odri (Дания): Сплетая судьбу из случайных событий. ЛИКА И БЕРН

Все события в этой истории - выдуманные, все совпадения случайны.

  1. 

  Лика обдумывала фразу, когда зазвонил телефон. 

  "Hy, наконец-то, объявилась Томка", - подумала Лика, одним прыжком достигнув аппарата и снимая трубку. Томка была одной из многочисленных подруг, у которых постоянно происходили драматические события в жизни. Подруги могли позвонить или приехать к Лике, зная, что всегда получат и утешение, и чашку горячего чая со свежим печеньем, которое Лика тут же, за пару минут, пока выслУшивала чужие горести, замешивала и ”бросала” в духовку. 

  У нее была примета: если гOре замесить в тесто, спечь и съесть - гOре поможет счастью. Такая странная спорная примета, но ей следовала Ликина бабушка, потом - мама, а теперь и Лика. На то ведь они и приметы, чтоб им следовали, не обсуждая. 
  Но это была не Томка. 

  - Добрый день, это Лиззи.

  - Лиззи ? - Лика посмотрела на часы, время подходило к половине девятого вечера, но, учитывая, что Лизи - 89 лет, вполне вероятно, что для нее - это день. 
  - Добрый, Лиззи, как ты? Давно тебя не слышала. 
  - Это ты, Лика? 
  - Да, ты удивлена? 
  - Я каждый раз удивляюсь, когда слышу, как твой язык становится лучше и лучше. 
  Опять… 
  ”Вежливый народ - датчане, - в который раз подумалось Лике, - и через 20 лет, вероятно, будут продолжать* делать тебе комплименты - что ты хорошо говоришь на их языке, а ты уже не просто зомбирована этим языком, но и ошибки в родном языке начинаешь делать”. 
  - Спасибо, дорогая... 

  Лика выжидательно замолчала. Она видела Лиззи, от силы, пару раз. Один раз - на свадьбе младшей дочери мужа, другой - на крещении её же младшего сына, обе встречи были с длительным интервалом, но Лиззи была очень добра и внимательна к ней, если не сказать - ласкова, что на фоне ледяной холодности других, вылядело трогательно. Ликa этого не забыла. Ей сейчас хотелось поговорить с Лиззи, но приученная к осторожности и продумыванию каждого слова, когда дело касалось родственников мужа и общения с ними, Ликa медлила, ожидая объяснения этого нетипичного звонка. Лиззи звонила крайне редко, обычно поздравить с Юлем. 

  Лиззи вдруг прерывисто вздохнула в трубку и зачастила: 
  - Я хотела поговорить с Берном. Я знаю, что у него сегодня вечерний прием до восьми, но я звонила ему на работу, его там уже нет, я думала, он дома... 
  Воспользовавшись ее заминкой, Ликa вставила: 
  - У него сегодня репетиция оркестра. 
  - Ва? - Это такое слово, которое датчане употребляют, когда не понимают чего-то, в оригинале оно обозначает "Что?", но используется разговорный вариант, это совсем не одно и то же, если сравнивать с написанием и нормальным звучанием. Ликa гордилась собой, когда начала понимать разницу. 
  - У Берна сегодня репетиция в "Ефросинии". 
  - Вабехо? - Это еще одно народное выражение, означающее "Что?". 
  - Ты не знаешь, он играет в любительском оркестре на скрипке... 
  - Да? Он занимается музыкой... как славно... у него есть занятие, и он не скучает... 
  - ?? 
  - Ты понимаешь, что я говорю? 
  - Да, Лиззи, дорогая, я все понимаю, каждое твое слово, ты говоришь очень отчетливо и медленно, спасибо тебе. 
  Ликa почувствовала, что Лиззи улыбается по другую сторону телефона - ей было приятно услышать похвалу: 
  - Мне хотелось поговорить с Берном, но… ты ему, пожалуйста, передай, Ликa, что моя дочь, Амалия, умерла сегодня, она почила в покое и мире в Доме для престарелых, в Осмундруд. 
  - О, Лиззи, я соболезную... 

