнилась: ветки, захрустевшие под их тяжестью, неожиданно пробудили ее из приятного сна. Молоденькая девушка, вспомнив, кто она, а кто её возлюбленный, неожиданно опечалилась. Трепетное счастье и ощущение несказанного блаженства, нахлынувшие было на нее, померкли. Девушка отодвинулась, мягко отстранила ласкающие её руки и прижала левую ладошку к губам партнера, прекратив поток страстных поцелуев. Дроздов тут же вопрошающе и страстно взглянул на нее. Объяснения не последовало и Дроздов снова попытался возобновить ласки, однако девушка перехватила его губы и он вновь наткнулся на ладошку.
    - Не надо, Пётр Сергеевич… - неуверенно, совсем неуверенно и робко прошептала Маша, отводя в сторону погасший взор.
    Дроздов улыбнулся – опытным ухом он учуял в голосе слабину и таящуюся, едва сдерживаемую любовь. И, полагая, что еще не всё потеряно, снова попытался поцеловать юное создание, но снова наткнулся на мягкое сопротивление.
    - Будет, Петр Сергеевич, - не поворачиваясь и тем же слабым, умоляющим голоском, прошептала Маша. – Нельзя нам… вы же уже получили, что хотели. Что же вам ещё надо? Погубите вы меня…
    Она повернулась и увидела то же приятное, полное любви, милое ей лицо и почти в ту же секунду почувствовала, как его рука гладит её по голове.
    - Я погублю? – с удивлением воскликнул Дроздов. – Я люблю тебя, милая! А если уж говорить, что я получил, что хотел, - Дроздов с улыбкой взглянул на нее, - мне казалось, что мы хотели этого вместе. Разве нет, Машенька?
    Маша зарумянилась и спешно отвернулась, но Дроздов все равно увидел, как сияют её серые глазки.
    - Я люблю тебя, Машенька, - нежно прошептал он, склоняясь к её шее и покрывая ее поцелуями.
    Серые глазки засияли ещё ярче, на губах вот-вот покажется кроткая счастливая улыбка, но в последний момент невольница снова отвернулась, глаза её заволоклись грустью.
    - Любите! Вы многих любите, Пётр Сергеевич, - в голосе послышался легкий укор, однако он ничуть не смутил Дроздова. Он взял крошечные руки юной невольницы в свои и все так же страстно и нежно, как и прежде, сказал:
    - Раньше любил, Машенька, раньше. Теперь я люблю только тебя, и никто другой мне не нужен. Ты ангел… я люблю тебя, - последние слова он прошептал ей прямо в ухо, отчего слова, согретые его дыханием, оказались еще теплее и нежнее, чем он сам того ожидал.
    Но девушка всё ещё не сдавалась. Грустно  улыбнувшись, она сказала:
    - Любите! Но ведь это только потому, что вы никуда не ездите! А ведь когда вы ездили в город, вы и не глядели на меня. Не нужна я вам была тогда, а теперь Влад Борисович вас никуда не посылает, вот вы и на меня поглядываете. А пошлет он вас снова, так вы уедете и меня позабудете,… нет, не нужно, Петр Сергеевич. Так только хуже будет – и мне, и вам. Вы подождите лучше, когда Влад Борисович снова вас куда-нибудь пошлет. Вот увидите, любовь вашу ко мне как рукой снимет. А сейчас дайте я пойду...
    И она встала, направилась к лукошку.
    - Да, теперь-то я вижу, что ты совсем не любишь меня, - холодным тоном бросил ей в след Дроздов.
    Маша быстро обернулась.
    - Я не люблю вас? – глаза девушки налились слезами и неизъяснимой нежностью, а голос стал горячим как огонь.
    Она бросилась к Дроздову и, припав к его ногам, схватила его за руку и воскликнула с отчаянием и любовью: – О, как вы могли такое сказать? Одному Богу известно, как я люблю вас.
    - Но почему же тогда ты поступаешь со мной так жестоко? Почему заставляешь страдать, награждая вместо поцелуев холодными словами? Почему избегаешь меня? – глаза Дроздова горели всё тем же сочным, полным любви и сладострастия, огнем.
    - Почему! – печально прошептала несчастная, отстраняя его руки, готовые вновь возобновить ласки. – Вы сами знаете почему. Кто вы, а кто я… нехорошо, Петр Сергеевич…
    Но тут её глаза снова встретились с его. С минуту они глядели друг на друга, и под его взглядом девушка таяла как воск. Её сердце стучало всё отчаяние, в душе боролись противоречивые чувства… но Дроздов глядел на неё все так же страстно, так же нежно, и улыбка его была прекрасна, а чувства, что таились в ней, рвались наружу и были так сильны, что она сдалась. Дроздов почувствовал это немедленно и вскоре они смогли утешиться дюжиной полных искренней любви, взаимных  поцелуев. Дело могло зайти и дальше, но Дроздов не спешил, боясь вспугнуть юную красавицу, к тому же он сам осознавал опасность быть увиденными блуждающими неподалеку невольницами. Однако и эта малость привела обоих влюбленных в такой восторг, что после поцелуев они с минуту сидели молча рядом, любуясь друг другом, а потом Дроздов усадил юную девушку к себе на колени и, дав ей опереться о свою грудь, начал что-то шептать ей на ухо.

Маша не отвечала, завороженная томно-сладкими бархатистыми нотами, исполненными любви. Так прошло несколько минут. Они сидели в кустах, окруженные длинными ветвями малины, чьи толстые листы щекотали им шеи и уши, и чьи спелые душистые ягоды падали на них, если они, случалось, задевали какую-нибудь ветку. И стойкий запах малины смешивался с запахом их пота, их дыхания. Нежно и бережно, как покрывало, он обволок их со всех сторон, через ноздри попал им в самые легкие, изнутри скрасив то прекрасное, светлое чувство, что томилось у них в сердцах. То было чудесное мгновение. Неожиданно Маша опомнилась. Проворно соскочив с колен Дроздова и поправив сбившуюся косынку, она взяла лукошко и продолжила сбор малины. Дроздов, оставшись в одиночестве, улегся на спину, заложил руки за голову и с улыбкой стал наблюдать за действиями молоденькой невольницы, а когда ему это порядком наскучило, он встал. Неслышно ступая сапогами на траве, он подошел к девушке сзади и обвил ее гибкий стан. Маша тотчас порозовела, потупила глазки, а потом кротко сказала:
    - Пустите, Пётр Сергеевич.
    Дроздов улыбнулся, но рук не убрал, зато поцеловал смущенную красавицу в шею – та зарделась. Дроздов усмехнулся и снова поцеловал девушку, а потом ещё и ещё, и с каждым разом его поцелуи становились все горячей и крепче, а руки всё плотнее обвивали тонкий стан невольницы. Маша заливалась краской  и, мягко отстраняя от себя помощника, сквозь  улыбку шептала:
    - Хватит, Пётр Сергеевич… ну что же вы… будет, Пётр Сергеевич… прекратите…
    Но поцелуи всё продолжались.  Видя, что уговоры не действуют, с тихим радостным смехом девушка вырвалась из рук любвеобильного помощника и, оказавшись на почтительном расстоянии, улыбаясь, взглянула в его смеющиеся, полные любви, глаза. Оба помолчали минуту, любуясь друг другом, а затем Маша нарушила молчание.
