BestFemida: Другой мир, глава 16.

BestFemida

Другой мир

Глава 16.
Неожиданный собеседник

Первые дни он не выходил, а к нему не входили. Дэнниел и Сергей – потому, что им, в сущности, было наплевать на него, к тому же, исходя из своего прошлого опыта общения с ним, они догадывались, как встретил бы их надсмотрщик, вздумай они нанести ему визит. И к слову сказать, они не ошиблись: любопытный Герон, которому, в отличие от юношей, никогда прежде не доводилось быть лично знакомым с Глебом, решил исправить это, однако стоило ему только показаться в дверном проеме, как Глеб разразился такими ругательствами, что мальчик от удивления и испуга застыл на месте, точно вкопанный. А когда же он, набравшись смелости, решился было, все-таки приблизится к нему, Глеб схватил стоящий у изголовья кровати костыль и с такой силой огрел пса по спине, что тот взывал от боли и как ошпаренный выскочил из комнаты. В след ему полетела грубая брань, а над ухом просвистел тяжелый ботинок.
Разумеется, Герон не был ни Сергеем, ни Дэнниелом, однако мнение юношей о Глебе после подобной выходки лишь укрепилось и оба наотрез отказывались ходить к надсмотрщику.
-Соваться, чтобы меня убили? – презрительно фыркал Сергей. – Вам надо, вы и лезьте к нему в берлогу, а лично я туда ни ногой. Я еще в своем уме.
Константин не был настолько черств, как Сергей с Дэнниелом, однако он тоже был в своем уме, так что хоть сердце и подсказывало ему, что Глеб сейчас как никогда нуждается в поддержке и уходе, но разум его удерживал от подобного шага. Ему совсем не улыбалось получить в зубы костылем или чем-нибудь потяжелее, да и незаслуженно выслушивать грязные ругательства в свой адрес ему тоже не хотелось. Да и кто, в конце концов, для него Глеб, чтобы он помогал ему? Не отец ему, не кум, не брат и не сват. Даже не друг. Так что он ограничился тем, что справлялся у остальных, как там поживает Глеб, искренне интересуясь его здоровьем, однако далее расспросов не заходил и к личному контакту с больным не прибегал. Как и Леонид, впрочем, но с Леонидом все было куда понятнее, поскольку из всех собравшихся здесь под одной крышей, слуга был единственным человеком, кто вообще прежде никогда не знавал Глеба, а значит, менее всех чем-либо ему обязан. К тому же, Леонид был достаточно тактичным и умным человеком, чтобы не навязывать свое общество тому, кто не рад ему видеть, поэтому все совершенно спокойно восприняли то, что Леонид участливо осведомлялся о Глебе, никогда не отказывал сделать для него что-либо, однако сам никогда не пытался зайти к нему, а уж тем более – заговорить с ним.
Но кто же тогда общался с нелюдимым надсмотрщиком? Кто решался помогать тому, кто настроил против себя всех, кто отвергал всякую помощь и изрыгал проклятья, если ее ему предлагали? Нетрудно догадаться, что таким человеком оказался Андерсен. И прежде водивший некое подобие дружбы с Глебом, он, как известно читателю из предыдущей главы, очень беспокоился о его судьбе, и теперь старался сделать для него все, что мог. И каждый день он заходил к нему в комнату, принося ему завтрак, обед и ужин, он же приносил ему книги и чистую одежду. В ответ Глеб всякий раз разражался проклятьями, он не смотрел ни на первое, ни на второе, ни на третье, а вместо благодарности просил Андерсена убраться из комнаты. Однако когда Андерсен заходил к нему вновь, он находил тарелки с снедью пустыми, книги и газеты – если не прочитанными, то пролистанными, а одежду – надетой. Видя это, Андерсен всякий раз про себя улыбался.
-А все-таки зря ты так, - сказал он ему как-то вечером после того, как поставил на стол поднос с кушаньями. – Вот сидишь ты тут один, закрывшись в комнате, как отшельник, отгородился от всего мира, и ни поговоришь ни с кем, ни на улицу не выйдешь, чтобы воздухом свежим подышать, погодой полюбоваться. А ведь так нельзя, Глеб. Это ведь вредно очень. Ты же сам себя губишь, и вместо того, чтобы жизни радоваться, выздоравливать, еще больше себя в могилу вгоняешь, тлея в этой дыре. Вот окажись я на твоем месте, я бы так не сидел, не прозябал в одиночестве, я бы на твоем месте на улицу вышел погулять, с людьми бы пообщался…
-А я бы на твоем заткнулся, - мрачно проронил Глеб, сурово глянув на него.
Андерсен вздохнул и сокрушенно покачал головой.
-По-твоему, я специально это говорю, чтобы тебя позлить? А ведь у меня и в уме-то нет ничего подобного…
-Потому что у тебя вообще ума нет, безмозглая ты тупица, - грубо оборвал его Глеб.
Но Андерсен пропустил оскорбление мимо своих ушей, и с тем же мягким, благосклонным тоном убежденно продолжал:
-…и в моих словах нет, я всего лишь хочу тебе помочь, сделать твою жизнь легче…
-Читая мне мораль? Слушай, Андерсен, я в психологе не нуждаюсь, тем более в таком бездарном, как ты.
-А в друге? – не терял надежды Андерсен. - Тебе ведь нужен собеседник, Глеб, или я что, по-твоему, не вижу, как ты тут чахнешь, как муха? Ты же поедом себя здесь заешь, если будешь продолжать безвылазно сидеть один в этих четырех стенах.
-Зато если вылезу наружу, поедом пожру других, - зло усмехнулся тот.
-Ты не исправим, - вздохнул Андерсен.
-Зато ты у нас весь беленький и чистенький, ну прямо ангелочек, - ощетинился Глеб. – Что, решил спуститься в ад, чтобы наставить на путь истинный грешника? Зачем, чтобы поставить еще одну галочку в списке своих добрых дел? Или заняться нечем? А может, тебя уже из рая изгнали, а?
С каждый фразой Глеб распалялся все больше, и в конце последней настолько разошелся, что схватил с подноса кружку. Серые глаза опасно сверкнули, и Андерсен просто чудом успел выскочить из комнаты – прежде, чем жестяная кружка угодила бы ему в голову.
