odri (Дания)

Сплетая судьбу из случайных событий
Мое счастье в тебе?
Глава 15

  Начало

  15
  Умение управлять своими воспоминаниями, те самые «легкость и краткость памяти», гордость ее работы над собой, оказались полной иллюзией.

  А вот мазохизм - тот, о котором говорила ее подруга Ирина, как о Томкином огромном «минусе», скорее, обычное самоедство, присущее многим людям, предпочитающим искать причины жизненных неудач в себе - разбушевалось не на шутку:

  «Дура, ну, какая же я самонадеянная дура! Зачем я оставила эту фамилию? Хотела нос утереть? Кому? Антонио, кому же еще!
  Он бы никогда меня не нашел, если бы не эта общая фамилия. Хотя, что я себя сама обманываю: я у Марио, как на ладошке.
  Марио? Нет, он не мог! А что «мог, не мог», если речь о судебном процессе?
  Почему я не ушла из ресторана, как просил меня Джонни? Как он просил меня помочь ему в его новой работе, как он рассчитывал, что я буду с ним, а я? У него в конторе меня точно бы никто не нашел...»

  Но, на какой-то момент здравый смысл одержал верх:

  «Да. Может быть, и не нашел, но... Джонни хорошо управляется с финансами других, но не с нашими, а на моих заработках держится наша жизнь. Но, я же не скажу ему об этом, его оскорбил бы даже намек, что его заработков недостаточно: он же не виноват, что жизнь постоянно дорожает. 
  Ох, ну, что же мне делать? Я очень люблю Джонни, но я стольким обязана Марио...»

  ...Марио просто выкормил их, Томку и Андрейку, выходил и поставил на ноги в непростой, как оказалось для нее, Дании. 

  Тогда она просто была испуганной, взъерошенной и бездомной «зверюшкой» с детенышем - так она оценивала то своё далекое состояние: она была совершенно неспособна ни думать, ни строить самостоятельно свою жизнь.  

  Этакий неизвестный науке Чебурашка: залез в ящик с фруктами и оказался в другой стране. Конечно, она приспособилась, извлекла выгоду для себя и Андрейки, но это было... не важно, не важно, как ей это досталось.

  Кроме того, Томке с трудом прививался датский уклад жизни, который сам Марио считал просто замечательным из-за его легкости. 

  Ей было, например, непонятно отсутствие горячих обедов в быту, странные детские сады, где дети прямо на улице ели грязными руками еду из пластиковых коробочек, принесенных из дома. Она увидела эту картину однажды, гуляя с Андрейкой в парке, и долго думала об этом, а Марио ей философски сказал:

  - Я, помнится, где-то читал, что в чистоте микробы размножаются, а в грязи – нет. Зато у датчан здоровые дети.

  Сам он с удовольствием «кусочничал», довольствуясь «пробами», когда готовил гостям:

  - Дорогая, не усложняй жизнь, - учил он Томку основам совместного бытия, - нельзя быть голодным, имея итальянский ресторан и кафе, а Дания - прекрасная страна, они обожают итальянскую кухню. При чем здесь горячие обеды, когда вся Дания садится за столы в 18.30 и позже, а многие предпочитают мои столы своим домашним?

  Так своеобразно обрезАл он все Томкины сомнения: резко, ровно и без ошметков, словно его новая машинка для спагетти. 

  Хотя теперь Томка могла честно признаться самой себе, что с ее, неожиданной для нее самой открывшейся в ней «русскостью», привязанностью ко всем русским привычкам и духовным идеалам, ей было бы непросто приживаться в любой стране.  
   
  Она была предана Марио, как сотоварищ по бизнесу, как друг, потому, что как партнер по семейной жизни она состоялась не с Марио, а с Джонни. 

  Может быть еще и это, вполне осознанное чувство вины, держало ее рядом с Марио и с «Дольче Вита». 

  Но это была их тайна, общая с Марио и далеким, ни разу не побеспокоившим Томку за эти годы, до сегодняшнего дня, сицилийским семейством. 

  Джонни не должен был даже догадываться о том, какие отношения связывали Томку и Марио… 

  Нестройное и сумбурное заседание «обвинение-защита» в Томкиной голове было прервано появлением Джонни: Томка и не слышала, как и когда он вошел: тоже что-то новое: обычно Джонни звонил - если знал, что Томка дома. Ему нравилось, когда она открывала ему дверь, встречала его у порога. 

  Хорошая оговорка: «Если». Последние недели он совсем не тот.

