ЯНЕК

ЛАСТОЧКА
Рассказ

     Она часто приезжала к моему отцу в гости, а жила – с мужем и дочерью-школьницей – в Симферополе. Хорошо запомнился ее первый к нам приезд. К дому подъехал «Москвич-408», с рычагами на рулевом колесе - сцепления и тормоза. У моего дяди по линии мамы была мотоциклетная коляска точно с таким же управлением. Он был инвалидом войны. Поэтому я решил, что за рулем автомашины – тоже инвалид. Однако высокий красивый мужчина, сидевший на месте водителя, слишком бодро вышел из автомобиля, открыл багажник, вынул инвалидную коляску, подкатил ее к задней двери и помог пересесть женщине, у которой не было обеих ног до бедер и левой руки до плеча. Инвалидом была она. Так я впервые увидел Ласточку. Какая она была красивая и веселая!
    Когда гости вечером уехали, я не отставал от отца, пока он не рассказал, кто эта женщина, и почему она – Ласточка. 

    Вот его рассказ. 

    Не знаю, видимо, некоторые из нас, по неизвестным доныне науке обстоятельствам, появляются на свет - сразу с огромным запасом душевных сил, жизнерадостности и неиссякаемой бодрости. К таким индивидам можно отнести и Таню. Рассказывают, что на другой день после ее рождения - родная бабка ее, придя пешком из другой деревни за двадцать километров и разглядывая красный комочек в кроватке, с гордостью сказала: 
    - Вот она какая у нас… Ласточка! 
    Так ее и стали звать – Ласточка. Редко, кто называл ее по имени или фамилии. Даже в школе учитель частенько забывался и попросту говорил: 
    - Ласточка, к доске. 
    Надо сказать, называть ее иначе язык не поворачивался. Ласточка, как есть ласточка. Быстрая, веселая, общительная щебетунья. Лицо - белое, кудри - каштановые с непередаваемыми искорками-блестками, словно посыпанные алмазным порошком. Нос чуточку вздернутый, губы малость припухшие с четким вырезом, брови черными стрелами летят вверх, точно крылья ласточки при спуске к гнездышку. 
    Всё это придавало ей вид веселой бесшабашности и неудержимо влекло к ней людей – сверстников и взрослых. 
    Таким, как Ласточка, от всего сердца желают безоблачных дней в жизни, про таких говорят, что они родились в «рубашке», и таких страшно тяжело, просто невозможно обидеть. 
    Да ее и не обижали. Обида пришла к ней позже, и с той стороны, откуда не ждали. Мы с Таней были соседями. Я был старше ее всего на два года. С раннего детства мои воспоминания связаны с ней, Ласточкой. Дело в том, что у нее не было братьев и сестер. Я был ей вместо старшего брата. Защищал ее, приглядывал за ней в школе, зашнуровывал ботинки и даже заплетал ленту в ее искрометные кудри. 
    Всеми своими тайнами и горестями она чаще делилась со мной, чем с подругами. 
    Может быть, ничего и не было бы плохого в ее судьбе, не уйди я в армию. После окончания десятилетки меня призвали. Таня училась тогда в восьмом классе в той же школе.
   
    - Видел, какая она сейчас? – спросил меня, прервав свой рассказ, отец. 
    - Видел. Красивая. 
    - А тогда она была в сто раз краше! 

    Отец продолжал. 