После этого разговора Глеб стал еще молчаливее и суровее, он не только не заводил с Андерсеном бесед, но даже не здоровался с ним, хотя прежде это входило в число его привычек, поскольку в каком бы дурном расположении духа ни бывал Глеб, а процедить приветствие в ответ он все же умудрялся. Теперь не стало и этого. Зато было нечто другое, порадовавшее Андерсена – Глеб стал выходить из своей комнаты. Однако радость Андерсена оказалась преждевременной. Он надеялся, что Глеб одумался, и счел его выход из кокона (как Андерсен мысленно окрестил обитель надсмотрщика) добрым знаком, расценил это как желание последовать его совету – сблизиться с прочими жильцами бунгало, погулять на свежем воздухе, порадоваться красоте природы, однако Глеб, вышедший из комнаты, остался тем же нелюдимым, угрюмым Глебом, который в ней находился до этого. Надсмотрщик даже и не думал сближаться ни с кем из друзей, а уж тем более радоваться какой-то там природе. Напротив, выход на люди его обозлил еще более, поскольку если прежде он находился один на один со своим дефектом, то теперь отсутствие ниже колена левой ноги видели все, и самое главное, все видели, как приходится теперь Глебу жить с этим. А приходилось ему нелегко. До того злополучного пожара у Бузиновых он был не просто главным надсмотрщиком, он был уважаемым надсмотрщиком, его боялись, его ценили – и не только за не дюжий ум, но и за огромную физическую силу. Прежде он один мог запросто переломать ребра самому могучему бугаю, мог согнуть подковы, если бы таковая подвернулась, да чего стоила одна его расправа с насмешниками-браконьерами, которую когда-то довелось наблюдать Дику и Андерсену у Бузиновых. И теперь этот силач превратился в жалкого инвалида, у которого оказалась отрезана половина ноги, и который теперь не мог передвигаться иначе, чем на костылях. И всякий раз, когда Глеб опирался на них, эти костыли предательски скрипели, снова и снова напоминая всем о его немощи, о его дефекте, уродстве.
От свирепого, уважаемого всеми силача не осталось ничего, кроме свирепости. Его уже больше не боялись – Сергей при виде надсмотрщика гаденько ухмылялся, отпуская похабные шутки, не стесняясь, в глаза называл его «калекой» и «убогим сморчком». Дэнниел долго смотрел на него – с дурашливым, бесцеремонным любопытством, которое прежде никогда бы себе не позволил. Герон проявлял истинно собачьи чувства – навязчивость, любопытство и полную беспечность. Осознав, что Глеб не в состоянии догнать его и всыпать ему как следует, и что все, что тот сможет применить к нему в случае, если ему вздумается пошалить – это лишь замахнуться костылем или выругаться, он тоже перестал его бояться. Даже для Константина Глеб не был более авторитетом, и уж конечно, ни какой страхе по отношению к нему тот не испытывал. Для всех для них он из реальной материальной угрозы превратился в нематериальную и нереальную. Он стал для них чем-то вроде призрака, тенью самого себя, а вернее – своего былое величие, свою мощь и силу: с одной стороны, при виде его молодые люди по привычке вздрагивали, опасаясь его где-то в недрах своей души, а с другой – все теперь прекрасно понимали, что Глеб не сможет причинить им вред. Тень страшна лишь своей пугающей чернотой, она не в состоянии убить или покалечить. Призрак не способен ударить или выстрелить, он только рычит и швыряется угрюмым, колючим взглядом.
Глеб ни с кем не разговаривал. Заходя на кухню, он грузно опускался на свой табурет и молчаливо принимался за еду, а если кто-то, случалось, и пытался завязать с ним беседу, то надсмотрщик осаждал выскочку таким взглядом, что у того мигом пропадал интерес к дальнейшим расспросам. Ел он тоже молча, спокойно, но без особой охоты, никогда никого не благодарил за еду, и уж тем более, никогда и ни у кого не просил никакой помощи – ни подать блюдо, стоящее на другом конце, ни бутылку вина, ни дополнительный кусок хлеба. Это бы только лишний раз подчеркивало его недостаток, напоминало о нем, Глеб же хотел, чтобы про ампутированную конечность все забыли, как хотел забыть он. Но никто не мог забыть сразу – обитатели бунгало не скоро смогли свыкнуться с тем, что Глеб лишен половины ноги и теперь утратил былую подвижность, так что не удивительно, что то Константин, то Сергей, то Андерсен или еще кто-то порою все же обращались к Глебу с какой-нибудь просьбой, когда видели его в коридоре, на кухне или гостиной. Принести чай, достать с верхней полки книгу, или, чего хуже – сбегать на второй этаж и позвать заигравшегося за компьютером Дэнниела обедать - в таких случаях сказавший почти сразу спохватывался и тут же отправлялся сам за требуемым предметом или человеком, или перепоручал это кому-нибудь другому. Однако то, что друзья, помня о его недостатке, не решались нагружать его работой, перепоручая самые банальные вещи кому-нибудь другому – пусть даже делая это из добрых побуждений – коробило его еще больше, чем если бы они не делали этого и продолжали просить его карабкаться с костылями на второй этаж. И всякий раз, когда он слышал от них: «Глеб, ты там рядом – захвати мою трубу… или нет, не надо, ты же не можешь… Герон! Герон, будь другом, захвати мою трубу с кресла! Спасибо!» - на его лицо набегала туча.
На второй этаж он не поднимался никогда, в гостиной и кухне тоже не засиживался, предпочитая уютной дружеской атмосфере одиночество своей комнаты или улицы, куда стал выходить в хорошую погоду. Андерсен, конечно же, захотел составить ему компанию, однако на его желание присоединиться к нему Глеб процедил, что в сопровождающих не нуждается, и он отстал. Глеб никому никогда не сообщал, куда, насколько и зачем уходит. Он исчезал сразу после завтрака, возвращаясь лишь к обеду, чтобы, перекусив, пропасть до ужина. Для прогулок он выбирал такой маршрут, чтобы за весь день ни разу не пересечься ни с кем из обитателей бунгало, предпочитая широким, безопасным дорогам узкие, безлюдные тропы в джунглях. Он не хотел, чтобы ему мешали, и еще меньше не хотел мешать остальным. Непрерывное каждодневное движение изматывало его, забирая все силы – как физические, так и умственные, не оставляя ни крохи на размышления, которые непременно полезли бы в голову, и оказались бы на ту же горькую тему – обрубка своей ноги. Именно поэтому он и совершал длительные прогулки – чтобы избавиться от тягостных дум, чтобы занять чем-то время, чтобы растратить остатки своих сил на передвижение, а не на воспоминания о своем уродстве.
Так проходили дни – одинаковые, как две капли воды, и сегодняшний мало чем отличался от них. Всей своей тяжестью налегая на костыли, Глеб ковылял по дороге, как внезапно услышал позади себя грязный смех.
-Гляньте-ка, безногий плетется. Один. Эй, калека, ты чего это тут делаешь, а? Дорогу, что ль, своими чудными приборами решил померить?