    - Всё, идите, Пётр Сергеевич. Идите, мне работать надо.
Но Пётр Сергеевич вместо того, чтобы последовать совету, приблизился к ней и снова жаркие поцелуи заиграли на изящной девичьей шее. Маша рассыпалась негромким веселым смехом, и, двумя тоненькими ручками упираясь в гладковыбритое лицо помощника, увертываясь от его поцелуев, заговорила:
    - Будет, будет… Пётр Сергеевич, ну как вам не стыдно… люди увидят…  ну все, идите же…
    Но Дроздов будто оглох, а она чувствовала, что не в силах противиться его ласкам, что еще немного и она не выдержит, растает, как масло на раскаленной сковородке, и с головой уйдет в опьяняющий вихрь любви. Спас её звонкий девичий смех – совсем рядом, где-то за малинником. Дроздов замер, услышав его, а она, вся пунцовая от удовольствия и счастья, вся светящаяся нежностью и любовью, отскочила от него и, подхватив свое лукошко, быстро прошептала:
    - Всё, уходите, Петр Сергеевич. Уходите!
    Дроздов улыбнулся, посмотрел в сторону звонких молодых голосов, а потом, подойдя к невольнице, так поспешно выскользнувшей из его объятий, обнял ее и снова пустился целовать, но между тем напрягая весь свой слух, готовый в любой момент удрать при появлении врага. Но Маша не знала этого и, видя, как страстно он осыпает ее поцелуями, как горят его глаза, с ужасом подумала, что он не остановится даже когда появятся нежелательные свидетели и, испугавшись, что их застанут вдвоем, стала отстранять его руки и увертываться.
    - Пётр Сергеевич! хватит!.. да что же это? Уходите, уходите немедленно!.. уходите, будет! Увидят же!.. Пётр Сергеевич!..
    Голоса становились всё ближе и Дроздов, улыбнувшись, на миг прекратил одаривать взволнованную, напуганную девушку поцелуями и, кинув на неё тёплый, полный всё той же нежности и любви, взгляд, улыбнулся ей и ласково погладил по голове. Сквозь маску охватившего её страха Маша счастливо улыбнулась ему, а потом снова прошептала тем же испуганным голоском:
    - Всё, уходите! Уходите, Пётр Сергеевич!.. потом свидимся…
    - Потом? – Дроздов просиял, а Маша вспыхнула и отвернулась, будто сказала что непристойное.
    Дроздов улыбнулся снова и, осторожно повернув её головку к себе, мягко посмотрел на неё и поцеловал  прямо в пухленькие губки. Девушка затрепетала, а когда он отступил, стыдливо опустила глазки и, кротко, счастливо улыбнувшись, шепнула:
    - Всё, идите, идите…
Дроздов улыбнулся опять и, в последний раз проведя рукой по её головке, улыбнулся и рванул к ближайшим кустам. С треском ломая ветки, понесся, сияющий, как обеденное солнце, в чащобу. Только он скрылся в кустах, как из-за малинника выбежали, смеясь и гогоча, розовощекие полные девушки. Они окружили свою товарку и, смеясь, стали наперебой засыпать её вопросами:

    - Как, Машутка? Сколько набрала?
    - О, да у неё тут хорошее местечко!
    - Да, глядите, сколько малины! Все кусты усеяны!
    - А какая крупная!
    - Даже переспелая!
    - Сколько ж ты набрала?
     И тут одна из розовощеких двадцатилетних красавиц в пёстром льняном сарафане подбежала к наклонённому на бок лукошку и, заглянув в его, вскрикнула удивленно:
    - Э, да тут негусто!
    - Да, Машунь, немного ягод-то набрала, - согласилась другая – зелёноглазая шалунья лет девятнадцати.
    - В лукошке немножко, а брюшко-то, небось, полное, - со смехом добавила третья.
    Все разразились дружным хохотом и засыпали девушку сотней восклицаний, но Маша не слушала их. Стоя в центре этого живого круга, она тревожно перебегала глазками с одного куста на другой, с веточки на листочек, с деревце на деревце, словно ища кого-то. И увидела.
    Дроздов стоял за берёзкой и, улыбаясь, ласково смотрел на нее. А когда заметил ееё взгляд, улыбнулся еще шире, поднял руку и слезка перебрал пальцами в воздухе, прощаясь с ней. Серые глазки вспыхнули, розовые уста растянула счастливая улыбка, а Дроздов, улыбнувшись ей в последний раз, незаметно скрылся за деревьями.
    Всё ещё улыбаясь, Маша смотрела то вправо, то влево, словно надеясь увидеть его ещё раз – совсем позабыв об осторожности. А зря. Вредная Дашка, которая всегда больше следила за другими, чем за собой, заметила её взгляд.
    - Кого это ты там выискиваешь?
    Застигнутая врасплох, Маша испуганно обернулась на голос. Счастливая улыбка исчезла с губ, серые глазки испуганно уставились на обвинительницу – хитро улыбаясь, Дашка так и сверлила её взглядом. У Маши душа ушла в пятки – неужели она всё видела? Неужели поняла…
    - Да кого она там могла увидать? – ленивый голос одной из невольниц спас положение. – Ты что, не знаешь её, что ли? Заглядела какую-нибудь белку, вот и ищет теперь, думает, она дура, будет сидеть на одном месте.
    - Как же, - хохоча, подхватила другая, - красоваться станет!.. ты б ещё у ней орешков спросила, дурёха!
  Её смех был подхвачен другой, третьей, все заулыбались, дивясь наивности товарки, и даже Маша, чей страх мало-мальски прошел (ведь они ни о чем не догадались!), улыбнулась вместе со всеми. Тут уж все загалдели, закричали и бросились на малинник как сголодавшаяся саранча, и не прошло и пяти минут, как вместо густо усыпанных ягодами кустов остались лишь дохлые веточки с кое-где мелькавшими зелеными листками.
    - Вот разгалделись, сороки! – ворчливый голос бабки Люси покрыл нарастающий гам и заставил расшумевшихся молодок утихнуть. – Орёте, как помешанные. Всех птиц перепугали. Вы бы работали так, как смеялись. А то любите язык чесать, а как дело делать, так и не сыщешь вас. А ну обирай кузовки и правь к дому.
    - Так рано ещё, бабушка! – тоскливо протянула одна из молодок.
    - Ну-ну!  Поговорите мне! Вам бы где угодно быть, лишь бы не работать, а у нас ещё белье не стирано, поласкаться надобно. Кто это делать будет за вас? Поворачивай домой!
Девушки как-то дружно охнули с печалью, а потом вдруг прыснули смехом, хохоча, подхватили свои лукошки и, размахивая ими как гранатами, наперегонки побежали к реке. У реки все остановились и, подобрав юбки и подолы сарафанов, с визгом и опаскою засеменили мост и вскоре оказались на другом берегу. Маша шла в самом хвосте. Воды она боялась как черт ладана, а потому долго не решалась вступать на мост, хотя и видела, что вода-то скрыла доски всего лишь на каких-то пяток сантиметров. И пока она мялась на берегу, набираясь мужества и обдумывая, как бы половчее перейти препятствие, её подруги уже перебрались на противоположную сторону и зашагали к дому, а через несколько минут и вовсе скрылись за высоким забором.