  Но она словно не слышала, она словно говорила сама себе: 
  - Она была больна, сильно больна, последние годы, она была в этом Доме, там все, как у нее дома - ее любимые цветы, книги, мебель, но она так страдала, я навещала ее каждый день, месяц, год, все эти годы я навещала ее каждый день. Мой самый главный страх - что я умру раньше нее, и она останется одна - без любви, помощи и участия… Нет, конечно, за ней был прекрасный уход, но никто не даст ребенку такой любви, как мать, ты понимаешь, о чем я? 

  - Да, конечно, - еле слышно произнесла Ликa. 
  Ей вдруг стало холодно, одиноко, она почувствовала, что стоит босиком, а по полу дует из приоткрытой створки балконной двери. 
  ”Когда же придет Берн?” – Сердце сжала безотчетная тоска… 

  - …Но мой страх не сбылся, Амалия ушла первая, я так рада этому, я закрыла ее глаза, я держала руку моей девочки, она не боялась уходить, она знала, что я к ней скоро приду. 
  - Лиззи, ты здорова и бодра, зачем ты так говоришь? 
  - Да, Лика, ты права, конечно, я - здорова, ты знаешь, я плаваю круглый год в море, я много хожу, я рада, что я все еще живу, но для Амалии это было большим облегчением... 
  - Лиззи, ты - очень сильная. 
  - Да, Лика, я просто устала сегодня. Ты скажи Берну, что теперь у меня будет больше времени для Фреда, он нуждается во внимании и заботе, как и Амалия. 
  - Ну, Берн с ним общается... 
  - Я тоже ему звонила на той неделе и сегодня, я ему позвонила первому... 
  - Да… 
  - Ну, ладно, ты скажи Берну, что Амалия почила в покое и мире, в Доме Престарелых... 

  Далее Лиззи повторила слово в слово всё предыдущее, взяв с Лики обещание - прийти на похороны вместе с Берном, она сообщит о времени и месте. 
  Ликa положила трубку, аккуратно записала всё, что сказала Лиззи, так, на всякий случай, и подошла к окну. Море было спокойное и тихое, полная низкая луна отсвечивала в воде, по поверхности которой шла широкая блестящая лунная дорожка, она колыхалась и переливалась золотистой тягучей парчой... 

  2. 

  Лиззи принадлежала к родственникам первой жены Берна, причем, не прямым - она была женой кузена первой жены Берна - Кэйти. 
  В роду Кэйти каким-то странным образом передавалась психическое нездоровье по наследству одному из детей в семье. Так оно передалось Космусу, мужу Лиззи… 
  Дания была оккупирована Гитлером в 1940 году, движение сопротивления было довольно малочисленным и беспомощным, его раскрыли, кого-то расстреляли, кого-то бросили в тюрьму и забыли до конца войны. Среди таких оказался и Космус. Лиззи ходила в тюрьму, носила своему молодому мужу передачи, ждала его освобождения. Он стал героем Сопротивления после 4 го мая 1945 го, когда Дания праздновала окончание войны. 

  У Лиззи родился мальчик, потом девочка - у них была пара лет разницы. Но радость от мира, снова слаженной семейной жизни, желаемых деток, омрачала неожиданно проявившаяся болезнь Космуса: он был угрюмым, все время курил и почти ничего не говорил, не замечал - ни детей, ни жены. Он как-то очень быстро получил пенсию, перестав посещать контору в коммуне, где был начальником финансового отдела. Потом начались его неожиданные приступы, когда он, ни с того, ни с сего, бросался на Лиззи, пришедшую, например, с работы и на детей - с ножом, они убегали на улицу. Лиззи даже купила маленький домик на острове Лесю, где они пережидали приступы отца, длившиеся иногда неделями. 
  Однажды он уехал в Норвегию, во фьорды, порыбачить - и пропал… 

  3. 

  Через пару месяцев Лиззи посетили двое серьезных мужчин в габардиновых плащах, с широкими, по моде, плечами и в велюровых шляпах, которые они почему-то не сняли, войдя в дом. Лиззи предложила им кофе, но они отказались, продолжая стоять в дверях, попросили только показать фотографии мужа, если есть. 