Глеб побагровел от злости, однако решил не связываться, не обращать внимания, и продолжил свой путь. А позади раздался топот ног и через минуту его окружили пятеро молодцов.
-Куда-то торопишься, приятель? - тем же фамильярным тоном продолжал мерзкий тип. – Да ты постой, поздоровайся, а мы с тобой побеседуем… ого! - вдруг воскликнул он, вглядевшись Глебу в лицо. – Гляньте-ка, парни, да это же тот самый хряк с хаты Бузиновых!
Лица пятерки расползлись в злорадных усмешках, глаза нахально заблестели.
-Вот так сюрприз! И приятный, скажу я вам, - щерясь, продолжал все тот же тип, со смехом переглядываясь со своими дружками. – Эй, Торроков, узнаешь нас? А мы тебя узнали….
Узнал и Глеб их. Браконьеры. Те самые, которых он когда-то проучил у Бузиновых, когда те взялись его оскорблять. Среди них был и тот, кому он тогда отрезал кожу с мочки уха – этот наглец сейчас и разговаривал с ним.
-Ну, что же ты молчишь, красавчик, а? – приторно-сладким голосом проговорил он, подойдя к нему вплотную. – Почему не расскажешь, как поживал все это время? Может, расскажешь? Заодно поведаешь, и как ножку потерял. Бедный, тяжело, наверное, сейчас приходится – без ноги-то, а? И как же это тебя угораздило?
Стоять тут перед ними и слушать их насмешки! Медленно обозрев отвратительно ухмыляющуюся пятерку, Глеб проклокотал:
-Пошли прочь!
-Уууу, - тут же понеслось по кругу.
-Он не хочет нас видеть!
-И это после стольких месяцев разлуки!
-Уж не думает ли он уйти?
-А может, он считает, что мы испугаемся?
-Пошли прочь, - прошипел Глеб, делая шаг вперед.
Но пятерка лишь теснее сомкнула кольцо.
-Куда это ты собрался? Сразу уходить, даже не поболтав со старыми знакомыми? – сладко ворковал все тот же тип. – Нехорошо, нехорошо…
-Дайте пройти! – потребовал Глеб, в очередной раз окидывая пятерку взглядом и пытаясь прорваться сквозь оцепление.
Но куда бы он не сунулся, молодые рослые парни лишь погано ухмылялись, и скрестив руки на груди, вставали плечом друг к другу, загораживая спасительный просвет. Глеб занервничал. Один, среди этой пятерки, да еще на костылях… он затравленно озирался по сторонам – как волк, окруженный сворой собак.
-Что такое, - хмыкнул все тот де тип, - кажется, мы уже не такие смелые? Нам захотелось домой?
Четверо других парней расхохотались, а один из них, подкравшись к Глебу сзади, неожиданно пнул ногой его левый костыль. Опасно заколыхавшись, Глеб чудом устоял на ногах, а браконьеры отвратительно расхохотались.
-Что такое, старик? Ножки не держат?
-Палочку потерял? Может, тебе помочь?
-Сейчас мы тебе поможем!
Последовал еще удар – в спину. На этот раз Глеб не удержался и рухнул в песок. Костыль отлетел в сторону, он потянулся за ним, но в тот момент, когда он коснулся его пальцами, рядом на деревяшку опустился тяжелый грязный ботинок. Глеб попробовал выдернуть костыль из-под него – не вышло.
-Никак силенок не хватает? – засмеялся тип с отрезанной мочкой и в следующее мгновенье наступил ногой на его пальцы, сжимающие костыль.
Глеб скривился от боли и попытался другой свободной рукой столкнуть ботинок, как его саданули в бок. Глеб скрючился, точно гусеница, а над головой загремел гогот.
-Кажется, ему больно!
-Не понравилось старикашке угощение!
Стараясь не слушать их болтовню, красный как рак, Глеб медленно поднялся на четвереньки и снова предпринял попытку завладеть своим костылем, но в тот момент, когда его пальцы были почти у цели, его снова сбили с ног.
-Ай-яй-яй, - качая головой, с деланным сожалением произнес главарь. –Нехорошо бродить в одиночку, да еще далеко от дома, на костылях. Знаешь, тут ведь в округе всяких бандитов полно – а ну как нарвешься?
А затем, отбросив этот картинный тон, уже злорадно сказал:
-Сейчас ты у нас за все расплатишься, красавчик. И за мое ухо, и за моих парней.
Спасения не было. Он был один, их - пятеро. Он был инвалид, а они – здоровенные бугаи. Поняв, что сопротивленье бесполезно, Глеб не стал даже предпринимать ничтожные попытки и стиснул зубы: не имеющий ни малейшего шанса на успех, он решил лишить этих ублюдков хотя бы одного развлечения – собственного стона, и приготовился к тому, что не издаст ни единого звука и уж точно скорее даст забить себя насмерть, чем будет молить о пощаде или закричит, призывая на помощь.

Дик шел пешком, а позади – на парочке гнедых жеребцах - следовали Леонид с Андерсеном. Только что они втроем совершили чудесную прогулку по джунглям и теперь возвращались домой. Его спутники увлеченно обсуждали что-то, однако Дик не спешил примкнуть к ним – он итак целые дни находится под неусыпным оком верного Леонида, и Сергей, этот бдительный Аргус, вечно ищет какие-нибудь промахи с его стороны, да и остальные не прочь поглазеть на него. А тут – такая редкая возможность прибывать среди друзей, не оказываясь при этом в центре их внимания. И поглядывая через плечо, Дик глядел и улыбался, слушая веселую болтовню не замечающих его слежки Андерсена и Леонида, как вдруг до его чутких ушей донесся еще один голос. Далекий, он не принадлежал ни тому, ни другому. Дик прислушался и различил слова «Дайте пройти», а еще – многоголосый смех, он затрещал после. Беспечная радость испарилась. Дик узнал того, кому принадлежали слова – это был Глеб. А тот язвительный многоголосый смех исходил от пятерки браконьеров, которых тот когда-то проучил. Только теперь, судя по всему, проучить собрались они его. Он это понял из той малости, что ему удалось услышать, и из этой же малости, понял, что на этот раз Глеб вряд ли выйдет победителем из их сватки. Он в опасности.
-Что-то случилось, ваше высочество? - прервав беседу, осведомился ни о чем не подозревающий Леонид.
-Ждите меня здесь, - в ответ распорядился Дик и прежде чем те успели что-либо возразить, он бросился в сторону, откуда исходили голоса и смех.
Все оказалось так, как он и предполагал – Глеба окружили те самые браконьеры. Дик выехал на проплешину в джунглях как раз в тот самый момент, когда браконьер заявил Глебу, что он расплатится за все, а Глеб заявил самому себе, что не издаст ни звука.