    Поклонников, как и записок от них, у нее было много, но предпочтение она оказывала одному пареньку – Толику Благодатному. Отец его работал кладовщиком в колхозе, и жили они весьма обеспеченно. Сам Толик в то время оканчивал техникум электросвязи в Запорожье. 
    Конечно, я был в курсе всех их дел. Парень он неплохой, но с гонором, как большинство маменькиных сынков, воспитанных в зажиточных семьях. От военной службы он был освобожден по какой-то болезни. 
    В письмах, которые мне писала Ласточка, чувствовалась какая-то недоговоренность, метания, и по некоторым обмолвкам я понял, в чем дело. В директоре школы было дело. Есть еще, к сожалению, на должностях старших воспитателей, так называемых наставников молодежи, подлецы-красавцы, холодные эгоисты, любящие срывать недозревшие ягоды. Они доклады громкие делали о моральном облике советской молодежи, они в почете у начальства, безукоризненно вежливы и любезны с учениками и родителями учеников, а в душе у них сидит холодная и скользкая гадина. 
    Этот самый директор – Алексей Викторович – был несколько раз женат, но не упускал случая поиграть в кошки-мышки с хорошенькими ученицами. 
    Чем он их завлекал, не знаю, знаю только, что некоторые хорошие девчата из старших классов неожиданно бросали занятия и уезжали неизвестно куда. Мы-то, ребята, знали, что уезжали они с разбитой верой в людей и знали причину этой душевной травмы. Мы не раз хотели набить директору морду или рассказать о его грязных делах в райкоме партии. Однако, кто бы нам поверил, если ни одна из обиженных девчонок не соглашалась пойти с нами, а наоборот руками и ногами открещивались от правды. Он, сукин сын, играл на этом, знал, что вряд ли кто-то из школьниц рискнет рассказать о своей беде. 
    Этот самый Алексей Петрович и смутил душевный покой Ласточки. Потом она мне все рассказала. Смутить – то смутил, да не на такую нарвался. С носом остался, да еще пощечину заработал. 
    Конечно, Ласточка вынуждена была уйти из школы и вскоре вышла замуж за окончившего техникум Анатолия. С ним уехала на Кубань, на строительство новой линии связи, что прокладывалась высоко в горах неподалеку от Майкопа. 
    Квартировали они на небольшом полустанке. Анатолий часто уезжал к монтажным бригадам на линию, и ей, молодой женщине, любящей веселье и общество людей, было скучно одной. Она все больше стала скучать по Крыму, родной речке, садам и тополям над ней. 
    Однажды она не выдержала. Не спрашивая мужа, поступила в местный колхоз счетоводом. Ей стало лучше. Кругом люди, время бежит незаметно. Она готовилась стать матерью. 
    Эти перемены в жизни так подняли ее настроение, что Анатолий в редких письмах жаловался мне: «Моя непутевая женушка, Ласточка, превратилась в какую-то бешеную птичку: беспрерывно поет, выплясывает, шьет распашонки и фантазирует о дочери-артистке. Обязательно о дочери и обязательно народной артистке. На меньшее она не согласна. На сына так же не согласна – вынь да положь ей дочку, как будто это от меня зависит. Я уж не спорю с ней, пусть «тешится». 
    Эту искреннюю, веселую женщину-девочку ожидал случай, который перевернул всю ее дальнейшую жизнь. 
    Был конец мая. В обеденный перерыв побежала она примерить платье к портнихе, а та жила на другой стороне железнодорожной линии. 
    Перебежала она линию, а тут из туннеля выскочил поезд. Паровоз загудел сипло, неприятно загудел, так, что озноб пробежал по спине. Передернула Ласточка плечами и оглянулась еще раз. Вдруг видит: на рельсах сидит девочка в розовом платьице. 
    Страшно закричала Ласточка и бросилась назад, к девочке. Схватила ее, отбросила, и тут ее толкнуло, потащило… 
    Очнулась уже в Майкопе в больнице. Первый ее вопрос был о той девочке. 
    - Жива, жива, милая, - ответила женщина в белом халате и почему-то сразу отвернулась. Остальные медработники – их было человек пять у кровати – переглянулись. 