  Лиззи порылась в старом комоде, нашла потертый альбомчик, достала их свадебное фото, пожалуй, единственное. На нем они были испуганные, но счастливые. Испуганные, потому что в тот день произошло то жуткое, что раскололо всю жизнь на "до " и "сейчас" - и счастливое "ДО" стремительно исчезло, вместе со страшным гулом немецких самолетов, заполнивших небо накануне девятого апрельского рассвета. Из самолетов снегом сыпались листовки, где на плохом датском можно было прочесть несколько фраз, из которых следовало, что немецкие войска входят в Данию по договору с датским правительством для защиты Дании от нападения англичан. Всем датчанам предлагается жить, как жили, не нарушать порядок, а немцы будут править вместе с датчанами в совместном правительстве. 

  А у них было назначено венчание... Оно состоялось, это странное венчание, где все присутствующие были полны тревоги и растерянности, а не радости, как дОлжно. Церемония была скомкана приходом немецких офицеров, прямо в момент, когда Космус надевал Лиззи кольцо на палец. Он посмотрел на вошедших, кольцо со звоном выпало из его дрожащих пальцев и покатилось по каменным плитам пола. Все замерли как парализованные, глядя, не отрываясь, как убегает обручальный символ от молодых. Но один из офицеров резво подскочил и остановил катящееся кольцо, подняв его и с улыбкой протянув Космусу: 

  - Поздравляю, - сказал он по-датски, - скорее наденьте кольцо своей невесте на палец, смотрите, как она расстроена. 
  Он подошел к Лиззи и, взяв ее руку, поднес к губам. 
  - Какая прекрасная пара, - промолвил его пожилой спутник, - Курт, ты становишься назойливым, не будем мешать. 
  Через минуту они, повернувшись ко всем лицом, а к молодым и священнику - спиной, щелкнули каблуками, поклонились и вышли из церкви, громко цокая подковами. 
  Лиззи быстро надела кольцо Космусу на палец, взяла его замершие руки в свои, нащупала кольцо в одной из них и неуловимым движением сама окольцевала свой безымянный палец. Они забыли поцеловать друг друга. Священник перекрестил их, не в силах произнести ни слова, набрал в легкие воздуха, еще раз перекрестил всех присутствующих. Несколько секунд стояло гробовое молчание, органист наверху на хорах давно прекратил играть, похоже, исчез… 

  Тихим, постепенно нарастающим голосом, священник начал говорить. Эта была не просто проповедь или напутствие молодым в новую жизнь - это была мольба для всех и обо всех - утешение будущих скорбей и призыв к смирению и любви, а, самое главное, в его мольбе звучало твердое убеждение, что Господь услышит, сохранит и помилует, как его и просят… 

  Эта сцена снова явилась в памяти Лиззи, когда она гладила фотографию, не в силах выпустить её их своих рук. 
  Потом нерешительно протянула ее в сторону ожидавших мужчин. Те долго и внимательно смотрели, переглянулись: 
  - Сожалеем, Лиззи, но, кажется, Вам придется пройти с нами на опознание. 
  - Он умер? - Ее осенила догадка. 
  - Пока не знаем, он ли, но все сходится, мы нашли тело во фьордах, далеко от Осло, не было ни ран, ни ушибов, похоже, он принял что-то. Экспертиза покажет. Но все равно, закон требует опознания. 
  - Ах, Космус, что же ты меня бросил, - прошептала Лиззи, натягивая пальто дрожащими руками, не попадая в рукава. 
  - Как же ты мог, Космус, у нас же дети... 

  4. 

  Берн пришел около 23-x: он был, как всегда после репетиции, радостен, шумен, возбужден, напевал куски из проигранных произведений, шутил, рассказывая о своих коллегах по оркестру. 
  Лика не знала, как начать: 
  - Берн... Лиззи звонила... 
  - Да, Лиззи? - улыбаясь, он обнял жену. - А не пригласить ли нам ее в гости, она была так добра к тебе, и не прогуляться ли нам вместе с ней по лесу? 
  Лика прижалась к нему, уткнулась в плечо и выдавила: 
  - Лиззи сказала, что Амалия умерла, и мы должны пойти на похороны... 