-Прекратите, - громко повелел Дик.
Браконьеры и их жертва обернулись. По губам главаря пробежала улыбка.
-Так-так, я смотрю, у нашего друга появился защитник? – насмешливо произнес он. – И кто же это? Надо же, Дикарь! Еще один сюрприз.
Главарь фыркнул и смерил распластавшегося у его ног Глеба презрительным взглядом.
-Торроков, я смотрю, ты у нас телохранителем обзавелся? Да только денег, видать, на стоящего не хватило, вот он и подобрал на службу первого же попавшегося раба. Правда, нарядил прилично, да и конька неплохого ссудил… слышь, ты, - добавил он уже с угрозой, - катись, давай, откуда явился! Да поживее, если не хочешь, чтобы мы и тебе бока наломали.
-Я уйду только вместе с ним, - холодно и спокойно заявил Дик, кивнув на Глеба. – Отпустите его.
Главарь посмотрел на него, переглянулся со своими дружками, после чего улыбнулся, принял из рук одного из них костыль Глеба, стал протягивать его ему, но в последний миг изменил свое решение и вместо того, чтобы вручить Глебу костыль, саданул им его по лицу. Из носа Глеба брызнула кровь, а браконьеры грязно расхохотались и повернулись к Дику спиной, очевидно, не считая его помехой для дальнейшей расправы с надсмотрщиком. Главарь замахнулся костылем, чтобы снова съездить Глебу по лицу и в тот момент, когда удар должен был обрушиться на надсмотрщика, Дик схватил костыль, вырвал из рук отморозка и сам ударил им его. Удар пришелся в челюсть и рот главаря тут же наполнился кровью, а четверо его дружков, не долго думая, кинулись на Дика, однако Дик был готов к этому. Перехватив удобнее костыль, он, размахивая им на манер палки, которую использовал на тренировках по самообороне у себя во дворце, ловко отражал их нападения. Схватив костыль двумя руками посередине в горизонтальном положении, он сначала обеими ее концами заехал ринувшимся на него двум браконьерам, резко выкинув руки вперед, а когда те, отброшенные на песок, схватились за окровавленные лица – атаковал вздумавших напасть на него сзади. Внезапно обернувшись, Дик в мгновенье ока ударил концом костыля – тем, который обычно касался земли - одному браконьеру в пах, тут же перехватил костыль так, что обеими руками он теперь держал ее за другой конец и замахнулся. Бежавший на него другой браконьер свалился в песок, как травинка, срезанная острой косой. Следующим ударом Дик оглушил нападавшего, и принялся за последнего, пятого – тот, вытащив нож, направился к нему крадучись, словно дикая кошка. Дик вновь перехватил костыль, и когда тот, выставив нож, точно пику, внезапно помчался на таран, Дик той частью костыля, которая предназначена на то, чтобы человек опирался на нее подмышкой – Дик ею ударил браконьера прямо в зубы. Завыв, несчастный схватился за рот и упал на колени. Дик подскочил к нему, выхватил из кобуры, болтавшейся у пояса, револьвер, и прежде, чем остальная четверка, которая уже успела кое-как оклематься, кинулась бы на него, произвел выстрел в воздух.
-Думаю, будет лучше, если вы немедленно покинете это место, - холодно произнес он.
Четверо браконьеров, выхвативших было ножи и застывших на полдороги к нему, нерешительно переглядывались, всклоченные и злые, как свора побитых псов.
-Ну?- голос Дика прозвучал как удар хлыста. Он суровым взором оглядел четверых, стоящих на ногах браконьеров и пятого, валявшегося в стороне. – Предупреждаю, что огнестрельным оружием, я владею ничуть не хуже, чем этим милым костылем, - сказал он, бросив мимолетных взгляд на костыль у своих ног.
Это замечание оказалось решающим. Явно не ожидавшие потерпеть поражение от бывшего раба, у которого из оружия всего-то и был, что костыль в руках, задиры глянули на Глеба, потом – на Дика, но видя револьвер в его руках, видя его ледяное спокойствие и сталь в очах, они снова переглянулись и поспешили ретироваться. Дик посмотрел им в след, и когда они удалились настолько, что перестали представлять какую-либо угрозу, Дик обернулся и взглянул на Глеба. Весь в пыли, в порванной одежде, взъерошенный, с кровью, сочившейся из рассеченной губы и тонкой струйкой бежавшей из носа, усеянный многочисленными шишками и синяками, он был бледен и сверлил его взглядом. Только не благодарности, а исполненному лютой ненависти и стыда. Он был разъярен, оттого, что Дик в очередной раз спас его, и мало того – спас от унизительных побоев, от расправы этой шайки ублюдков, с которыми он сам когда-то разделался – у него на глазах. Его трясло от злобы.
Справа послышалось лошадиное фырканье. Дик и Глеб одновременно глянули в ту сторону – Андерсен и Леонид стояли возле зарослей и смотрели на них.
До бунгало добирались все вместе – ни Дик, ни Леонид с Андерсеном не пожелали бросать Глеба одного, - последние двое слезли с коней и зашагали пешком, но перед этим Андерсен приблизился к все еще валяющемуся на земле Глебу. Стараясь скрыть смущение, охватившее его при виде друга в столь плачевном состоянии, он подобрал с песка его костыли и заговорив что-то утешительно-беспокойное, протянул ему руку, чтобы помочь ему подняться, но Глеб отдернулся от нее, точно от чайника с кипятком.
-Сам, - прошипел он, не поднимая глаз, и грубо вырвав из его второй руки костыли, пыхтя, принялся подниматься.
Андерсен отошел в сторону и с грустью следил за ним, но совесть не давала ему покоя вот так стоять и взирать на инвалида, вдобавок, сильно побитого какими-то отморозками, и Андерсен, движимый желанием сделать для друга хоть что-нибудь, заикнулся было о том, не нужна ли Глебу медицинская помощь.
-А то у тебя кровь течет, и губа рассечена, - проговорил он, - может, принести тебе аптечку? У меня с собой есть, к седлу привязана, я сейчас могу…
Он осекся, столкнувшись с бешенным взором Глеба. Испуганно сглотнув, Андерсен поспешил отпрянуть от рассвирепевшего друга, и тот, грозовой тучей прошел мимо него, направившись к бунгало.