    Наконец Маша решилась. Подобрав подол и сняв с ног туфли, она, ойкая и айкая, вскрикивая и смешно балансируя руками, побежала по доскам поднимая тысячи брызг. Очутившись же на берегу, она уселась на землю и, сорвав пучок травы, тщательно вытерла мокрые ноги, а потом взяла левую туфлю и надела ее – бережно, будто туфелька была хрустальная. Потянулась за второй и вскрикнула – в отраженье в воде она ясно увидела за своей спиной стоящего человека. Обернувшись, Маша отшатнулась – перед ней стоял Игорь. Молодой восемнадцатилетний невольник, улыбаясь, глядел на неё как на пряник.
    - Откуда идем? – его глаза игриво блеснули, а сам он приблизился на шаг.
    - Из лесу, - почти шёпотом ответила перепуганная Маша – близость молодого невольника, его пылкий взгляд и непривычно ласковый голос испугали её.
     Она встала, незаметно для себя с силой сжала ручку лукошка как последнее оружие и быстро метнулась к забору, надеясь добежать до спасительных ворот. Но ее ноги запутались в высокой траве, а тяжелое лукошко страшно мешало. Игорь догнал её в два счета – у забора. Лукошко выпало у нее из рук, а Игорь, прижав её к забору  рукой, пытливо заглянул ей в глаза.

    - Пусти, - она отвернулась,  по глазам поняв, что хочет от нее раб.
    - Это почему же?
    Она густо покраснела и боком двинулась вдоль забора к воротам, но Игорь тут же зашел с той стороны и путь оказался отрезан.
    - Пусти, - повторила она почти шепотом, пугаясь его всё больше.
    Она попыталась убежать, но Игорь снова догнал её и прижал к забору. И снова его озорные, любопытные  глаза устремились на нее – она отвернулась. Тогда он попытался погладить её – она оттолкнула его.
    - Ну почему? – с улыбкой сладострастия спросил Игорь, приближаясь к ней вплотную. – Я же не урод всё-таки.
    Она снова попыталась вырваться, но ничего не вышло. Она в отчаянии осмотрелась в надежде увидеть хоть одну живую душу, которую можно было бы позвать на помощь, но около реки были только мужчины – невольники, причем все они находились далеко от них, и, все они, улыбаясь, пристально смотрели на молодую пару, ожидая сладкой развязки. Пропала. Маша сделал ещё попытку – без пользы. Босоногий невольник лишь теснее прижимался к ней. В ужасе она шарила глазами по округе, чтобы найти хоть что-нибудь, что могло бы спасти её и…
Ай! Пытаясь уйти от юноши, она случайно задела ногой заросли крапивы, пристроившейся возле забора. В сердце девушки блеснула надежда. Левой рукой она стала отбиваться от невольника, и когда тот попытался остановить её, она, воспользовавшись, что он отпустил её правую руку, резко наклонилась. Схватив крапиву за толстый стебель, она быстро вырвала её с корнем и, сжав в руке, с силой хлестанула жгучим растением груди и лицу юноши. На её счастье, в виду жары Игорь не надел сегодня грубую рубаху из мешковины, на нем была лишь тонкая рубашка из льна – для старой, пышной крапивы, она не явилась преградой. От удара Игорь взвыл, точно его ошпарили кипятком, а Маша, отбросив в сторону спасительную крапиву, со всех ног побежала прочь под раскатистый смех остальных невольников и ругань неудачливого Игоря. Задыхаясь, Маша бежала со всех ног, и лишь когда почувствовала, что силы уходят от неё, она ничком рухнула мягкий, длинный извилистый луговик. Сердце её всё ещё часто билось от пережитого страха и быстрого бега, но она всё-таки была спокойна – опасность миновала. Но теперь-то она будет умнее и ни за что не подойдет так близко к горячему юноше, и уж точно не отстанет от своих.
    - Напрасно парня обижаешь, - ворчливый голос бабки Люси раздался прямо около её уха.
    Маша тотчас обернулась – так и есть, бабка Люся.
    - Напрасно, говорю, парня обижаешь, - повторила бабка. – Ты ему нравишься.
    - Зато он мне – нет! – горячо воскликнула Маша и тут же  покраснела.
    Бабка Люся усмехнулась.
    - Игорь не нравится, а с Дроздовым любезничаешь.
    Маша покраснела ещё гуще и тотчас уставилась на неё – испуганно. Бабка Люся улыбнулась, кивнула.
    - Знаю, все знаю. Девки молодые, собой больше занятые – не видят,  а я, старая, уж слишком много на свете отжила, чтобы этого не замечать. Только вот што я тебе, Машка, скажу: не дело делаешь. Он же старше тебя, намного причем.  Да и сама подумай: гожье ль это дело – с помощником связываться? Совсем стыд потеряла. Кто ты, а кто он. И он же бабник у нас, не знаешь, што ль? В городе нет ни одной юбки, какую бы он стороной обошел, а про его похождения знает вся округа. А ты ему на шею вешаешься, дурочка!
    - Люблю я его! – горестно воскликнула несчастная.
    - Любишь! – проворчала бабка. – Любишь! Глаза-то разуй! Ты его любишь, а он тебя? любит? Ты ж для него не больше чем  увлечение. Сейчас с тобой, а через день его постель будет греть другая.… Вот што, Машка, выкинь его из головы. Выкинь и немедля, а не то хлопот не оберёшься. Спала с ним?
    - Вы знаете? – в ужасе прошептала девушка. – Видели?.. заклинаю, не говорите! Смилуйтесь!
    - Дура, дура, полная дура!.. да не скажу я, не бойся… ох,  что натворила, бесстыдница! Да что ж ты думала-то?
    - Люблю я его, - тихо прошептала несчастная, но уже не пугливо, а с какой-то особой  нежностью. И, спустя миг, счастливо прибавила: - и он меня любит.
   -Дура! Я тебе говорю – «бросай», а ты – «любит». Пойми ты, овечья твоя голова, покуда он здесь, покуда он и твой, а в город уедет по делам и канет вся его любовь, растворится как туман поутру. Што делать потом станешь, куда пойдешь?.. вот что, милая, иди-ка ты к Владу, да расскажи все как есть по совести, пока не поздно еще. Хозяин наш человек добрый, он поймет, ругать не станет, а Игорю ведь без разницы, он тебя и такую примет. Молчавшая доселе девушка при этих словах вскинула голову и, устремив на старушку круглые от страха глаза, испуганно и отрешенно затрясла головой:
    - Нет, нет… рассказать – нет… к Игорю – нет…
    - Да пойми ты, курва, это единственный ход! Или хошь позора? Ведь будет ещё осмотр, все равно ж взнают, что не девственница!.. так што прекращай свои выкрутасы и иди к Игорю. Он парень молодой, весёлый – самая што тебе пара. Ён-то, в отличие от Дроздова, никуда не денется, а што до целомудрия твово, то он глупый в нас, бабы у него ишо не было, так кода ты с им наедине окажешься,  ему не до того будет. Выяснять не станет, ты только соглашайся. Сама ж знаешь,  Влад наш потому никакую другую молодку и не покупает, што ждёт, што ты с им сойдешься… ну, што трясёшь головой?
