odri (Дания): Сплетая судьбу из случайных событий. ЛИКА И БЕРН. (Продолжение)

Все события в этой истории - выдуманные, все совпадения случайны

  Начало
  1. 
  Лика думала о предстоящей поездке на похороны, логично перескакивая на воспоминания о первых месяцах после приезда. 

  Со спокойной иронией, словно на сюжет из старого знакомого фильма, смотрела она на себя прошлую, полную наивных надежд подружиться и понравиться новой жизни и людям, живущим ею, этой жизнью, для Лики - непривычной, а для них - естественной и просто единственно возможной. 
  Те времена, когда она с возбуждением и интересом ждала любых походов в гости, приходов гостей к ним, знакомства с Фредом и ожидания встреч с дочками мужа, покупала подарки, паковала их, удивляясь этой традиции, когда все подарки, даже самые незначительные, должны быть упакованы в цветную, специально к случаю купленную бумагу, обвязаны ленточкой в тон. И вручены торжественно или поставлены в кучу таких же или подобных, со своей визиткой или поздравительной открыткой - зависело от случая и количества приглашенных. 

  Как она с восторгом и восхищенными восклицаниями сама распаковывала принесенные гостями гостинцы, и там оказывался либо цветок в горшке, именно тот, о котором Лика мечтала, или бутылка вина, или коробка конфет - всегда что-то трогательное и приятное. 
  Она с любовью наряжала мужа и наряжалась сама, радуясь, как они красиво смотрятся вместе, как любит Берн новую одежду, как подбирает галстук к рубашке. И когда они входили в залы, вестибюли, коридоры и просто комнаты - все взгляды сразу устремлялись на них - это было так необычно - русская жена коллеги. Лика "держала" спину, улыбалась до боли в скулах, жала протянутые руки - все любили ее, все радовались ей. Так это выглядело. 
  Те времена давно канули в лету… 

  Жизнь строилась медленно и трудно, ее тоненький ручеек пытался найти себе место среди других, устоявшихся твердых жизней, с их крепкими охраняемыми берегами, которые маленькому ручейку было не пробить. Он бился, ломался и рвался. Иногда, казалось, все, у него больше нет сил и мощи - ведь не может ручеек выжить без дополнительной воды - с небес ли, из земли ли, но должно что-то подпитывать маленькую водяную струйку, одного желания присутствовать в жизни недостаточно. А те вOды, которые ручеек имел, иссыхали и испарялись от обид, разочарований, тотального непонимания и неумения найти свое место. 
  Друзей становилось все меньше. Да, и кто сказал, что это были друзья? Берн - это говорил Берн, каждый раз тормоша и целуя Лику после очередных гостей, пересказывая ей их восторги и радость от общения с нею, Ликой. 

  Неподдельный интерес, вызванный неожиданной для всех женитьбой Берна на русской, когда их наперебой звали в гости и смотрели на Лику, как на диковинку и спрашивали, как она относится к Горбачеву, наконец-то, иссяк. Лику удивляла и смешила их политизированность и непонимание русских реалий, она пыталась объяснять, но народу было неинтересно. Всё, что шло вразрез с их мнением, было неинтересно. Они видели в ней Элизу Дyллитл, нашедшую своего доктора Хиггинса, и это не мог почувствовать только идиот. Лика не была идиоткой, она быстро все поняла, не обрадовалась, но и не огорчилась особо. Это же было только начало, они ее просто не знают, а, вот, когда узнают, то все будет по-другому. 
  Она попала в общество людей, реализовавших себя давно и прочно, по-разному удачливых в семейной жизни, но очень осторожных и продуманных в своих рисках. Поступок Берна им был непонятен, но интересен. И на какое-то время обсуждение его странной скоропалительной женитьбы заняло все умы их небольшого корпоративного общества. 

  Но к Лике это никак не относилось. Она была предоставлена самой себе. Фигурально выражаясь, никто не подвинулся, дабы дать ей, хотя бы, крохотное местечко рядом, на той же лавочке, где сидели сами. Хотя среди реализовавших себя, в основном, были мужчины, а жены их грелись в теплой ауре супругов. Они самоутверждались, хвалясь путешествиями, новыми машинами, иногда показывали фотографии детей и внуков, которых, впрочем, была масса в каждом посещаемом доме. С детьми и внуками они виделись редко, но обилие фотографий на стенах, столах, полках заменяли живое общение, создавая иллюзию присутствия тех в их жизни. Он были знакомы по многу лет, четко зная, кого, когда и для чего приглашать. Лика никак не вписывалась и не могла заинтересовать. У нее не было главной ценности, на их взгляд: положения в обществе и денег. Она была никем. И появление её среди них – новой, ничего не знающей и не умеющей, из того, что надо было знать и уметь в ИХ кругу - придало женам некую великую значимость и возможность погордиться. 
  После представления и двух-трех приветственных фраз по-английски к ней поворачивались спиной, и заходил разговор на датском, где никого не заботило непонимание ею языка. 