    Один из них, старший по возрасту, убирал мешающий ей смотреть локон волос, нависший над глазом. Пальцы у него дрожали. 
    - Ты не расстраивайся, деточка, все будет хорошо, - сказал он. 
    - Я знаю, - она попыталась улыбнуться, - только почему я не могу пошевелиться? 
    - Пока нельзя, деточка, потерпи. 
    - Я потерплю. Вы не волнуйтесь, доктор, я все вытерплю. 
    И вытерпела. Узнала, что ребенка, дочки, у нее не будет,- вытерпела. Ей отрезали левую ногу до колена и кисть левой руки – вытерпела. 
    Начались осложнения. Ее самолетом отправили в Краснодар. Там она еще год пролежала в больнице. Левую ногу отняли совсем, левую руку до локтя и до колена правую ногу. 
    Самолетом же ее доставили потом к нам домой, в деревню, к матери, на отдых под лечебным надзором. 
    Представь себе, за полгода, что она провела дома, никто не видел у нее слезинки на гл азах. 
    Ты знаешь, что представляют собой некоторые деревенские женщины. Ахают, соболезнуют: молодая, мол, ты, красивая, а калека. Кому ты нужна такая? Родной муж отказался, как ты будешь жить, если матери не станет?! Здорового человека такими словами можно в петлю загнать, а она, Ласточка, смеется. 
    - Красота, - говорит, - со мной осталась. Красота не в ногах, а рука одна есть целиком, притом правая. Видите, как я вышиваю и пишу. Не пропаду. Государство поможет. А дети, что ж! Я считаю, что у меня есть дочка. Та, что в розовом платьице. Кто знает, может быть, у меня еще будут дети. Как Бог даст! 
    Через полгода повезли ее в клинику в Киев. Там опять свалилась на нее беда, но уже другого порядка. 
    Вызвали на консилиум профессора одного, солидного мужчину лет под пятьдесят. Увидел он Ласточку и растерялся. Глаз отвести не может. Побледнел. Стоит, как статуя, и на Ласточку дикими глазами смотрит. 
  Заметили коллеги явно ненормальное состояние профессора, переглянулись, потом один говорит: 
    - Вы чем-то расстроены, Павел Никанорович, может отдохнете немного? 
    - Да, да, - очнулся тот, - извините, легкое головокружение. Если позволите, я на минуту выйду. 
    Вскоре он вернулся, осмотрел Ласточку, а сам нет-нет да и взглянет на нее. Странно так взглянет: удивленно и вопросительно. Словно сам себе не верит. 
    Ушли доктора. И профессор ушел. Часа через два, однако, вернулся с пакетом фруктов. Сел на стул около кровати Ласточки, спрашивает: 
    - Скажите, Таня, вы действительно в Крыму родились? Расскажите, пожалуйста, о себе. Мне это необходимо. Для душевного спокойствия. 
    Ласточка стала рассказывать и почувствовала, что профессор словно не верит ее рассказу. Или не хочет верить. Время от времени он вглядывался в нее и тут же отводил глаза. Потом встал, вежливо простился и ушел. 
    В дальнейшем не проходило дня, чтобы он два-три раза не забежал к Тане в палату. Попросту садился к Ласточке на кровать, чистил ей фрукты и кормил, как маленькую. Поначалу Таня стеснялась, потом чутким сердцем женщины поняла, что стеснение огорчает Павла Никаноровича. Стала подчиняться мелким его капризам, вроде кормления кусочками фруктов из его рук, заметив, что доставляет этим ему большое удовольствие. 
    Уходил он от Ласточки веселый, помолодевший. Она не знала, что и думать о странностях профессора. Мучилась этим. 
    «Зачем я, обрубок женщины, нужна ему? – размышляла она. Что он во мне находит особого?» 
    «Может, у него своеобразная извращенность?» – пугалась она. Ласточка где-то читала о подобных вещах, слышала, что пресытившиеся красотой находят болезненное утешение в уродстве. Порою ночами не спала она от таких мыслей, хотя профессор не подавал повода думать о нем плохо. Наоборот, всегда был ласков, услужлив, весел и вежлив. 
    - О чем ты вздыхаешь, красавица? – спросила как-то после ухода профессора санитарка, убирая палату. – Не думай плохого, детка. Павел Никанорович светлой души человек. Я его давно знаю. 