    - Да поймите вы, не люб мне Игорь! Совсем не люб! И не буду я с ним никогда, слышите! Утоплюсь скорей, чем с ним!..
    И, уткнув нос в ладони, она громко разрыдалась и побежала прочь.

   Наступил вечер. Дроздов кончил наводить порядок на своем столе и пошел было к полке, чтобы взять оттуда спички и зажечь еще одну свечку, но вдруг остановился и заулыбался, погрузившись в воспоминания... Вот тот день, когда он и Влад привезли Машу, воротясь от Гапона. Влад повел Игоря в барак, а он занялся разборкой покупок, совершенно позабыв про неё. К счастью, Роза успела отбить Машу от окруживших её невольниц, успокоить ласковым словом, а затем передать Дашке - румяной девке, дородной и смешливой. В ее обязанности входило убирать комнаты его комнату – комнату Дроздова, и вот теперь эта Дашка повела новенькую в девичью – указать её спальное место, а так же показать дом. Крепко держа в руках узелок с вещами, Маша покорно следовала за невольницей, беспрерывно что-то говорившей, но когда надлежало войти в дом, она задержалась на веранде и обернулась, чтобы еще раз взглянуть на двор.
   Двор уже опустел. Невольницы разошлись кто куда, и лишь он стоял у повозки, все еще разбирая привезенные из города тюки и коробы.  Он улыбался, совершенно ее не замечая, и  весело себе что-то приговаривал, когда попадалась какая-нибудь интересная вещь, и  - у Маши опять перехватило дыхание - Боже, до чего же он был красив!
    Между тем, Дашка, не найдя ее рядом и обернулась.
    - Это Дрозд, - ухмыльнулась она, когда заметила, что привлекло её внимание. – Страшный бабник. В округе нет уж ни одной девки, которая не побывала бы в его объятьях. Просто не может удержаться. Как увидит очередную смазливую мордашку – так не остановится, пока не затащит в постель. А дается ему это очень легко – красавчик, что и говорить. Иная баба ещё понять ничего не успевает, как втрескивается в него по уши, а он того и ждет. А если и успевает понять, то он в ход свою любезность пускает. Цветами задаривает, подарками,  словечками такими ее окручивает, что девка, даже самого железного склада, не выдерживает и на третий день, забыв обо всём, сдается ему со всеми потрохами. Думает, любовь навеки, а он с ней ночь переспит и на другое утро пускается в поиски очередной жертвы, а обманутой девке остается только слёзы лить и краснеть до конца своих дней, потому что он в то же утро оповещает всех о своей победе – совершенно начихав на её чувства.
    Маша слушала, открыв рот.
    - Неужели… неужели он такой? – в ужасе тихо прошептала она, не веря своим глазам.
    - Такой, - Дашка весело тряхнула головой. – Да это ищо что, он и здешних девок заводит, так и норовя им под юбки заглянуть, - тут Дашка хитро сощурилась и глянула на Машу. – Ты, кстати, тоже поосторожней с ним, а то ведь не ровен час, и тебя в свою постельку затащит, - она загоготала, а Маша в ужасе попятилась.
    - Да не бойся ты, - смеясь, тут же успокоила её Дашка. – Ты не в его вкусе. Ему грудастых подавай, румяных, толстых, чтоб было на что смотреть. А ты что? дохлая, бледная, голос тихий – да он на тебя и не взглянет, заморыша этакого, так что не волнуйся, пошли лучше кровать укажу, где ляжешь.
    Разумеется, Дроздов, занятый разборкой вещей, не слышал этого разговора, и уж конечно не знал, какое впечатление он произвел на доверчивую Машу. Хотя что там о впечатлении? Он вообще Машу довольно долго не замечал – то ли от того, что уж больно неприглядна была она на вид и его наметанный глаз, так ценивший красоту, отказывался воспринимать серенькой внешности тихоню; то ли от того, что пути их никогда не пересекались (Маша вечно убиралась там, где он в принципе не бывал и не хаживал). И так бы им и не встретиться никогда – даже будучи в одном доме – если бы не случай.
    Был поздний вечер – ну прямо как сейчас. Дроздов тогда лежал на своей кровати и, читая книгу, ожидал прихода Дашки, этой веселой болтушки, которая, являясь в его комнату, занималась чем угодно, кроме как прямой своей обязанностью – уборкой комнаты. Нет, она, конечно, делала вид, что убирается, подметая посередке комнаты и загоняя скопившийся хлам под кровать, но чтобы как полагается, с влажной там тряпочкой – никогда.  Не сказать, что ему это нравилось, но не ругаться же с девкой! Правда, в последнее время Дашка совсем что-то обнаглела – являлась через раз, бросила подметать даже по центру, но что самое обидное – у Дроздова начала пропадать мелочь со стола. Десятка, полтинник, кучка пятаков… он, конечно, не разориться от этого, но Дроздова злило даже не то, что она брала деньги без спросу, но что когда он припер её к стенке, она лишь загоготала и покрутила у виска, заявив, что она не брала ни копейки. А когда она все же ушла, он не досчитался целой сотни.
Так продолжалось уже неделю и Дроздов, разозлившись на нее окончательно, решил посветить вечер чтению, а не беседе с этой лгуньей, для чего и выбрал сегодня книжку поинтереснее. И вот он читает. Книга действительно попалась увлекательная, и Дроздов настолько погрузился в чтение, что не сразу расслышал тихий стук в дверь.
    - Да, входи! – громко крикнул он и поскорее уткнулся в томик, но не прочел и главы.
    Тишина. Странная, повисшая в комнате тишина после прихода Дашки насторожила его. Такого еще никогда не бывало. Обычно, как только она является, то тут же гогочет, подскакивает чуть ли ни к носу и приступает к изложениям сплетен, а здесь– молчание…
Удивленный, Дроздов опустил книгу. В комнате была не Дашка. Юная сероглазая невольница, скромно одетая, поставив в углу тяжеленное ведро,  старательно мела пол, стараясь при этом не шуметь. Заметив его взгляд, она смутилась, прервала работу и, покраснев, спешно опустила взор. Дроздов улыбнулся, а невольница кротко молвила, не поднимая глаз:
    - Дарья Ивановна не смогла придти, она захворала. Я буду убирать у вас вместо нее на время ее болезни.
Дроздов улыбнулся, кивнул. Он хотел снова возвратиться к книге, но не выдержал и выглянул из-за нее. Новенькая невольница все еще подметала пол. Ловко работая массивным веником, она старательно выгребала сор изо всех уголков его комнаты, параллельно с этим протирая влажной тряпочкой встречающиеся по пути полки и поправляя упавшие или неряшливо брошенные книги. И всегда, какую бы книгу она не взяла – будь то тяжелый том или тонюсенькая брошюрка, рассыпающаяся по страницам – она всегда брала вещь с такой бережливостью и так осторожно и тщательно протирала ее, очищая от пыли, что Дроздов даже заулыбался от удовольствия. Убрав полки, она подошла к столу – протерла тряпочкой, разложила по стопкам раскиданные по нему книги и исписанные бумажки, заменила свечу в подсвечнике и, наклонившись, заглянула под стол. Помимо мусора там валялась книга. Невольница подняла ее, смахнула пыль, выпрямила страницы.