  Она бродила вокруг, рассматривая. В домах, как правило, были хорошие библиотеки, поэтому Лика часто забиралась с ногами в какое-нибудь уютное кресло и погружалась в чтение - неважно, что она не знала многих слов. У нее проснулся какой-то звериный нюх, интуиция понимания без слов, по смыслу. Фразы можно было перечитать по нескольку раз, догадываясь о смысле. Во всяком случае, это было намного легче, чем попытки понять невнятную речь окружающих. 
  Она не могла показать своего отчаяния или слез - это было не принято. Единственное, что она себе позволяла - это позвонить в Россию. И, услышав любимые голоса подруг, лишний раз для себя констатировать, что это - уже прошлое, она уже оторвана от них. От их забот и волнений, страхов сокращения на службе и конфликтов с мужем, снова пришедшим поздно. Ее проблемы, в свою очередь были непонятны им. Нет подруг? А зачем они тебе? У тебя есть мы - звони, мы всегда рады выслушать. Не понимаешь язык? Ну, поймешь, не беда, с твоим-то упорством! Главное, любите друг друга. 
  Она звонила и детям, и маме, но эти звонки ее просто лишали последнего мужества, наполняя глаза слезами, а душу - болью. Им она была нужна веселая и беззаботная, она не имела права, приняв такое переломное решение об отъезде, нагружать их своими неудовлетворенностями и сомнениями. 

  В гостях и на встречах Лика привыкала сидеть молча, окруженная чужим языком и чужими людьми. Берн всегда был рядом, но не с ней, а где-то и с кем-то. Так принято в датском обществе: муж и жена вместе не сидят за столами и, соответственно, практически не общаются друг с другом весь вечер. 
  Она ловила его взгляды и взгляды тех, с кем он говорил. И чувствовала себя товаром, который приобрели, а теперь с гордостью показывают и оценивают вложения. 
  Когда она говорила об этом Берну, он счастливо смеялся и отвечал: 

  - Да разве это плохо, что я люблю все лучшее и стараюсь заполучить? 

  - Ну, да. Ты настолько не уверен, что сделал правильный выбор, что тебе надо подтверждение этого обществом. 

  - Нет, ну, что ты, - он тут же делал виноватый вид, целовал Лику в лоб, как маленькую девочку и добавлял, - но всегда приятно одобрение друзей, ты понимаешь? 

  Это было время эйфории и надежд. 

  2. 
  Постепенно ”карнавальные мероприятия” сошли на нет, Лика ушла ”с головой” в языковые курсы, одновременно ища хоть какую-то работу. Коммуна обязала Лику заниматься интенсивно языком, как всех иностранных жен, прибывающих в Данию по брачной визе, подписав с нею интеграционный контракт на три года. За три года Лика должна была окончить курс датского, как второго языка, и сдать все уровни госэгзаменов. Поэтому о работе в коммуне сказали однозначно: 
  - Сначала язык, а потом поговорим. Раз муж заплатил гарантию и привез вас сюда, значит, у него есть средства прокормить жену, пока она изучит язык на достаточном для работы уровне. 

  Каков должен быть этот уровень, никто не уточнял. Но Лика поняла, что с работой ей не помогут. Тогда она обратилась к Берну - у него была масса знакомых и контактов, он-то ей должен помочь. 

  Тот давний разговор до сих пор лежал горьким осадком в ее душе. Она понимала, что это совсем неправильно и относила горечь осадка к своей гордыне и завышенной самооценке. Тогда она впервые увидела мужа в новом для себя образе и впервые поняла, что муж совсем не тот мягкий увалень, обожающий ее, с которым они встречались в России и ездили в поездки до женитьбы. 

  Лика начала обсуждение проблемы, как всегда - с места в карьер, что было неразумно. Она еще не знала, что каждому серьезному разговору в ее новой семейной жизни должна предшествовать большая подготовительная работа. 
  Едва они сели ужинать, как Лика сказала: 

  - Берн, мне очень нужны деньги. 
  Берн удивленно понял голову от тарелки, вилка и нож замерли в воздухе. 