Весь остаток пути никто не проронил ни слова. Только изредка Андерсен или Леонид украдкой бросали тревожные, сочувствующие взгляды на Глеба, медленно ковылявшего рядом с ними. Дик не оборачивался. Все четверо чувствовали себя не в своей тарелки и как никогда торопились попасть домой, однако когда впереди замаячили знакомые очертания бунгало, они не только не принесли путникам ожидаемого облегчения, но лишь еще больше подлили масла в огонь. Константин, Сергей, Дэнниел и Герон, остались дома, они ничего не знали о случившемся, но когда молодые люди вышли встречать друзей, то первое, что им бросилось в глаза, конечно же, был потрепанный Глеб. Правда, Сергей, глядя на разбитую физиономию надсмотрщика и его запылившийся, разорванный наряд, лишь презрительно фыркнул, а Дэнниел так и вовсе почти не обратил внимание на перемены, произошедшие с Глебом, однако этого нельзя было сказать о Константине. При виде Глеба у него сразу поползли брови вверх, а в глазах обозначился вопрос – он понял, что стряслось что-то не шибко привлекательное для Глеба, и теперь горел желанием, узнать, что именно. Он подошел к Андерсену и тот в двух словах объяснил ему, что произошло, и только он это сделал, как из дома пулей вылетел Герон. Он бежал к Дику, но по пути взор его пал на Глеба. Последовало резкое торможение. Любопытные глазки Герона забегали по надсмотрщику, а сам он взялся описывать круги вокруг застывшего, как цемент, возле черного хода Глеба. У него тоже забегали глаза, но не от любопытства, а от стыда: ему совсем не хотелось, чтобы какой-то сосунок узнал, что его избила шайка отморозков, а этот Дик в очередной раз спас ему жизнь. Такого позора бы он просто не пережил, и теперь затравленно озирался, как преступник, пойманный на месте преступления. Андерсен и Константин с тревогой переглянулись: они были уверены, что одно неосторожное слово Герона, и Глеб не задумываясь размножит ему башку своим костылем. Потому что лучшая защита – это нападение.
-Дик, а Дик, - смеясь, допытывался Герон, - а чего это у него такой потрепанный вид? И чего это он делает у черного входа, почему хочет пройти там, а не через обычный?
«Да потому, башка твоя безмозглая, - в сердцах прошептал про себя Андерсен, - что не хочет, чтоб ты его видел в таком состоянии! Уйди! Отстань от него!»
Но Герон не умел читать мысли, и все вертелся возле ног Глеба, все сильнее багровеющим с каждой новой секундой.
-Так зачем он хочет войти черный ход, Дик? – допытывался он.
Глеб метнул взор на Дика. Андерсен был уверен: если бы взглядом можно было бы убивать, на месте оборотня стоял бы труп.
-Потому, что так быстрее попасть на кухню, - глазом не моргнув, отвечал Дик.
-Да? – не понимающе пробормотал мальчик. – А… а зачем ему на кухню?
-Потому, что он хочет пить.
-Но ведь гораздо быстрее у него бы это вышло, если бы он попросил и воду ему принесли сюда, так почему же он тогда не попросит, чтобы воду ему принесли сюда? – еще больше удивился мальчик.
-Потому, что он не хочет пить, - пристально глядя другу в глаза, произнес Дик.
-А-а-а, - протянул окончательно сбитый с толку Герон.
Переминаясь с ноги на ногу, он глядел то на Дика, то на Глеба, в надежде, что кто-нибудь из них что-нибудь ему все же прояснит, но Глеб молчал, взирая на него взглядом взбесившегося носорога, который только и ждет сигнала, чтобы выпустить ему кишки, а Дик смотрел на мальчика строго и пристально. Видя, что ему ничего не светит – по крайней мере, хорошего, - Герон счел, что лучше не испытывать судьбу и поспешил улизнуть из-под двух пар нацеленных на него глаз. Минуту спустя за ним по лестнице поднялся Дик.

* * * * * *

После злополучной встречи с браконьерами Глеб окончательно замкнулся в себе. Если ранее он поддерживал хоть какой-то контакт с Андерсеном, изредка вступая с ним в разговор (если, конечно, можно назвать разговором его скупые фразы, которыми он всякий раз обрывал Андерсена, стоило лишь ему заговорить с ним), то теперь Андерсен от него даже угрюмый кивок головы на свое приветствие не всегда получал. А если тот, случалось, не выдерживал и пытался сам завести беседу, то Глеб зло обрывал его и ковылял прочь.
Наступила среда. Солнце распекало вовсю, и Глеб, вдоволь накушавшийся побоев от браконьеров, не желал получить затрещину еще и от небесного светила, поэтому решил никуда сегодня не выходить. Однако царившая за окном жара и духота проникла в его скромное жилище, так что вскоре внутри стало ничуть не лучше, чем снаружи. В итоге Глеб промучился целый день, и почувствовал себя немного получше лишь ближе к вечеру, когда зной спал и повеяло ночной прохладой. Сквозь тонкую дверцу он слышал, как вскоре раздался голос Леонида, призывающих всех к ужину, и как весь дом задрожал от топота Сергея и Дэнниела, спускавшихся вниз. Затем послышался радостный вопль Герона, Андерсен кликнул Дика с Константином, и те тоже двинулись на кухню. Проходя мимо, кто-то из них стукнул к нему в дверь, зовя присоединиться к ужину, только Глеб отказался. Еще час он просидел на кровати, вслушиваясь в оживленный разговор, доносившийся с кухни. Потом этот разговор переместился в гостиную, кто-то из друзей отправился к себе в комнату, а потом минул еще час и все стихло. Дом погрузился в сон. На такой жаре у Глеба пропал аппетит, так что голоден он не был, однако он был не прочь выпить кружку-другую чая –без лишних свидетелей, один в пустой, насыщенной прохладой кухне. И взяв костыли, Глеб поднялся с кровати и поскрипел на кухню.