    - Куда прикажете положить, Петр Сергеевич?
    Дроздов едва не задохнулся от удивления.
    - Как? Как ты меня назвала?
    - Петр Сергеевич, - испуганно повторила невольница. - Или я что-то путаю? Но мне сказали, что это ваше имя…простите, пожалуйста, я…
    - Нет, нет, - улыбнулся Дроздов, - ты все правильно сказала. Это мое имя и отчество, но почему ты меня так назвала, красавица?
    - А…а разве следовало как-то иначе? – в свою очередь робко поинтересовалась невольница. И тут же покраснела от собственной дерзости.
    - Нет, нет, зови меня так, мне это даже нравится, - спешно проговорил, улыбаясь, Дроздов, и пока Маша (читатель, верно, узнал ее), кивнув, взялась убирать его комнату, он погрузился в размышления.
    Петр Сергеевич. Сколько он жил в этом доме, его никто так не называл. Даже его лучший друг Игорь – и тот его Дроздом кличет, не говоря уж об остальных. Дроздов, Дрозд – словно он птица какая. И им, этим взрослым мужикам и бабам, его лучшим друзьям, далеко не глупым причем – им и в голову не приходило, что он может обижаться на это. А этой юной, прелестной невольнице, не умеющей даже читать, невольнице, которую он и не видел-то толком никогда – ей пришло. И Дроздов улыбался, глядя на нее. Робкое беленькое личико с невинными, чуть приоткрытыми влажными устами, живые серые глазки, подмечающие каждую соринку, стройная, хрупкая фигурка…
    Заметив его взгляд, невольница покраснела и испуганно вздернула на него хорошенькие глазки. Дроздов улыбнулся ей, а она, закрасневшись еще гуще, спешно взялась за веник и воротилась к работе. Дроздов опять улыбнулся. Он ждал, что невольница не выдержит и заговорит с ним, но сероглазая красавица продолжала молчать, а когда он пытался улыбнуться и заглянуть ей в лицо – краснела и отводила в глазки. Тогда Дроздов решил сам заговорить с ней, для чего прытко соскочил с кровати. Но не успел он сделать и шагу, как Маша обернулась. Она помнила о словах Дарьи, и теперь, когда он так поспешно вскочил, испугалась. И перепугалась еще больше, увидев, как светится его лицо и горят голубые очи.
Свою ошибку Дроздов понял слишком поздно – нагнувшись, Маша подхватила ведерко, метлу и пулей выскочила из его комнатки – под громкий смех проходившего мимо Рокова. Дроздов тогда только улыбнулся, а на следующее утро увидел ее вновь – во время завтрака, когда все помощники вместе с Владом собрались за общим столом, Маша скромно вошла в столовую с охапкой дров в руках. Дров было так много, что самые верхние поленья были на голову выше ее макушки, и чтобы хоть что-то увидеть впереди себя, Маше приходилось смешно выглядывать из-за этой кучи. Дроздов с интересом стал наблюдать за ней. Вот она, с трудом закрыв за собой дверь, сгибаясь под непосильной ношей, двинулась к кухне, изо всех сил стараясь идти тихо и осторожно. Раза два ее ноша опасно колыхалась, грозя с грохотом рассыпаться по полу, но всякий раз Маша спешно прислонялась с ней к стеночке и замирала. Несколько тревожных минут, полных страха, и она поправляла сколькие поленья, а затем снова двигалась вперед. Достигнув, наконец, кухни, она тихонько постучалась в дверь. Из-за двери тотчас вылезло розовощекое лицо Дашки – той самой, что болеет и по идее сейчас должна лежать в кровати. Дашка хитро улыбалась, но стоило ей заметить Машу, улыбка сменилась холодной миной.
    - Явилась, наконец, чучело! Ты бы еще через год пришла!.. а дрова? Не могла меньше захватить? Смотри, а  то ведь переломишься!.. ну что стоишь, глаза выголив? Заноси дрова! да поскорей, косолапая!
    Маша и Дарья скрылись за дверью, а затем Маша вновь показалась в столовой - уже без дров, но с бледным, смущенным личиком и грустными серыми глазками. Словно побитая собачонка стояла она у двери, в своем горе позабыв обо всем – жалкая, маленькая, вот-вот готовая разрыдаться от незаслуженных упреков, которыми накормила ее Дашка. Не прошло и секунды, как она, встрепенувшись, смешно тряхнула головкой, словно отгоняя повисшую над нею печаль, а затем схватила веничек и принялась подметать пол – с тем же старанием, с каким убиралась  у него накануне вечером. Улыбнувшись, Дроздов повернулся к Рокову.
    - Кто это? – спросил он, кивнув на невольницу.
    - Кто? Дашка? – Роков глянул, даже не сразу понял, о ком это он.
    Смущенная, Маша тихо мела пол, совершенно не приметная, в то время как Дашка, уже вышедшая из кухни, стояла рядом с Роковым. Кривляясь  и стреляя в него глазками, она время от времени перекидывалась с ним короткими репликами, после чего оба  разражались хохотом – к полному удовольствию остальных помощников и испугу Маши, которая при их смехе всякий раз вздрагивала и тревожно глядела в их сторону.
     – А, это… - Роков, наконец, сообразил, о ком он.  Фыркнул. – Это Машка. Не помнишь, что ли? Сам же с Владом привез ее, дурочку, такие деньги за нее отдав: мало того, что это пугало читать не умеет, так она еще и молчит, как партизан. Что ни спросишь – только глаза вытаращит и попятиться. И ни звука! Ну дура, круглая дура, одна и радость только, что когда велишь ей чего делать, не заикается, все исполняет, а то ведь хоть совсем выбраковывай.
    И, позабыв про невольницу, он снова повернулся к Дашке, а Маша продолжала подметать пол, пока резкий крик одной из невольниц в гостиной не заставил ее прервать свое занятие.
    - Машка, принеси полотенце!

    Вздрогнув, Маша быстренько домела пол и поспешила на крик. Крик. Как заметил Дроздов, на нее здесь все кричали – от невольниц до помощников. Всякий раз, когда им что-то требовалось – не важно, что – они звали Машу.
    - Машка, принеси хлеба!
    - Машка, залатай носки!
    - Машка, вымой посуду!
     Подобные крики раздавались во всех уголках дома почти ежеминутно – Маша едва успевала выполнить одно задание, как на нее обрушивалось другое, и вот она, кончив штопать носки, спешит принести мыло, чашки. Она не отказывала никому, а невольницы и помощники пользовались ее покладистостью и, наверное, вконец загоняли ее, если бы не Роза, которая, замечая такую несправедливость, тут же пресекала ее своим гневным взглядом или острым замечанием. И тогда Маша получала покой. Правда, не надолго. Стоило Розе исчезнуть, как откуда-то с лестницы или двора доносилось знакомое:
    - Машка!..