  - Что случилось? 

  - Нет, ничего не случилось. Ты знаешь, что мой младший сын только на втором курсе университета, бизнес наш зачах после последнего повышения аренды, ему надо выплатить зарплату продавцам, закрыть секции, сняться с учета в налоговой и сосредоточиться на учебе. Он хочет еще параллельно поступить в педагогический на английское отделение. Конечно, он будет подрабатывать, но пока, ты понимаешь... 

  - А что его отец? - Берн уже успокоился и взял ситуацию в руки. 

  Лика нахмурилась: 

  - А что отец? Я к нему обращаться не буду, он нам никогда не помогал, его не волновало, как мы выживаем. Мы расстались без обязательств, я и развод-то без него в суде оформила, когда сыну уже исполнилось 18, так что все его отцовские обязательства им выполнены. 

  - Лика, дорогая моя, ну, я же помогаю твоей маме. И очень этим горжусь, кстати, ты знаешь. - Он поднял руку, останавливая готовую возразить Лику. - Помочь человеку, пережившему войну и не получающему достойную поддержку от государства за столько лет работы? Сколько, ты говорила, твоя мама проработала? 

  - Сорок лет. 

  - И какая у нее пенсия? 

  Лика опустила глаза: 

  - Ну, 100 евро, да какая разница, какая у нее пенсия, у нее еще и ничего, у других - намного меньше. Берн, давай не будем, я знаю, что ты мне сейчас скажешь. Нельзя ли в другой раз, пожалуйста, в другой раз. Я тебе очень благодарна за маму, но это было мое условие, ты помнишь - ты высылаешь ей деньги, пока я не стану зарабатывать сама, ты сказал, что это - не вопрос, помнишь? 

  - А я и не возражаю. 

  - Берн, ответь мне, пожалуйста, сможем ли мы высылать деньги еще и моему сыну, хотя бы год? 

  - Кроме того, у него есть старший брат. Не мог бы он ему помочь? 

  - Берн, у старшего своя семья, он еще не освоился в Москве, они недавно купили квартиру, у них ребенку всего три года. Им и так очень непросто выживать. Младший - это моя ответственность, я не имею права перекладывать ее на плечи сына. Он же сын, понимаешь? Сын, а не спонсор. 

  - А я - спонсор. Спасибо. Я так и знал. Не зря меня адвокат предупреждал заключить контракт, что всем вам только деньги нужны… 
  У Берна пропал аппетит, он шумом отодвинул стул и вышел на балкон. И уже оттуда продолжал: 

  - Нет, дорогая, пусть он думает о себе сам, а у меня своих детей трое, не думаешь ли ты, что я должен тоже им помочь? 

  У Лики сжалось горло, она не могла говорить. Горячие слезы закапали в тарелку со спагетти, она наклонилась к ней так низко, что почти касалась соуса носом. Ей было стыдно, что она не может сдержаться. Она сердито смахнула слезы и тоже, с шумом отодвинув стул, вышла на балкон: 

  - Берн, но ему же только 20 лет будет, он еще совсем ребенок, твой младший сын старше его на 10 лет, а дочери - и того больше. Они же стоят на ногах, все трое… 

  Вдруг она осеклась. Ей показалось абсурдным происходящее настолько, что она замолчала и не могла больше произнести ни слова. О чем она говорит? Она выпрашивает у своего мужа помощь для ее сына, убеждая, что ее сын нуждается больше, чем дети мужа? Как ей, вообще, это могло придти в голову? Совсем потеряла разум с изучением датского. 

  Она встряхнулась и заставила себя улыбнуться: 

  - Берн - это все глупости, что я тут говорила. Конечно, ты просто обязан помогать своим детям, но я тоже буду помогать своим, пока им это необходимо. Мне нужна работа, прямо завтра, не мог бы ты позвонить по своим знакомым и поспрашивать? Может, кому-то нужна помощь с детьми, с бумагами, с уборкой? Я не могу работать целый день с утра до вечера, так как у меня курсы ежедневно по три часа, но с гибким графиком, раза 4 в неделю я бы справилась. Я же - умница, у меня хороший инглиш, а датской я нагоню. 