  Тело мужа напряглось, он отстранился, продолжая держать Ликy за плечи, заглядывая ей в глаза: 
  - Амалия? Маленькая Амалия? - у него потекли слезы. Иногда Берн был сентиментален и чувствителен. 
  - Ей было, вообще-то 64 года, - Ликино вечное чувство справедливости, точности и здесь не могло промолчать. - И она, вообще-то, была старше тебя… 

  - Я помню ее юной, красивой, она дружила с Кэйти, приходила к ней, звонила, советовалась о своем здоровье, у нее тогда уже начались проблемы… Ее все так и звали - маленькая Амалия. 
  - Кэйти? Твоя жена дружила с Амалией? Лиззи не упомянула об этом ни слова. 
  - Да, да, Амалия была у нас дома однажды, Кэйти говорила с ней... 

  Он подошел к телефону и поднял трубку: 
  - Ты спросила, когда ей лучше позвонить? 
  Лика мягко вытащила трубку из его рук и положила на рычаг: 
  - Берн, посмотри на часы, время позднее, Лиззи сказала, что она сразу пойдет спать, только немного поест, так как со всеми хлопотами она забыла сегодня поесть. 
  - О, бедная Лиззи... но ничего, у нее прекрасный сын, Космус, такой же, как отец, внуки и правнуки, они все о ней заботятся. Она не будет одна. 

  Сказав это, он успокоился, но Лика должна была рассказать все: 
  - Лиззи сказала, что она звонила Фреду, что она теперь будет заботиться о нем, так как у нее появилось время. 
  Муж растроганно посмотрел на Ликy: 
  - Ты видишь, какая она добрая. 
  - Да, но она - единственная... 
  - Ну, я не могу с тобой согласиться... 
  Это была взрывоопасная тема, поэтому Лика промолчала. Она каждый раз давала себе обещание соглашаться с Берном, когда речь шла о его семье. И каждый раз сама же нарушала данное себе слово. 
  Муж уже наливал вино в бокал, Лика доставала холодные мясные нарезки из холодильника - после репетиции он предпочитал итальянский ужин. 

  5. 

  Дочка Лиззи, Амалия, унаследовала семейную болезнь в тяжелой форме, к 50-ти годам она совсем потеряла рассудок, к этому прибавились еще диабет и сердечное заболевание. Лиззи, ей было к тому времени за 70 , не могла больше ухаживать за дочерью, которая, к тому же еще и жила отдельно, она отправила дочь в один из лучших пансионатов, где у Амалии была своя комната с туалетом и душем - как маленький гостиничный номер. 

  Фред - был сыном Берна от первого брака, в 30 лет он ощущал себя 16-летним подростком, для которого жизнь - череда веселых и необычных проделок. Но люди, по своей примитивной, эгоистической и трусливой сущности не могли оценить всей оригинальности и бесшабашности Фреда, поэтому он иногда был несколько меланхоличен от разочарования в человеческом несовершенстве. Впрочем, недолго и только в отсутствие денег. 
  Толстый, добродушный, с внешностью мальчиша-плохиша, с нежной, чистой младенческой кожей, и такой же, с виду, невинный. На его лице всегда блуждала обращенная в себя улыбка, он всегда обдумывал какие-то планы, потом щедро делился ими с тем, кто готов был его слушать. В основном, это был, конечно, Берн, который обожал сына и становился в его обществе совершенно таким же, как Фред - хихикающим расслабленным подростком. 

  Фред заболел в 20 лет, когда завалил первую сессию в университете, у него началась сильная депрессия. Учебу он бросил. Берн пытался его как-то воодушевить, устраивал санитаром в госпиталь, договаривался о сдаче экзаменов на дому, но Фред поработал полгода, экзамены сдавать отказался, а потом - все тихо и незаметно сошло на нет, под давлением Кэйти и ее постоянными разговорами о слабости здоровья мальчика. 

  6. 