    Еще накануне вечером, удивленный своей новой служанкой  и ее спешным бегством из комнаты, Дроздов решил отыскать ее сегодня, чтобы поговорить с ней. И не только для того, чтобы успокоить и заверить, что он не замышлял ничего дурного и что она зря испугалась, сколько просто поговорить по душам, узнать поближе эту странную сероглазую красавицу. В конце-концов, он ведь знает всех здешних невольниц, всех – кроме этой. А ведь именно она убралась вчера в его комнате  - так чисто и хорошо. А еще – Дроздов улыбнулся при этом - именно она назвала его Петр Сергеевич. Мягко, смущаясь при этом, но – назвала. И именно ее сегодня так несправедливо обругала эта наглая Дашка – Дроздов даже нахмурился, вспоминая, как она накинулась  на бедняжку, а та стояла и молча слушала, лишь бледнея с каждым словом и из последних сил напрягая свои худенькие ручки, чтобы не уронить тяжеленные дрова.
    Да, непременно нужно поговорить с Машей, но как это сделать? Дроздов частенько видел ее маленькую фигурку, мелькавшую у него перед носом – то во дворе, то в гостиной, то на лестнице, но ему все никак не удавалось заговорить с ней – Маша постоянно куда-то спешила,  и, казалось,  нарочно избегает знакомства с ним, откликаясь на очередной зов и исчезая у него перед носом при первой же его попытке заговорить с ней. К счастью, остальные помощники и невольницы не замечали его попыток, иначе бы точно подняли на смех: он, Дроздов, пытается заговорить с этой серой мышкой! Что может быть чуднее и забавнее? но они не замечали его попыток, а он не переставал терять надежду, что когда-нибудь ему удастся заговорить с ней, этой скромной тихоней. И его надежды оправдались – этим же вечером он увидел ее и заговорил-таки с ней, а дело было так.
    Он, Роков, Татищев и Осипов шли мимо сада, беседуя. Сначала все вчетвером, а затем Татищев и Осипов вырвались вперед. Он остался с Роковым  и в то время как тот трепался о какой-то ерунде, Дроздов шарил глазами вокруг, пока не наткнулся на нее.
Маша. Она только набрала здоровенную корзину огурцов и теперь отчаянно пыталась поднять ее, но она была так слаба, а корзина так велика и огурцов было так много, что ей с трудом удалось приподнять ее на сантиметр. Краснея и обливаясь потом, она с трудом сделала несколько шагов и едва не упала, за одну кроху не придавив себя злополучной ношей. Отдышавшись и смахнув пот, она поднялась, снова взялась за ручки – и увидала шагающих Татищева и Осипова. Сначала Маша очень испугалась их, представив, как они подойдут к ней и возьмут корзину, отнесут ее в дом, а она будет идти рядом – под их улыбчивые, слегка насмешливые взгляды. Но все-таки это лучше, чем тащить одной эту тяжесть, и плата в виде пристальных взглядов, пусть и насмешливых – не так велика. К тому же, - кто знает? – может, они и не будут жечь ее насмешками, а вежливо предложат поднести корзину? Ведь помогают же они другим невольницам – Роза сто раз ей про это говорила, да и сама она видела. Но тогда… тогда она смущенно улыбнется им и согласится, а они улыбнуться ей. И они вместе пойдут до самого дома.  И, быть может, в конце пути  в награду за свои труды попросят у нее одно из этих славных свежих огурчикоы. А она  улыбнется им и угостит их целой дюжиной – то-то они обрадуются!..
    От этих светлых мыслей серые глазки юной невольницы приятно просияли, и редкая улыбка растянула крошечный ротик.  Помощники все ближе… нагнувшись, Маша напрягла свои тоненькие ручки и подняла корзину – как можно выше, чтобы им было удобнее забрать ее. Вот помощники уже наравне с ней… Маша, вся взволнованная, затаила дыхание…
    Не прерывая беседы и не останавливаясь, Татищев протянул руку и выхватил из корзины пару длинных огурцов – точно с полки пирожок. Он даже не заметил ее! Не заметил, что она держит такую тяжелую корзину! Ни он, ни его друг, хотя оба смотрели в ее сторону!.. мимо прошел Роков – так же схватил огурец и через минуту догнал приятелей. Едва сдерживаясь от слез, Маша молча смотрела им в след. Нет, она понимала, что ее можно не заметить дома, можно не купить, как остальным, подарка – она этому не удивлялась и все прощала, списывала все на то, что они слишком мало знают ее и еще не привыкли к ней, - но чтобы так…. Она была так поражена случившимся, что слабенькие пальчики, и без того едва державшие тяжеленную корзину, слегка ослабили хватку.  Маша испуганно ахнула, но было поздно – корзина полетела вниз, ей на ноги. Вся сжавшись, она приготовилась к удару…
    Корзина, летевшая вниз, вдруг резко затормозила – в дюйме от ее ног. Потому что ее подхватили. Удивленная, Маша подняла глазки, чтобы увидеть лицо своего спасителя – и тихо ахнула, отскочив: перед ней стоял улыбающийся Дроздов.
    - Не бойся красавица, я не кусаюсь.
    - А… а я и не боюсь, Петр Сергеевич, - тихо произнесла Маша и тут же покраснела, потупила глазки. Но желание взглянуть еще раз на обаятельного помощника, державшего ее корзину, было сильнее – и она снова подняла их.
    Дроздов смотрел на нее и улыбался, любуясь ее восхищенными серыми глазками, мягкими темными волосами и прелестным смущено-счастливым личиком. И улыбался он при этом так  весело, так ласково, и совершенно беззлобно, что Маша не удержалась и скромно улыбнулась в ответ.
    - Это твоя корзина, красавица?
    - Да, Петр Сергеевич, - кротко ответила Маша, и улыбнулась снова, потому что он все еще улыбался ей.
    Но стоило ей улыбнуться, как он заулыбался еще ослепительней и ласковей. Смутившись, Маша на миг опустила глазки и снова вздернула их, однако такого веселья в них уже не было. Серые глазки вновь стали печальными, личико – робким и скромным, а улыбка, проклюнувшаяся на губах, спряталась в этой скромности. Робко глядя на Дроздова, Маша осторожно приблизилась к нему и двумя руками взяла корзину за ручки – едва не коснувшись его рук.

    - Мне нужно идти, Петр Сергеевич. Разрешите? – спросила она, робко взглянув на него и потянув вслед за этим тяжелую корзину.
    Дроздов улыбнулся, но не исполнил просьбы, а когда невольница перевела на него свой робкий, недоумевающий взгляд, он сказал:
    - Ты собираешься идти с ней домой?
    - Да-с; Дарья Ивановна просила огурцы выбрать, поторопиться велела…
    - Так значит, нам по пути? – улыбнулся Дроздов.
    Маша скромно улыбнулась и не ответила, а Дроздов весело подмигнул ей:
    - Пойдем.
    - Вы хотите, чтобы я пошла с вами? – благоговейно прошептала Маша.
    - А почему бы и нет? - улыбнулся Дроздов. – Или ты против?
    - Нет… нет, что вы… если вам не противно мое общество…
    - Противно? Да разве может быть противна такая красавица?