На кухне не было ни души. Зато на столе стоял еще теплый чайник, а его кружка спокойно висела на том самом месте, где он ее в прошлый раз и оставил. Поскрипывая костылями, Глеб подошел к раковине, над которой висела блестящая металлическая решетка и осторожно протянув правую руку, схватил-таки кружку за ручку, больше напоминающее ухо, и поковылял обратно к столу. Поставив кружку между чайником и сахарницей, Глеб огляделся. Теперь недоставало только одного: заварки. Она хранилась в банке, а банка обычно всегда стояла на виду, но в этот раз Глеб ее почему-то не нашел ни на столе, ни возле раковины. Очевидно, проклятый Дэнниел брал банку последним и по привычке засунул ее в буфет. Глеб медленно поднял глаза – деревянный буфет тяжелым черным гробом возвышался слева от раковины, зловеще поблескивая стеклянными дверцами. За одной из них Глеб разглядел свою жестяную банку с чаем – вот она, пожалуйста, стояла на самой верхней полке. Мысленно выбранив этого придурка Дэна, Глеб поскрипел к буфету. Подойдя к нему вплотную, он остановился, задрал голову и еще раз посмотрел на банку – та продолжала стоять на самом верху, маня своим пестрым бочком. Вернув голову в изначальное положение, Глеб прислонил правый костыль к буфету, чтобы освободить руку и заодно, чтобы тот не мешался, когда он будет доставать банку. Затем, сделав основной упор на оставшийся левый костыль, Глеб, убедившись, что твердо стоит на нем и своей правой ноге, сделал глубокий вдох – как пловец перед прыжком в воду – и потянулся к заветной дверце. Но дверца располагалась так высоко, что Глебу с трудом удалось достать до нее кончиками пальцев, причем на это он затратил столько усилий, что аж взмок весь и изрядно изнервничался. А банка все стояла на полке. Нужно было открыть дверцу, чтобы забрать ее. Но как? Старинная дверца тяжело открывалась и все, что Глеб сумел, это чуть-чуть приоткрыть ее и втиснуть внутрь свои пальцы. До боли задирая голову вверх, Глеб пытался отыскать в образовавшейся щели банку. Ну где же она, где? Вот, стоит отодвинутая от края. У Глеба уже рука начала затекать от непривычного вытянутого вертикального положения. Он скосил глаза на пол, а затем – на свой костыль. А что, он сумеет, он сможет. Надо только немного поднапрячься, немножко усилий и осторожности, и он завладеет банкой. Снова вздернув голову вверх, Глеб с двойным рвением потянулся к банке, пока не дотронулся-таки подушечками пальцев ее ледяного бока. Осталась самая малость. Еще чуть-чуть и она будет у него в руках. Двумя пальцами Глеб попытался крутануть банку, чтобы она придвинулась к краю полки – та покачнулась, но осталась на месте. Глеб потянулся снова, запредельно вытягивая свою руку и он сам, инстинктивно пытаясь приблизиться к буфету, чтобы тем сократить расстояние между ним и собой, перенес вперед правую ногу. Совсем чуть-чуть, но стоять стало неудобно, и его левая рука, держащая костыль, стала передвигать и его. Костыль оторвался от пола и двинувшись вперед, намерился стать на пол вновь – в этот момент пальцы Глеба схватили-таки банку - и вдруг деревяшка в самый последний момент предательски скользнула по гладкому полу и поехала в сторону. А он уже приготовился опереться на костыль, так что он уже не мог сохранять равновесие на правой ноге, а схватиться за полку мешала банка. Глеб разжал пальцы, выпуская ее , но было уже поздно. С жутким грохот Глеб рухнул на пол, а следом на него свалилась выпущенная им из рук банка. Она шмякнулась о его голову, от удара крышка раскрылась и все содержимое банки рассыпалось.
Глеб пошевелился, медленно открыл глаза. Банка валяется возле его здоровой ноги, покачиваясь из стороны в сторону, а все кругом усыпано черными чаинками. Несколько чаинок свалилось с его головы. Глеб побагровел от бессильной ярости. С шумом втянув в себя воздух, он метнул взор на все еще покачивающуюся и банку и что было сил пнул его ногой. Банка отскочила в сторону, налетела на что-то и закрутилась волчком. От удара Глебу стало легче, он перевернулся на спину и с облегчением вздохнул, хотел закрыть глаза, чтобы полежать немного и успокоиться, как вдруг увидел, что он не один.
Банка, отлетевшая от его ног, ударилась о ботинки. А ботинки принадлежали человеку, который сейчас стоял в дверях. Взор Глеба пополз от ботинок вверх – по брюкам, поясу, рубашке… Дик!
Глеб побледнел от ярости. Не хватало еще, чтобы Дик видел, как он распластался здесь на полу, среди проклятого чая, им же рассыпанном! Он рывком перевернулся на бок. Чаинки черным дождем посыпались с его головы. Скрипнув зубами, Глеб несколькими стремительными движениями руки очистил свою макушку и сделав рывок, уселся на полу. Теперь предстояло встать, но без костылей это трудно. Глеб поискал глазами костыли – один стоял у шкафа, там, где он его и оставил, второй валялся в двух шагах. Нагнувшись, Глеб схватил рукой костыль, поставил его, сам встал на правое колено и тут проклятый кусок дерева снова скользнул и упал. Выругавшись сквозь зубы, Глеб вновь стоймя водрузил костыль, но то ли у него и впрямь нервы разыгрались, то ли он измотался пока чертов чай достать пытался, но только руки у него почему-то дрожали и костыль никак не желал стоять как следует, постоянно скользил, норовил упасть. И ему все никак не удавалось подняться. Первая попытка провалилась, вторая, третья. Глеба зло взяло от своих неудач, когда костыль в очередной раз скользнул по полу и упал. Глухо ругаясь, Глеб хотел достать его, но тут Дик пересек комнату и подойдя к нему, взял его под левую руку и принялся поднимать, очевидно, намереваясь поставить на ноги.
-Пошел вон! – зарычал на него Глеб, тут же забившись в его руках. – Пусти меня!
-Я хочу помочь, - спокойно возразил Дик, продолжая тянуть его вверх.
-Не нужна мне твоя помощь, слышишь?! – зашипел Глеб. – Отпусти меня... пусти… да пусти же, тварь!
Сделав усилие, он вырвался из рук Дика и бревном упал обратно на пол. Тяжело дыша, ногой пододвинул к себе костыль, схватил его левой рукой, поставил, после чего, встав на правое колено, уперся рукой и стал медленно подтягивать свое тело вверх. Еще секунда – и он уже стоял бы, но в тот момент, когда он приготовился выпрямить свою правую ногу и встать, та вдруг предательски скользнула и он опять очутился на полу. И вдруг разразился сумасшедшим смехом.
-Забавно, да? – с жуткой улыбкой на губах, желчно произнес он, глядя на Дика. – Весело взглянуть на урода? На инвалида, который ничего не может! Который даже встать самостоятельно не в состоянии!.. я велел тебе, скотина, бросить меня под той самой лестницей, а ты? На черта ты меня спас, скажи? Героем хотел стать? Еще один благородный подвиг совершить? Ты этого хотел, да? Я же должен был сдохнуть в том доме, под той самой лестницей, это же было ясно как дважды два! Но нет, ты сначала меня вытащил, а когда понял, что я слишком тяжел, все равно умудрился выпереть меня оттуда! Кто тебя просил это делать?! Я бы умер тогда быстро, наглотался бы угарного газа и все, так что не успел бы даже почувствовать, когда огонь начал бы меня пожирать, а потом меня бы ждал рай на небесах, а что получил вместо этого? Обрубок ноги и пару костылей? У меня даже денег нет – все сбережения, что были, все пошло прахом, все сгорело в том чертовом доме! У меня даже документов и тех нет!.. Посмотри на меня – кто я теперь? Жалкий урод, безногий калека, который ничего никому не нужен, который ничего не может! Даже чай себе заварить – и тот не может!..