  Берн посмотрел на нее грустно и с пониманием: 

  - Конечно, дорогая, - он взял ее руку, повернул к себе ладонью и поцеловал. - Конечно, мы найдем выход, не расстраивайся… 

  3. 
  И выход нашелся сам собой. Не зря ведь говорится, что судьба помогает ищущим. Через пару дней Берну позвонил его давний приятель Финн. Пересказав все новости, поговорив о подагре, артрите, чудесных внуках и гольфе, Финн вдруг сказал: 

  - Берн, а, кстати, ты знаешь Николаса, моего сына, он художник? 

  - О, да, конечно, мы были с Ликой на их с Фрейей последней выставке, очень впечатляет. Лике так понравились украшения, которые делает Фрейя, я уже сам хотел тебе звонить, как они? Наверное, где-нибудь в Швейцарии, на открытии очередного магазинчика? 

  - Нет, они сейчас в Дании, недалеко от вас, Николас достраивает дом на Высоком холме. 

  Да, конечно, они видели этот дом... 

  На том месте долго стоял старенький, ветхий домишко, с соломенной крышей и покосившимся туалетом. В нем никто не жил, и Лика удивлялась, почему все это заброшенно стоит практически в самом центре жилого массива. 

  - Вероятно, кто-то купил, но деньги закончились, - усмехался Берн. 

  Домишко прилепился к краю Высокого холма, и вид на море до горизонта открывался просто потрясающий. Каждая яхточка и кораблик были видны как на ладони, шведский берег, зубчатой каемкой вырисовывался просто с точностью чертежа. 
  Они каждый раз проходили мимо этого дoмишки, и Берн мечтательно потирал руки, рассуждая, как было бы здорово купить эту рухлядь и построить на ее месте дом, полный воздуха и света… 

  Однажды они увидели, что дом на этом месте уже построен. Он был практически из стекла, деревянные тяжелые бревна соединяли стеклянные стены лишь кое-где. На покатой крыше были уже уложены солнечные батареи для отопления. Но вокруг царил хаос стройки - горы глины, мешки цемента, строительная техника - работы велись с размахом. 

  В другой раз они наблюдали, как за полчаса рабочие разровняли перед домом эти бугры, холмы и неровности, и тут же покрыли огромным травяным газоном с уже готовой травой. Лика просто раскрыла рот от удивления. Берн пожал плечами: 

  - Деньги, моя дорогая - это все просто большие деньги. 

  Вот этот чудесным образом выросший рядом с ними дом и был новым домом Николаса и Фрейи. 

  - Ты знаешь, какая это проблема найти надежного человека, которому можно довериться, который бы "вел дом"? - продолжал звучать в трубке надтреснутый голос Финна. Берн включил кнопку громкой связи и Лика слушала разговор, но понимала мало. 

  - Не хотела бы твоя жена попробовать? Всех бы устроил такой выход. Не волнуйся ни о чем. Справки о твоей жене они уже навели, мир тесен, - Финн тихо и хрипло засмеялся, потом надолго закашлялся. Отдышавшись, он закончил: 

  - Николас и Фрейя могут сегодня же и подойти, поговорить. Если, конечно, твоя жена согласна. Как там, говоришь ее зовут? Надо записать, у меня такая плохая память на имена. 

  Она была не просто согласна, а горячо благодарила. 

  4. 
  Так в жизнь Лики вошли первые работодатели: Николас и Фрейя - художник и ювелир. 
  Ликa была несказанно рада этим неожиданным деньгам, драя чужие полы, считая, насколько сыну хватит этих денег, крахмаля, а потом выглаживая бесчисленные льняные салфетки, скатерти, рубашки хозяина и шелковое белье хозяйки. Она не понимала, зачем гладить шелковое белье, но так ей было велено - хозяин-барин. 
  У нее были обожжены подушечки пальцев - она никак не могла подстроиться выхватывать накрахмаленную ткань точно из- под валика гладильной машины, чтобы она не закрутилась и не превратилась в намертво, от сырого крахмала, прилипший к гладильному валику, дополнительный слой ткани. 
  В ушах всегда были наушники с новым уроком. К каждому дню нужно было выучивать 15 предложений. Она была просто счастлива такой возможностью учиться, одновременно двигаясь, да еще при этом и зарабатывая деньги. 

  5. 
  А потом пошли ее жуткие провалы с падчерицами, сначала свадьба младшей, потом крестины ее младшенького, потом день рождения старшенького и ее самой. Это были такие нечестные и обидные интриги, когда в глаза ей улыбались и обнимались, никак ее не останавливали ни в играх с детьми ни в помощи по уборке, наоборот, словно поощряя ее улыбками и всегдашним: "Во э ду сюй" - что означало широченную палитру восхищения Ликой. 