  «А, может?»...

  Ох, нет, ну это, вообще...

  Джонни подошел к ней, прикоснулся своей щекой к ее - его щека была прохладна и слабо пахла любимым, ею подаренным одеколоном «Гермес»:

  - Привет, как ты? Как прошел день?

  Она не пошевелилась и не ответила: не хотела так быстро отрываться от сладкой мысленной «порки» себя и продолжала молчать, словно и не видела его, сосредоточенно обдумывая, услышанное по телефону, глядя в сторону.

  Джонни взял ее за плечи, заглянул в лицо:

  - Что случилось?

  - Знаешь, - сказала она медленно, словно просыпаясь, - мне звонил адвокат Антонио.

  «Ну, поцелуй же меня, пожалуйста, как раньше, и я уткнусь в твою грудь, и буду дышать тобой, а ты развеешь все тревоги, я так боюсь, меня просто топит страх, разве ты не видишь?» 

  Но Джонни не услышал мысленной мольбы и не сумел прочитать мысли.

  - Ну, и?..

  Томка увидела, как у Джонни сжались губы и сузились глаза в ожидании: явный признак беспокойства.

  - Антонио хочет установить контакт с сыном. Но я этого не допущу. Он не имеет никакого права ...

  В голосе Томки зазвенели слезы. Джонни удивленно смотрел на жену. Томка давно перестала плакать - не было повода.

  Они продолжали стоять посреди комнаты:

  - И представляешь, еще этот адвокат, как его, Василий, говорит по-русски, и сказал, что Антонио велел меня подготовить, а то я расстроюсь. Нет, ты представляешь, каков, а?

  Она выбросила вперед руку, потрясая кулаком, словно уже отбиваясь от напора Антонио и его претензий.

  К недовольству и растерянности Томки, Джонни не поддержал возмущения:

  - Может, Антонио и не имеет, как ты считаешь, права видеться с Андрейкой, но ты не должна забывать: он - настоящий, кровный отец мальчика.

  Она смотрела на него взглядом, который Джонни почти уже забыл: с ним Томка была уверенна и глаза ее всегда смеялись.  

  Этот же взгляд был из прошлого, когда они только познакомились, в нем было отчаяние и мольба, как тогда, когда она ему сказала, что любит его. И он ответил, что тоже ее любит, он не мог сказать ничего другого, когда она на него так смотрела. 

  - Да, это ты - отец Андрейки, - почти прошептала Томка, словно уже видела свое будущее поражение.

  Ей было страшно произносить эти слова и слышать неожиданное отрицание того, что было правдой столько лет, а теперь отрицалось. Ей было страшно обсуждать чудовищное происшествие: появление снова в ее жизни человека, растоптавшего ее и предавшего Андрейку уже при его рождении. 

  Она забыла, что давно простила Антонио, и даже была ему благодарна за то, что ее отправили в Данию. Иначе бы она никогда не встретила Джонни.

  У нее была удивительная гибкость мышления, отличавшаяся непоследовательностью и сменой оценок, в зависимости от ситуации.

  Но Джонни продолжал настаивать, проявляя какое-то, совсем не свойственное ему, упрямство:

  - Антонио - его настоящий отец, - Тамара, ты знаешь это так же хорошо, как и я.

  Он похлопал по толстому боку собаку, вбежавшую с террасы поприветствовать хозяина - Джонни показывал всем своим видом, что время для разговора выбрано неподходящее.

  Томка, возможно, и понимала, что момент для разговора - не самый подходящий, но речь шла о сыне, и она уже не могла остановиться. Андрейка был самым важным для Томки.

  Не сводя глаз с коридорного проема, чтобы сразу увидеть Андрейку, как только он придет, и прекратить обсуждение, о котором Андрейка ничего не должен знать, она раздраженно спросила:

  - Ты не можешь мне объяснить, отчего ты - на стороне Антонио? 

  - Могу, - с удивившей ее горячностью согласился Джонни, - и даже охотно это сделаю. 

  - О!

  Томка все же посмотрела на него.

  - С чего начнем? С того, как ты отказалась выйти за меня замуж или с того, как ты не захотела, чтоб я усыновил Андрэа?

  Когда Джонни волновался, он не мог четко выговорить сочетание «е» и «я» в окончаниях:

  - А, может, я начну с того, как ты, в очередной раз, отказалась уйти из ресторана, а я так просил помочь мне?
  
  «О, господи, ну, это-то он к чему сейчас?»