    - Мария Степановна, - решилась вдруг Ласточка, - почему он ко мне не так, как к другим относится? Зачем я ему? 
    - А ты не знаешь? Он тебе не говорил? 
    Женщина присела на стул, пытливо вглядываясь в Ласточку. 
    - Так… Значит, не хочет говорить? Что ж, его дело. По-моему, напрасно не хочет. – И, помолчав, сказала с ударением: - Однолюб он, Павел Никанорович, однолюб, а ты, деточка, как две капли воды схожа с его покойницей женой Ольгой Викторовной. Я сначала и то испугалась, увидев тебя: вся как есть похожа ты на Ольгу Викторовну, земля ей пухом. Вся как есть: глаза, волосы, лицо, голос. Такая она была в молодости. Я хорошо помню. Вот он, профессор, и ходит к тебе, вспоминает свою молодую любовь, да и сам душой молодеет. 
    Еще приветливее после этого разговора Таня встречала профессора, стараясь разгладить смехом и остротами его морщинки. Как выяснилось позже, лучше бы она этого не делала. Не было бы у нее лишних переживаний, душевной борьбы и острой жалости к профессору. 
    У нее отняли остаток правой ноги. Осталась совсем без ног. Швы зажили. Пришла пора выписываться из больницы. 
    Павел Никанорович уговорил Таню пожить у него. 
    - Квартира большая, - говорил он. – Ухаживать за тобой будет специальный человек. Хочешь, Марью Степановну возьму. Дождешься у меня решения о своей пенсии, мотоколяску тебе за это время выхлопочу. Двойная польза: тебе отдых, и мне с тобой веселее. 
    Живет Ласточка у профессора, ни в чем не нуждается, хозяйкой себя чувствует. Но скучает. Одно дело знает – вышивку. Вышивать научилась одной рукой на пяльцах. 
    Вышивает - и скучает по большой жизни, движению, людям. Тут еще Павел Никанорович стал поглядывать на нее не так, как прежде, по-товарищески, а иначе, как мужчина на женщину. 
    Испугалась она. Долго думала, как быть и нашла выход: попросила профессора устроить ее на курсы бухгалтеров. Год проучилась, окончила курсы и решила возвращаться домой, в Крым. Профессору сказать об этом не решалась, не хотела его расстраивать. Однажды все-таки решилась. 
    - Что ты, Таня, - побледнел он. – Как же я без тебя? Ты мне молодость, силы вернула. Я люблю тебя, Таня, люблю больше жизни. Ты для меня - всё! 
    - Не меня вы любите, Павел Никанорович, - с горечью сказала Таня. Во мне вы любите свою жену, память о ней любите во мне. Вижу, понимаю, недаром вы, сами того не замечая, зовете меня иногда Олей. 
    - Так будьте моей женой, Таня. Замените Ольгу до конца моих дней! 
    - Очень вас уважаю, - отвечала Ласточка. – Всю жизнь буду благодарна, но женой вашей не могу быть. Хороший вы человек. Все для вас готова сделать, но женой быть – нет, не могу. Мало я помню своего отца, поэтому считайте меня своей дочерью, Павел Никанорович. Буду хорошей вам дочерью. А домой вы меня отпустите. В Киев не хочу. Только в Крым, в свое село. Анатолия, говорите, встречу? Нет, не встречу. Уехал он в Сибирь. Говорят, женился там. Пусть. Мне не жалко. В родное село он больше не приедет. Я его знаю. 
    Добилась своего Ласточка. Вернулась домой. Крепко взяла в одну свою маленькую руку колхозный учет и финансы. 
    Через некоторое время предложили ей возглавить городскую организацию инвалидов. Дали квартиру, машину, закрепили персонального водителя. 
    Хороший парень. Влюбился в нее. Она согласилась стать его женой. Значит, тоже полюбила. Забеременела, хотя медики категорически не рекомендовали ей роды. Однако наша Ласточка всю медицину вверх ногами поставила, а ребенка выносила. Приезжал из Киева Павел Никанорович, чтобы консультировать прохождение беременности. Родила она девочку. Как мечтала.
 
    - Запомни, сынок, - резюмировал отец, - не могут обстоятельства противиться тому человеку, который поставил перед собой конкретные цели. Если будут у тебя тяжелые времена, а они бывают у всех, вспомни Ласточку.