    Маша смущенно зарделась, улыбаясь, она поспешила отвести серые глазки, а Дроздов улыбнулся.
    - Пойдем. А за корзину ты не волнуйся, донесу как-нибудь.
    - Вы отнесете корзину? – Маша поразилась еще больше.
    - Ну разумеется. Если, конечно, ты не будешь против и согласишься чуть-чуть помочь мне. Так как, ты согласна?
    Ни в каких снах – даже самых вольных – не могло присниться такое невольнице. Улыбающийся, веселый, Дроздов шагал, держа корзину за одну ручку, а она шагала рядом с ним, держа ее за вторую, время от времени посматривая на него и смущенно улыбаясь всякий раз, когда он перехватывал ее взгляд и улыбался ей. Пользы, конечно, от ее помощи не было никакой – вся тяжесть ноши была на Дроздове, а она была всего лишь пылинкой, которую он тянул за собой, но Дроздов специально не подавал виду, а она изо всех сил старалась если не тянуть корзину, то по крайней мере, идти с ним в ногу. Однако и тут Дроздов немного хитрил – сразу заметив, что скромная невольница не поспевает за ним, он сбавил шаг.
    Дроздов улыбался ей, всякий раз, когда она со скромной улыбкой поглядывала на него, и улыбался еще шире, когда она, заметив его улыбку, смущенно улыбалась в ответ и спешно отводила глазки. А через секунду они снова встречались взглядами.
На восьмую такую «стычку» Маша вновь отвела глазки и более их уже не поворачивала. Минута, вторая… Дроздову показались они вечностью и, чтобы еще раз увидеть эти скромные серые глазки, невинные уста с чарующей улыбкой, он спросил:
    - Тебе нравится у нас?
    Маша обернулась, и он вновь увидел эти глазки, эту кроткую, скромную улыбку.
    - Да, Петр  Сергеевич.
    - А подружки как? Не обижают?
    - Нет, Петр Сергеевич.
    Дроздов улыбнулся, выдержал паузу.
    - А как зовут тебя, красавица?
    - Маша.
    - Маша, - задумчиво произнес Дроздов, а затем ласково взглянул ей в лицо. – Маша… Машенька?
    Маша смущенно улыбнулась, и Дроздов улыбнулся следом.
    - Красивое у тебя имя, Машенька.
    - Правда? – смущенно пролепетала невольница.
    Улыбнувшись, Дроздов весело тряхнул головой, а затем так пристально посмотрел на нее, что она закраснелась в смущении.
    - Что такое, Петр Сергеевич? – робко пролепетала юная невольница.
    - Ничего, Машенька.
    Молчание. Дроздов нес корзину, исподтишка поглядывая на нее – смущенную, скромную, но счастливую, с чудной улыбкой на губах, а она, не замечая этого, в свою очередь смотрела на него – веселого и красивого, как никогда.
    - А… а можно вас спросить, Петр Сергеевич?
    - Можно, - улыбнулся Дроздов, повернувшись к ней.
    - Почему вы помогли мне?
    - Не знаю. Просто увидел тебя с этим булыжником, вот и помог. А что, разве есть в этом что-то особенное? По-моему, ничего нет, так каждый бы поступил, окажись на моем месте.
    - А вот и неправда, - кротко улыбнулась Маша. – Перед вами трое помощников прошли, а ведь ни один не остановился, чтобы помочь, а ведь могли бы. Почему же тогда они мимо прошли, а вы остановились?
    - Не знаю, - улыбнулся Дроздов. – Наверное, они просто были заняты, вот и не заметили…
    Маша грустно улыбнулась.
    - Человека с корзиной не заметили, а по огурцу из его корзины схватить догадались. Нет, Петр Сергеевич, не заняты они были вовсе, а если и заняты, то собой только. Про себя они думают, для себя стараются, а других с их проблемами и не видят.
    Дроздов смотрел на нее. Такая юная, а как верно заметила! И не каждый ведь такое сказать может, и не каждый сказавши, за собой сей порок заглядит.

    - А ты, Машенька,  - сказал он ей, - ты для кого стараешься и про кого думаешь?
    - Не знаю, Петр Сергеевич, - подумав, с необычайной серьезностью ответила Маша. - Сегодня поутру я дрова несла, про дрова и думала. А сейчас вот с вами разговариваю – про вас и думаю. А еще – про огурцы, ведь я вот с вами сейчас стою, а Дарья Ивановна, верно, давно уж меня дожидается.
    Дроздов опять улыбнулся, а Маша продолжила:
    - А если честно, Петр Сергеевич, то вы сами посудите: как человек на такой вопрос ответить вам может? Не всегда ведь вы что думаете, то и говорите, и не всегда говорите, что думаете. Нет, не могу я вам на него ответить, ведь если отвечу, непременно солгу. Не вам, так себе, так уж вы лучше не спрашивайте. А для кого стараюсь – так всякий для себя старается, вопрос только, старается ли он при этом для других. Ведь для иного стараться для других, значит стараться для себя, ведь есть же люди, что радуются за других как же, как и за себя. И делая что-то другим, они делают это для себя. Они радуются, делая добро другому человеку.  А есть люди, которые этого не понимают, они делают все только для себя, совсем позабыв про других. Они не понимают, что значит делать добро другому человеку и радоваться этому… ой, простите, Петр Сергеевич! Вместо того, чтобы поблагодарить вас, глупая, я несу Бог весть что. А вы стоите, такую тяжесть держите, хотя вовсе не обязаны, да и к тому же у вас и помимо меня дела могут быть. Спасибо вам большое, не сердитесь за мои речи неразумные. Молодая, глупая – вот и несу околесицу…
    Маша виновато взглянула на него, ожидая увидеть сморщенный лоб и сурово сдвинутые брови, но вместо этого увидала улыбку.  Дроздов улыбался. А его глаза, обращенные на него, так весело горели, что Маша, окончательно смутившись, смущенно улыбнулась, краснея под его взглядом.
    - А ты, оказывается, совсем не немая. Умеешь разговаривать, причем совсем не глупо.
    И сказал он это с такой ласковой, дружелюбной улыбкой, что Маша, вместо того, чтобы пугливо уставиться взглядом себе в башмаки, смущенно улыбнулась ему. А Дроздов  взял и весело подмигнул ей – и еще ярче заблестели серенькие глазки, еще милей стала улыбка на невинных устах.
    - Пришли, Петр Сергеевич, - все еще смущенно улыбаясь, кротко молвила Маша, изо всех сил пытаясь не глядеть на ослепительного помощника. – Дальше я сама. Спасибо вам.
    - Уверена?
    Она кивнула.
    - Держи тогда, - улыбаясь, Дроздов передал ей корзину и  уж собрался уходить, но в последний миг обернулся. – Чуть не забыл, красавица. Могу я взять огурчик?