  Иногда казалось, что Берн относится легко и спокойно к тому, что происходит с Фредом, но иногда были такие странные вечера, как сегодняшний, когда Лика понимала , что вся эта легкость и равнодушие - лишь легкий флер, небрежно наброшенный на вечную незаживающую рану обиды и боли за несбывшиеся надежды. Что эта боль присутствует в их жизни постоянно, ее просто не замечаешь, а она стоит за спиной и бьет тогда, когда считает нужным. Как сегодня. 
  Берн выпил уже три бокала вина, время приближалось к полуночи: 

  - Ты знаешь, Лика, я думаю, что Фред болел с детства, у него всегда были проблемы с общением, с детьми, со взрослыми, он сменил три школы - во всех трех были идиоты учителя... 

  Лика перебила его: 
  - Ну, хочется тебе сказки рассказывать, продолжай, но ты знаешь мое мнение: болезнь Фреда - это результат беспредельной его избалованностью матерью - Кэйти. У Фреда комплекс принца, вот только без королевства и многочисленной обслуги. У него всегда кто-то виноват, и окружающий мир недостаточно прекрасен для такого небожителя. 

  В ней говорила боль за мужа, она не могла смириться с тем, как использует его сын. 
  Лика привыкла настороженно относиться к Фредy - если он появлялся в их жизни, значит, что-то случилось. Сразу же нужно было куда-то звонить, бежать, не удивляться неожиданному визиту полицейских с их странными вопросами о местонахождении Фреда, оправдываться на их удивление, что Лика не знает, где Фред. Она не отказывалась, когда ее называли матерью Фреда, не понимая, что между ними разница 15 лет - это было вовсе не важно, важно было иметь наличные деньги, машину и делать что-то немедленно, спасая неразумное ”дитя”. 
  Они ”вытаскивали” его из полиции, и не один раз, платили за адвокатов в суде, так как нарушения им норм жизни каждый раз почему-то заканчивались судом, покупали Фреду коробки с едой, когда уезжали в отпуск, покупали одежду, и все необходимое. У Фреда была приличная пенсия инвалида, все его выплаты делала коммуна, но он умудрялся сидеть без денег. Когда деньги заканчивались, он звонил отцу, они встречались. Получив деньги, Фред исчезал до следующего раза, он не отвечал на телефонные звонки, а перезванивал, когда снова была нужда в отце. Если трубку снимала Лика, он просто говорил: 

  - Это - Фред, где отец? 

  Они переживали одно за другим его увлечения: 
  мотоцикл "Харли-Дэвидсон" и братство ”Черных Ангелов”, когда однажды, разбуженные в 2 часа ночи телефонным звонком, услышали, что внизу, у двери ждут какие-то люди, которым нужно заплатить 3000 крон, иначе у Фреда будут крупные неприятности - он легко и бездумно делал долги, отсылая тех, кому был должен, к отцу; 

  американский автомобиль "Крайслер", 56-го года, - огромный, как платформа, последние два года стоявший у механика, так как Фред не смог оплатить все установленные на машину "примочки", а механик отказался вернуть ему машину, пока он не заплатит; 

  маленький, юркий ”Фольксвеген-гольф”, на котором Фред ездил, несмотря на то, что прав у него не было уже последние 10 лет. 

  Это, как думала Ликa, было единственное, в чем проявлялась его болезнь - он был патологически безответственен. 

  Он потерял свою квартиру, так как соседка жаловалась на него постоянно в правление: он не мыл общий с ней туалет, который почему-то находился на лестничной клетке и был один на две квартиры, выбрасывал окурки и банки из под пива в окно, не платил за жилье, так как счета должны были передаваться в коммуну, а они просто ”ковром” лежали на полу по всей квартире. Правление кондоминимума в течение двух лет судилось с Фредом и Берном, но даже все щедро оплаченные адвокаты не смогли выиграть против строгих законов Дании, защищающих коллективную волю владельцев. 

  Фред сначала лег в психиатрический госпиталь, потом перешел в пансион, где проживал с такими же парнями. Но там сразу начались конфликты: кто-то отбирал его компьютерные игры и ломал дорогущую приставку, кто-то жаловался на него, а он был не виноват... 