Сделав глотательное движение, словно пытаясь проглотить что-то, стоящее у себя в горле, Глеб с горькой усмешкой взглянул на Дика.
-Видишь, какая тут произошла катастрофа? А все потому, что мне всего лишь захотелось выпить кружечку чая, Дик. Здоровому бы человеку это не составило труда, это же так просто – дотянуться до банки и взять заварку. Но я не здоровый, у меня нет ноги, а результат? Я даже элементарных вещей сделать не могу! Потому что здоровую ногу эти две палки заменить мне не могут, нет. И теперь меня может свалить даже крохотный ветерок. Одно неловкое движение – и я падаю на пол!.. ну конечно, тебе этого не понять, ты же здоров, ты считаешь, что сделал доброе дело – спас человеку жизнь. Да только не нужна мне такая жизнь, понимаешь, не нужна! И никому я здесь не нужен, никому! Потому что для всех я теперь – только обуза, и никому, ровным счетом никому, нет до меня никакого дела!
-А как же Андерсен?
Этот вопрос, прозвучавший спокойным, доброжелательно-серьезным тоном, остудил его пыл. Глеб исподлобья взглянул на Дика.
-Андерсен? – уже спокойнее переспросил он. - Андерсен испытывает ко мне жалость, потому что бедняжка слишком чувствителен и не может смотреть, как кто-то загинается. Жалость, сострадание – все это излишне, потому что за ними скрывается только одно – уяснение для себя того, что человек не прав. Ведь почему жалеют других? Потому что они оказались в дурной ситуации, а почему они в ней оказались? потому что поступили неправильно. Все просто, не так ли? Но Андерсен не видит и этой простоты, он жалеет меня, калеку, теперь уже не потому, что калекой стал, а еще и потому, как веду я себя теперь. Он думает, что я не прав, что я лишь ухудшаю свое положение своим характером и ему жалко меня. Жалко, что я ошибаюсь, я не прав, да только себе в этом не признаться, он иначе жалость эту трактует – как человеколюбие, забота о ближнем, человечность – мало ли подходящих терминов! Да может, так оно и надо – все лучше, чем у других выходит. Дэнниела того же взять – пустышка, каких еще поискать, шатун малолетний, у него и этого нет, этого твердого понятия, что вот то-то и то-то- зло, а это – правда. Он вообще любую сторону принять готов, главное – чтобы удобно было, чтобы шкура своя при этом цела была, трус. А Сергей – это мразь, видеть которую мне самому противно, хотя на взгляд первый идее он больше верен – дерьмо дерьмом, видно сразу, как среди ангелов, так и среди бесов. Да только вот проблемка-то какая, он же среди бесов до тех пор только ядом плеваться готов, пока иной бес ему рога не пообломает – вот тогда он сразу и на попятную идет, и все мыслишки грязные в карман попрячет до поры до времени. Пока цел-то я был, как шелковый при мне ходил, вежливенький весь такой, глазки ангельские, а сейчас пройдешь – чего только не услышишь в свой адрес. «Урод», «калека», «паразит безногий» - самые мягкие его словечки, которыми он меня величает, - его голос вдруг стал отрывистым, в горле загорелся ком и защипало в носу. – А ведь раньше он даже пикнуть боялся. А теперь – что? Теперь ты меня спас, и я вынужден влачить эту жалкую жизнь, всем тебе обязанный, вынужденный слушать насмешки всякой мрази, наподобие этого Сергея. Меня даже этот щенок, Герон, и тот меня не боится, таскает из мой тумбочки плюшки. Зато я недавно его испугался, что узнает он, как меня те уроды отделали – думал, сварюсь от стыда, и все по твоей милости, потому, что ты меня жить на этом свете оставил, умереть мне тогда не дал… ну куда ты уходишь? – с горечью вскликнул вдруг, заметив, что Дик развернулся, собираясь покинуть кухню. И тихо прибавил: - Подойди… помоги мне подняться…
Через несколько минут Глеб сидел за столом и спокойно потягивал чай. Напротив него уселся Дик. В отличии от надсмотрщика, он ничего не пил, и сидел за столом просто так, за компанию. Какое-то время оба молчали. Молчание нарушил Глеб.
-Так значит, я был прав, ты – оборотень? - произнес он после очередного глотка.
-Да.
Глеб усмехнулся.
-А мне тогда никто не поверил, а этот Андерсен так и вовсе первый меня готов был психом назвать, когда я с ним своей догадкой решил поделиться. Хотя я и сам тогда виноват – нашел, тоже, кому довериться… оборотень, - он сделал глоток и опустив свои глаза себе в чашку, спросил: - Это ты нападал на моих парней у Бузиновых?
-Не знаю.
-Не знаешь? – Глеб поднял взор и пристально посмотрел Дику в глаза.
-Когда наступает полнолуние, я превращаюсь в волка-оборотня, и полностью утрачиваю контроль над всем, что делаю, а когда я вновь обретаю человеческий облик, я не помню, что я творил. Когда ты нашел меня тогда, голого, под деревом, я тоже ничего не помнил. Я помню лишь, что хотел уйти как можно дальше, чтобы когда мне суждено принять звериное обличье, я не смог бы причинить никому вреда, помню, что шел, а чем все это закончилось – не знаю.
-Ну а поскольку не знаешь, что делал, то и обвинять себя не можешь, да? – вопросил Глеб и сам же себе ответил: - Да, ну конечно, да. Кто же будет обвинять сам себя, да еще не будучи уверен, что это совершал? Тем более ты, поскольку тебе в любом случае твоя бы честность не позволила бы этого, ты бы не стал наговаривать на себя, не будучи в чем-то уверенным, это же было бы клеветой… но ты и не признался, что ты оборотень, - заметил он и нахмурился. – Почему ты не сказал мне, что ты оборотень, когда я узнал об этом? Почему ты молчал?
-По той же причине, по которой молчал ты, не решаясь спросить об этом меня самого.
Глеб усмехнулся и одним глотком допил остаток чая.
-Те раны, которые я с моими парнями тебе наносили, заживали у тебя не просто так? Я же видел, они у тебя заживали слишком быстро, необычайно быстро, а потом и вовсе пропадали – это ведь неспроста, верно? Это как-то связано с тем, что ты оборотень?