Надо было видеть, как засияли серые глазки, и какая улыбка показалась на этих розовых устах. Весело улыбнувшись, Дроздов взял одно, подмигнул сероглазой невольнице и зашагал к дому. А та еще долго стояла и смотрела ему в след.После, на протяжении всего оставшегося дня Дроздов еще раз семь или восемь видел ее фигурку, мелькающую то в доме, то во дворе, но он никак не мог заговорить с ней –Маша, как всегда, оказывалась страшно занятой. Он лишь успевал проводить ее взглядом – буквально несколько секунд, пока она проходила мимо с охапкой белья,- незаметно для нее и остальных. И к тому же для самого Дроздова нашлась масса дел, за которыми он совсем было позабыл про невольницу и про их приятный разговор, потому что вечером этого же дня, когда Маша вновь явилась убирать его комнату, он был погружен в чтение. И только когда книга ему надоела, он услышал тихий скрежет деревянных прутьев. Это Маша мела пол. Дроздов улыбнулся, но теперь, наученный опытом, он не решился обнаружить себя и стал исподтишка следить за невольницей, потихоньку выглядывая из-за книги.
     Как и в прошлый раз, Маша работала очень старательно. Полагая, что помощник занят чтением, она, боясь отвлечь его, старалась работать как можно тише. Но в тоже время она, думая, что он занят чтением, совсем не пугалась и не стеснялась его, и поэтому в обычное время всегда запуганная, скованная, смущенная, она улыбалась, а   серенькие глазки, вечно печальные и пугливые, горели живым, чудесным огоньком.
    Вот она приблизилась к полкам. Помимо всякого хлам там стояла парочка  статуэток  очень тонкой работы, среди которых – один весьма забавный чертик, подаренный Дроздову хозяином одного из борделей. Маше, за всю ее короткую жизнь, никогда еще не доводилось видеть ничего подобного. Она привыкла, что комнаты, в которых она убиралась, всегда просты и чинны, в них нет ничего лишнего. Только редкие книги, картины на стенах – в основном пейзажи и натюрморты,  да лики свитых, сурово взирающих со своих икон. А чаще – просто горы хлама, никому ненужного и совсем неинтересного, раскиданного по грубой, некрасивой мебели. Комната Дроздова решительно отличалась от них. Сам красавец,  не терпящий грубости и жестокости, он окружал себя красотой и изяществом не только в виде хорошеньких женщин, но даже свою комнату он организовал так, чтобы куда не глянь – все радовало глаз. Если у него была кровать, то это непременно двуспальная (хотя он всегда спал на ней один), с белоснежными простынями и пуховыми подушками, с мягкой периной и теплым одеялом. Если у него стоял стол, то непременно перед окном, и не из грубо обтесанной некрашеной сосны или ели, шершавого и на корявых ногах, но из ясеня, с изящными прямыми тонкими ножками, отшлифованного и покрытого лаком, чтобы не заводилась всякая дрянь и чтобы не посадить занозу. А стулья? Не хромые деревянные уроды, весящие по доброму пуду, но легкие, изящные, в цвет столу. И даже полки у Дроздова были не прямоугольные гробы с накиданными трупами в виде дохлых мух и тараканов, с кучей мусора по углам, но легкие, блестящие, с закругленными уголками и всегда чистыми стеклянными дверцами. Их окружали развешенные по стене картины – настоящие шедевры, прекрасно вписывающиеся в этот интерьер, пусть даже они и были откровенно-эротического характера. Что до вазочек, статуэток и прочих безделиц, которые обитали в его комнате, и располагались как на полке, так и на столе, то все они, до единой, были  дороги, безумно красивы, и расставлены с художественным вкусом. Да, комната Дроздова была совсем не похожа на остальные.
    Маша так залюбовалась чертиком, что позабыла обо всем на свете. Осторожно взяв с полки фигурку, чтобы протереть, она, хоть и была воспитана на мысли, что любое изображение дьявола – будь то в воображении, будь то на картине – греховно, все равно не смогла удержаться от восхищения – до того забавной была мордашка и поза чертика, раскинувшего ножки в веселом танце. Серые глазки юной невольницы блестели от изумления, а невинные уста, приоткрывшись, чуть потянулись вверх – она улыбалась.
    - Забавный, правда?
    От испуга Маша чуть не выронила чертенка. Побледнев, она спешно обернулась и едва не столкнулась с ним - Дроздов стоял в каком-то сантиметре от нее, улыбаясь. Маша испуганно отшатнулась, но бежать было некуда: за спиной  и справа была стенка, а впереди – он. Он стоял так близко, что она чувствовала тепло, исходящее от его тела, его дыхание, она видела каждую черточку его лица, слышала стук его сердца…
    Маша закраснелась от смущения. Не зная, куда девать свои глаза – потому что куда бы она не глянула, она всюду натыкалась на его чарующую улыбку и ласковый взгляд, - она уставилась в пол, все еще боясь его;  привыкшая, что на нее кричат по поводу и без, осыпая бранью за малейшую оплошность, она ожидала взбучки. Но время шло, и никто не орал на нее, не размахивал перед лицом кулаками, рыча страшным голосом, она не слышала даже насмешек. Это настолько поразило невольницу, что она, удивленная, спустя какое-то время рискнула робко поднять серые глазки – Дроздов по-прежнему стоял на своем месте и любовался ею. Заметив ее взгляд, он ласково и весело улыбнулся ей. А затем протянул руку – за чертиком. Все еще не сводя с него напряженных, удивленных глаз, Маша протянула ему фигурку.
И впервые Дроздов почувствовал ее ладошку – маленькая, как она сама, нежная и горячая, чуть дрожащая в его руке. Дроздов бережно разжал пальцы, и ладошка осторожно убралась с его ладони, оставив взамен черного чертенка. Дроздов снова взглянул на нее. Вся пунцовая от смущения, Маша робко смотрела на него своими серыми глазками, растерянно перебирая пальчиками складку на своей юбочке. И ему так захотелось увидеть улыбку на ее губах, смахнуть испуг с ее лица, что он улыбнулся ей дружелюбнее, чем когда-либо. Маша не смогла сдержаться. И робко улыбнулась в ответ. Тогда Дроздов просиял и молча отступил к кровати. Получив свободу, Маша вновь принялась за работу, а Дроздов расположился поодаль, думая, что Маша заговорит с ним или хотя бы взглянет на него. Но Маша – то ли от смущения, то ли от страха, а может, от того и другого сразу, все молчала. Дроздов решил нарушить это молчание.
    - Ты даже не поздороваешься со мной, Машенька?
    Маша замерла.
    - Простите, Петр Сергеевич, - испуганно и смущенно сказала она. – Здравствуйте.
    Дроздов улыбнулся.
    - Так лучше… не бойся, - прибавил он тут же, видя, с какой опаской взирает на него невольница, - я не кусаюсь.
    Он увидел, как дернулись ее уголки губ – едва заметно вверх, чтобы улыбнуться – и как потеплели серенькие глазки.
    - Я… я не боюсь вас, Петр Сергеевич.
    Дроздов улыбнулся, и невольница, не удержавшись, робко улыбнулась в ответ.
    - А знаешь, Машенька, я ведь искал тебя после той нашей встречи.
    - Искали? – снова пугаясь, прошептала Маша. – Зачем?
    - Что бы спросить у тебя, - улыбнулся Дроздов. – Скажи, почему вчера ты так спешно ушла от меня?
- Я? – пролепетала Маша и покраснела, отвела взор.
Продолжение