  ”Фольксваген” был припаркован на стоянке возле нашего дома. И однажды он исчез. После этого началась эпопея с поисками, восстановлением покореженной и найденной машины, потом она была украдена снова, в процессе очередных её поисков мы находились сейчас... 
  Берн никогда не обвинял сына, он говорил, что его тонкому, необычному одаренному мальчику просто трудно жить в обществе… 

  7. 

  Лика смотрела на Берна, она знала, что если развить эту тему, дальше будет только хуже - тему нельзя было развивать, никак - это путь к скандалу. Берн тоже это знал. Он упрямо смотрел в тарелку. 
  Лика обняла его сзади за шею, поцеловала в розовый затылок с остатками волос: 

  - Не сердись, ты знаешь мое воспитание… Я считаю, что только бездельники не хотят работать. У нас их в свое время называли тунеядцами... 

  - Да, - он положил вилку, осторожно высвободил шею из её рук. Обида стерла улыбку с его лица. 

  - Я пошла спать. 

  - Хорошо, спокойной ночи. 
  И продолжил : 

  - У нас психиатрия считает, что здоровый человек отличается от больного именно желанием работать - человек работает, у него складываются нормальные отношения в коллективе, он социален, ты понимаешь это слово? 
  Лика вернулась и села рядом с ним за стол. Услышав вопрос, молча кивнула. 

  Берн продолжал на повышенных тонах: 
  - А если человек не может вставать по утрам, ехать на работу ежедневно, общаться с коллегами без конфликтов, то... 

  - То он, конечно, просто болен, ты это имеешь в виду? - ехидно перебила его Лика. 

  - Да, именно это: у Фреда социальные и ментальные проблемы... 

  - Да? А, по-моему, он просто лодырь и социальный пара... 

  Берн резко вскочил из-за стола, потянувшись за сигаретами. Бедром он задел тонкий высокий бокал, стоящий на краю стола, тот покачнулся и нехотя упал на пол, разбившись вдребезги. 

  ”Так, доигралась, как всегда. Ну, ведь знала же, знала, какая это огнеопасная тема. Ну, зачем? Неужели было трудно уйти спать, если уже уходила?", - Лика мысленно корила себя, автоматически опускаясь на корточки. Они столкнулись лбами, наклонившись и подбирая осколки, путаясь руками, молча, боясь нарушить хрупкое равновесие... 

  Лика достала совок, щетку, смела мелкие осколки, потом потрогала осторожно ладонью паркет, несколько невидимых колких крошек прилипли к коже. Потом медленно распрямилась, шагнула в сторону двери, ведущей в кладовку, открыла ее и достала пылесос. Все делалось молча, они не смотрели друг на друга. 

  - Я пошумлю немного. - Берн не выносил звук пылесоса. 

  - Да, конечно, спасибо тебе, и, прости меня. 

  - И ты меня прости. 
  Тонкий ледок отчужденности хрустнул. Они снова были друзьями. И это было главным. 


  Фред, дочери, неудачный брак, продолжавшийся более 25 лет и закончившийся неожиданной смертью жены - это было ”наследство”, доставшееся Лике вместе с мужем.
  ”Наследство” сопровождалось многочисленными "скелетами ". 
  ”Скелеты” выпадали на её пути неожиданно, словно из шкафа, открываемого дьяволом время от времени, именно тогда, когда она была особенно расслаблена и счастлива… 

  8. 

  Следующее утро не принесло радости, Ликa была мыслями во вчерашнем конфликте, снова и снова прокручивая в мозгу возможности ухода от безнадежного спора, - возможности, которые не случились. 

  У Лики было чувство вины, она считала, что спровоцировала Берна на подобную, совершенно не характерную для него, несдержанность. У Берна была виноватость в глазах, так как он сам от себя подобного не ожидал и просил прощения еще несколько раз. 
  От этого Ликe становилось еще хуже. Слабый и виноватый муж - это не то, что она любила в нем и ценила. Он не должен быть жалким. Но это она делала его таким своей беспощадной правдой. 

  Они смотрели в окно на море, ледяное и серое, оно недовольно и агрессивно лизало берег, оставляя на песке рваные белые остатки пены. 

  - Не окунуться ли нам? - спросил Берн осторожно. 