  А через пару-тройку дней, когда Берн, по обычаю, звонил поблагодарить "Цак фо сист" " За последнее ", как это называлось по-датски, одной из них, ему подолгу высказывалось, какая Лика не такая. А Берн слушал монолог дочери и только повторял: 

  - Да, я обещаю, я скажу, да, я, скажу, да, а обещаю. 

  Потом он долго молчал, а Лика, ничего не понимая, приставала к нему с расспросами... 

  Все. На этой мысли ее снова обдало жаром стыда, она сжала виски руками, закрыла картотеку, поняв, что ничего она сегодня уже не напишет, надо ехать домой. 

  6. 
  "Чего ты боишься, подумай, чего? - спрашивала она себя, глядя в окно автобуса, на котором добиралась до станции. 

  И сама себе отвечала: 

  - Я боюсь ехать на похороны. Я не знаю этих людей, я не знаю, что мне там делать, я боюсь. Я никогда не знала и не видела Амалию, я боюсь. 
  На меня снова все будут смотреть, с любопытством и удивлением - разглядывая, чего такого нет в датчанках, что Берн женился на иностранке, да еще откуда? - из России, ладно бы, на англичанке, американке, француженке. Я не хочу снова быть на виду, снова объяснять, какая я - умная, образованная, а страна моя - самая лучшая на свете, только не хватает там мужчин для всех желающих женщин, так как Россия все еще находится в демографическом перекосе после второй мировой войны”. 

  "Тебе вовсе и не надо им ничего объяснять, веди себя естественно, улыбайся и помалкивай. Спросят - ответь, не спросят – промолчи, - снова пристал к ней ее двойник. - Что тебе - в первый раз? Ты хочешь отпустить Берна одного? Хочешь? Попробуй, но это будет твое поражение”. 

  - Ну, почему? 

  "Ну, потому, что ты - его жена, и тебя хочет видеть Лиззи”. 

  - Хочет? Опять как диковинку показывать родственникам покойной жены Берна? Нонсенс! Зачем он сам туда едет? 

  Автобус завернул к остановке, открылись двери, народ, толкаясь торопился на выход - у всех поезда по расписанию, все боялись опоздать. 

  Еще 20 минут в поезде Лика паниковала и пыталась себя успокоить. А выйдя из вагона, на пустую темную платформу, вдохнув чистую прохладу, пахнущую сыростью, морской водой и лесом, она уже знала ответ. 

  7. 
  Дома было пусто - у Берна вечернее дежурство. 
  Утром Лика забыла закрыть окно, поэтому в небольшой комнате стояла настоящая стужа. Не снимая пальто и туфли, Лика прошла к окну, захлопнула, недовольная собой, створку, повернув зажим до упора, наклонилась в угол, повернула регулятор тепла на последнюю цифру - пятерку. Бросила взгляд на мигающий глазок у телефонного аппарата. Автоответчик. Включила, пока стягивала одежду и переобувалась в тапочки, слушала. Два сообщения с пустым телефонным шорохом вместо разговора, третье от Лиззи с просьбой перезвонить. 
  Представив последующие события: как Берн придет, как позвонит Лиззи, как потом опять начнутся бесконечные разговоры, Лика быстро пошла на кухню, открыла шкаф, где у них стояло блюдо с лекарствами, достала его, переворошив хорошенько, нашла снотворные таблетки, выдавила из облатки две, запила молоком из холодильника... 
  Через час она уже мирно спала, не слыша, как пришел Берн, как он звонил Лизи, и о чем они говорили. 

  8. 
  Лиззи была очень довольна собой. Впервые за многие годы она смогла собрать всю семью, всех своих родных и любимых людей, разбросанных далеко от нее и друг от друга. Смерть Амалии собрала их всех. Космус, старший сын Лиззи, взял все хлопоты на себя. Он работал в банке, начальником отдела, четко и быстро организовал все - от объявления в газете до поминального стола. 

  Лиззи оставалось только заняться собой, как сказала ей Алиса - жена Космуса. Лиззи всегда слушалась невестку, считая ее большой умницей и прекрасной партией для Космуса. 
  Они дружили еще со школы, и, несмотря, на то, что Алиса была дочерью местного банкира, а Космус - сыном Лиззи, то, что Космус был сыном Космусa - героя Сопротивления, уравнивало их. Так как героев Сопротивления было так же мало, как и банкиров, а ценили их в обществе, пожалуй, больше. 