-Моя волчья сущность все время стремиться взять верх над человечьей и когда я получаю какие-нибудь травмы, она каким-то образом ускоряет процесс заживления ран, они заживают необычайно быстро, а в полнолуние мой организм окончательно перерождается.
-И раны заживают совсем?
-Да.
-И столь необычайная выносливость при беге на длительные дистанции…
-Тоже благодаря волчьей натуре.
Глеб посмотрел на него – а потом вдруг нервно рассмеялся.
-Подумать только: я ждал человечности от людей, а нашел ее у полуволка, который сначала спас меня от огня, а потом – от тех же людей.
-Моей заслуги в том нет, если бы я не вытащил тебя из огня, то это сделал бы кто-то другой, тот, кто увидел бы тебя…
-Видели меня, - мрачно буркнул Глеб, - и ты это прекрасно знаешь. Двое до тебя мимо меня пробежали, а до них – еще человек пять, да только ни один почему-то не остановился, даже не попытался спасти меня, все пробежали мимо, будто так и нужно.. Так что нечего врать, у тебя это не получается и тебе это не идет. Лучше признай правду: меня никто бы не спас – в одиночку. Стали бы давать советы другим, что нужно делать для спасения – да, может быть, попытались бы приблизиться к огню –да, или ринулись все вместе. Все вместе, стадом, но в одиночку – никогда. И кто они после этого? Плотоядные овцы!
-Время от времени употребляющие волшебную «травку»?
Глеб дико расхохотался, но так же внезапно, как расхохотался – замолк, поставил кружку на стол и сердито уставился на мокрые чаинки, прилипшие к дну. Когда спустя пару минут он поднял взор, то увидел, что Дик по-прежнему сидит напротив него.
-Ну, и чего ты тут теперь расселся? – проворчал он. – Меня дожидаешь? Не жди, я еще долго, ступай спать.
Дик поднялся из-за стола. Задвигая свой стул, он заметил рассыпанный на полу чай. Прошел на другой конец кухни, взял совок с веником.
-Не надо, - отозвался со своего места Глеб, заметив, что он собирается сделать. – Я сам. Не такой уж я, в конце концов, беспомощный, - с мрачным смешком добавил он.
И с той поры он частенько стал задерживаться после ужина на кухне. Дожидался, когда все расходились, заваривал себе чай и долго сидел в одиночестве. Иногда пороге объявлялся Дик – он любил охотиться по ночам, а путь к его комнате пролегал как раз мимо кухни, так что когда он возвращался в бунгало, то порой вместо того, чтобы идти спать, заворачивал к Глебу и между ними завязывался разговор. Впрочем, когда он не охотился, он тоже порой заглядывал на кухню, чтобы обменяться с надсмотрщиком парой фраз.
Андерсен и Константин скоро прознали об их ночных беседах – просто обоим как-то не спалось, и столкнувшись друг с другом в гостиной, куда оба по странному стечению обстоятельств, вышли одновременно, они решили заглянуть на кухню, где и застали Глеба, беседующего с Диком.
-Вы? – только и сумел пролепетать ошеломленный Константин.
-Нет, привидение, – огрызнулся Глеб. –Ну, чего уставились? Пришли пожрать, так проходите, а нет – катитесь спать.
Константин с Андерсеном растерянно переглянулись, потоптались в проходе и не нашли ничего лучшего, как убраться с глаз рассерженного надсмотрщика.
-Ничего не понимаю! – выдохнул Константин. - Глеб болтает с Диком?! Наш старина Глеб, наш бирюк болтает с Диком, с тем, кого он прежде больше всех ненавидел? Андерсен, может, нам все это померещилось?
-Двойная галлюцинация, да? – улыбнулся тот. – Нет, такое не бывает.
-А то, что старина Глеб общается с Диком – это бывает? По-твоему, это нормально?
Они ничего не понимали. Они видели, как Глеб общается с Диком. Он, Глеб, который прежде сам никому лишнего вопроса не задаст! От которого никто иного, кроме как пренебрежительно-насмешливого тоне и не слышал! И этот самый Глеб теперь общался с Диком, причем не просто общался, а общался как с равным и – что еще изумительнее – с явным интересом. Какой вывод напрашивался из этого? Только один. Глеб и Дик подружились. Но это же невозможно! Друзья? Более странных друзей невозможно было себе представить. А приходилось. После недолгой слежки, которую совместно организовали Константин с Андерсеном, оба убедились, что беседа между Глебом и Диком носила не единичный и далеко не случайный характер. Дик и Глеб встречались на кухне потом еще много раз. Не каждую ночь, правда, и никогда, к тому же, их встречи не были продолжительны, но сам факт! Встречи были, и оба о чем-то беседовали. И как выяснилось, беседовали не только на кухне – Андерсен не раз был свидетелем того, как Дик, прогуливающийся верхом, порой случайно встречал на своем пути Глеба, и иногда между ними завязывался разговор. Они все-таки беседовали! Общались. Но о чем?
-Выяснить бы это, - с улыбкой говорил Андерсен.
-Ага, только вот как? Как ты понимаешь, сам нам старина Глеб этого точно не расскажет, ну а спрашивать у него…– Константин зашелся мелким смехом. – Нет, спасибочки, к нему с невинным-то вопросом обратишься – он уже сожрать тебя готов, а уж если я с таким вопросом к нему подойду, то, боюсь, как бы он меня на сразу не прикончил. Сам ведь знаешь, у старины Глеба и прежде-то характер не сахар был, а теперь он и вовсе озверел, кидается на всех, за простое приветствие на месте убить готов.
Они так и не осмелились узнать у Глеба, о чем же он толкует с Диком, а сам он, конечно, о том им не поведал, хотя и не скрывал, что у него появился новый собеседник: в бунгало все скоро начали подмечать, что надсмотрщик стал иногда даже перекидывался с Диком двумя-тремя фразами. А один раз случилось и вовсе из ряда вон выходящее событие – Дик зашел к Глебу и они с полчаса провели там, о чем-то беседуя. Отнеслись же к этому по-разному – Герон и Дэнниел, например, вообще не нашли в этом ничего интересного для себя, и поэтому их отношении е к Дику и Глебу осталось на прежнем уровне, без каких-либо изменений.
Иначе встретил подобное Леонид. Слуга был явно удивлен общению Глеба и своего подопечного, однако все выводы, что извлек из замеченного, он сохранил при себе, так что никто не узнал, что он думает относительного нового собеседника, появившегося у Глеба.
Зато все узнали, что думает Сергей. Сергей нашел общение Глеба и Дика замечательным поводом чтобы поиздеваться над обоими своими врагами сразу, и всякий раз при виде надсмотрщика или принца, отпускал злые шуточки и колкие замечания в их адрес.

Продолжение