  - Ты что? Это - сумасшествие, вода градусов 7, не больше! 

  - Ну, и что? Зато это нас взбодрит и повысит настроение. Знаешь, такая шоковая терапия для пессимистов. – Он показал в сторону купального мостика: 

  - Во, смотри и брандмайор со своей женой пришли. 

  Бранд майором он называл Оле - высококлассного ожогового хирурга, с которым во времена юности они работали в одном госпитале. Когда где-то случался пожар с жертвами, за Оле присылали вертолет военной авиации, так к нему прилипла эта кличка: "пожарный майор". 

  Жена его, тоже хирург, много лет занималась международной борьбой с пытками в лагерях и тюрьмах. Она писала книги, заседала на конгрессах, посещала разные страны, особенно африканские, где о правах человека если и слышали, то слабо и только теоретически. В Дании они бывали редко. По причине своего глубоко почтенного возраста, они давно путешествовали вместе и помогали на местах - то в Уганде, то в Гане, то в Колумбии. 
  Конечно, хотелось с ними пообщаться. 

  Лика натянула купальник без всякого энтузиазма, сверху - белый купальный халат, перебросила через плечо полотенце и спортивный костюм - переодеть мокрый купальник - ей было невыносимо чувствовать на себе мокрую ткань после купания - и это независимо от температуры воды. 

  Лика не могла бросаться сразу в ледяную воду - ей надо было к ней немного привыкнуть. И у нее была своя маленькая каждоразовая хитрость привыкания к ледяной воде: погружаться в метрах 20 от купального моста - и брести, осторожно ступая с камня на камень, по щиколотку в воде. 

  Берн достиг купальни раньше, легко пробежав по газону и дамбе, и беседовал с брандмайором и его женой. Они улыбнулись Лике, приветствуя. Но та была сосредоточена только на моменте погружения в воду и не могла ни о чем больше думать или говорить. 

  Медленно стащила с себя халат, сбросила шлепки - ветер пытался рвать невидимый воздух, растрепал волосы, но было нехолодно. Ноги медленно, осторожно нащупывая скользкие, забитые водорослями ступени, спускали её в воду. По щиколотку. По пояс. Ступни заледенели немедленно, еще не коснувшись дна, она стояла на последней ступеньке... 

  Справа раздался тяжелый всплеск: Берн бросился в воду сразу, спиной навзничь. Лика так не могла. Она предпочитала встречаться с водой медленно и лицом к лицу. 
  - Раз, два, три! – скомандовала она себе, ступила на песчаное дно и, вытянув руки, наклонилась вперед, делая первые плавательные движения, заставляя шевелиться мгновенно окаменевшее тело. 
  "Двигайся , двигайся", - приказала себе. Ноги, подчиняясь, забарабанили по воде, большая волна неожиданно накрыла её с головой. Стало весело, но холод не проходил. 

  ”Вода, вода, забери мои печали, вода, вода забери мои печали”, - повторяла мысленно Лика, прыгая с волны на волну, чувствуя, как отпускает ее горечь и обида, как исчезает сожаление и раздражение. 
  И, вместо недовольства собой, появляется гордость за свое тело, умеющее сопротивляться холоду и волне, и надежда, что все образуется, что Создатель все упредит и рассудит, как надо. Она не знала - как надо. Но знала, что, со временем, эта ясность придет, и она удивится, как все сложилось логично и хорошо, ко всеобщему удовольствию. 
  ”Господи, дай мне силы перенести, то, что я не могу изменить”... 

  Она поднялась на купальный мостик. Берн стоял и, улыбаясь, смотрел на нее. Она любила такой его взгляд, восхищенный и любящий. Он расправил полотенце и начал энергично растирать Лику, согревая. 

  Направление ветра словно изменилось, он стал теплее и приятно обдувал горящую кожу. Кожа даже не покраснела, значит, не такая уж и холодная была вода. 
  Они постояли мгновение, прижавшись друг к другу. Потом, словно вспомнив, что опаздывают на работу, смеясь и толкаясь, переоделись, подхватили мокрые вещи и наперегонки побежали к дому…

  2009-10-22

Продолжение