  После смерти Космуса Лиззи ушла из госпиталя, где она работала операционной сестрой, чтобы побольше быть с детьми. С ней случилось что-то совсем странное: она стала бояться оставлять их одних, ей все время мерещилось, что с ними что-то случится. То ей виделось, как Космyс вылил на себя керосин из лапмы, а Амалия зажгла спичку, и ее мальчик вспыхнул факелом, то - что они пошли купаться, и их унесла от берега отливная волна… Она бросала всё и мчалась через весь город домой на велосипеде, находя детей, спокойно сидящими за столом, за уроками. Она прижимала их к себе, сдерживая рыдания, задыхаясь от недостатка воздуха после быстрой езды, и счастливым зайцем в груди билось ее страдающее сердце. 

  Так продолжаться долго не могло. Однажды вечером, возвращаясь с работы, Лиззи сбила машина, так как она, в задумчивости, не увидела ее за кустами. Из машины выбежал высокий красивый мужчина, пахнущий хорошо и дорого. Не говоря ни слова, он подхватил Лиззи, скорчившуюся на бордюре, отнес ее к машине, положил на заднее сиденье, безвольную и неподвижную, как и следует быть жертве дорожного происшествия, и через 5 минут они подъехали к ее же родному госпиталю, к приемному покою. 

  Едва увидев входящего мужчину с Лиззи на руках, Эллен, молоденькая врачиха, с оханьем бросилась к ним 

  - Лиззи, Лиззи, что с тобой, Лиззи? - Лиззи знали и любили все. Хотя она и перешла работать в отделение патронажных сестер, посещая на дому новорожденных, так как это давало ей гибкий график работы и возможности присутствовать дома некоторое время в течение дня и вечерами, ее помнили в хирургическом отделении. Oна опекала, помогала, поддерживала, всегда была весела и приветлива. 
  Одна она знала, что творилось в ее душе, но душа эта была на запоре, от всех, только участие другим, но никогда сочувствие или помощь себе - она была для этого слишком горда. 

  Как сквозь вату и туман ощущала она все происходящее… Её положили на жесткую холодную клеенку кушетки, вертели во все стороны, ощупывая, чья-то теплая рука легла на ее голову. И на мгновение она подумала, что ее Космус вернулся к ней... Нет, Космус никогда не был таким нежным, он был добрый, далекий от разных нежностей, борец за свободу. Это единственное, что он умел и любил. Только вот со своей болезнью он бороться не стал и сдался на ее милость, так неожиданно уйдя из жизни. 
  Но рука и тепло от нее было так знакомо… Курт, да, это, наверное Курт, но откуда? Eдко и остро запах нашатырь у носа и резко после этого прояснилось в голове, а глаза заслезились. 

  - Ну, вот, Лиззи, - услышала она дрожащий мужской голос. - Все хорошо. Доктор сказала, что это просто ушиб. Но мы должны немного подождать, так как полиция уже едет. 

  При упоминании полиции ею овладела паника… 
  Она помнила военные ночи и комендантский час, когда она возвращалась с работы поздно вечером и попала в полицейскую облаву. Почему у нее не было с собой документов? Она уже не помнила. Но вдруг это показалось таким важным, почему? И кто ей тогда помог? Да, это был Курт, неожиданно материализовавшийся в ее жизни снова после их первой встречи во время венчания. 
  Она забыла его лицо и, в первый момент, не могла понять, откуда ей так знакома эта холеная свежесть, запакованная в эффектный серый мундир мужская стать и привлекательность. Как она, вообще, смела думать таким образом, если ее Космус страдал за решеткой? Она тогда устыдилась своих мыслей и опустила глаза. 
  Он зашел в огромную комнату, где сидели, стояли, плакали и ругались масса людей, оказавшихся почему-то отловленными как рыбы, загнанными в какой-то проулок, где их, как скот, затолкали в машины и привезли сюда, в полицейское управление. Где-то дома их ждал остывающий ужин и тревога домашних, не понимающих, где их близкие в такой поздний час. Об облавах никогда не сообщалось заранее, просто вдруг оцеплялась автоматчиками одна или другая улица, и все, кто был в этот момент на ней, оказывались в западне. Но Лиззи как-то везло, с ней это приключилось в первый раз. Дома ее никто не ждал, Космус был в тюрьме, поэтому она ничего не боялась, а просто сидела и ждала, что будет. 
  - Мне кажется, фрекен, я с вами знаком, но где это было и когда? Не хотите ли мне рассказать об этом?

Окончание