  ...Она считала, что с этим щекотливым вопросом покончено: она оплачивала все немалые издержки Джонни на пути к самостоятельности: многочисленные дорогие учебные программы в разных странах, лицензию, аренду, а потом оформление в собственность на Джонни, офиса, первую зарплату сотрудникам. 

  Но Джонни принимал ее участие в бизнесе как должное и стоял на своем: расстаться с рестораном, как можно скорее.

  Поэтому обычно Томка «шла» по заученной тропке: 

  - Джонни, но ведь ты же меня встретил именно в кафе у Марио, помнишь? 
   
  Она ластилась к мужу, заглядывая ему в глаза:

  - И что?..
  
  Джонни почему-то всегда начинал обсуждение этой темы в самые Томкины спокойные минуты, когда они, расслабленные после ужина, отправив спать Андрейку, обнявшись, сидели перед бормочущим телевизором или лежали в постели, лаская друг друга. В редкие минуты их единоличного общения.  
   
  Джонни мягко поглаживал ее спину, улыбаясь глазами, но, продолжая гнуть свою линию: 

  - Ты теперь прикована к нему, как к памятнику о нашей встрече? 

  Тон был язвительный. 

  «Как он может ласкать меня и одновременно говорить такие слова?»
   
  Джонни понимал, что зажегся знак «Опасная зона» и примирительно завершал сказанное крепким поцелуем, словно извиняясь.

  Но, с вступлением Джонни на стезю независимого ревизора, вопрос о Томкином пребывании в ресторане у Марио возникал едва ли не каждый день:

  - Томик, ну ты же знаешь, как мне важно получить больше клиентов, я пока только осваиваюсь на рынке аудита, как самостоятельный ревизор.

  Он оправдывался, видя, как она расстраивается от этого разговора:

  - Когда меня спрашивают, чем занимается моя жена, то я предпочитаю отвечать, что моя жена занимается мною и сыном, а не рестораном, где она работает... как, кстати, называется твоя должность, ты определила это в новом контракте?

  Томка не видела логики в аргументах Джонни, но не хотела начинать старый спор:

  - Ах, Джонни, давай уж закончим этот разговор, - в который раз просила она, - мы никогда не поймем друг друга в этом. У вас, датчан, все определяется контрактом и оплатой, ты не поймешь, что у нас, русских, есть еще и чувство благодарности, и преданность, и солидарность... 

  Она осеклась, так как Джонни ее перебил: 

  - И почему все эти прекрасные качества противоречат правильному контракту? Ох, Томик, только любовь к тебе мешает мне заняться твоим работодателем! 

  «Наивный, какой он у меня наивный, - думала Томка о муже, - он думает, что Марио глуп, или у него ревизоры хуже, чем Джонни? Как он себе это представляет?»

  И молча слушала дальше:

  - Ты категорически отказываешься работать со мной, хотя мне был бы нужен такой опытный человек, как ты, которому я могу всецело доверять. Но я могу попытаться найти тебе другой ресторан или магазин, где ты сможешь использовать свой бесценный опыт. 

  Томке при этих словах становилось грустно, так как ее миролюбивой натуре претили любые разногласия в семейной жизни. Ей казалось, что идеальная семья - это когда муж всегда соглашается с женой, и наоборот. 

  И она, в который раз, давала себе обещание, не делиться с Джонни всеми своими раздумьями о состоянии дел на работе. Во всяком случае, сейчас, пока его собственная работа дает столько проблем. Тем более, что его никогда не интересовало, откуда его Томик берет деньги. Она держала его в убежденности, что это он, Джонни - основной кормилец и добытчик. 

  Ведь мужчина и женщина по-разному смотрят на расходы в семье. То, что мужчине кажется лишним, женщине может быть просто необходимо - например, новые туфельки, вот именно с таким носиком и каблучком, или сумочка, ну, идеально подходящая к туфелькам, или новая кастрюлька, вот, как раз с такими ручками и крышечкой, как давно хотелось, - неважно, какие по счету, важно, что они просто насущно необходимы.  

  А если мужчина при этом еще и много работает, и думает о работе все остальное время, не замечая особо быта, если его жена не занимает драгоценное мужское мышление жалобами и недовольствами, а вовсе даже, наоборот, то мужчина понимает, что, раз жена довольна материальным состоянием семьи, то это его, мужчины, заслуга.  

  Джонни переживал за ее контракт, так как ему не нравились мизерные суммы, перечисляемые в пенсионный фонд. И при этом он не задавался вопросом: отчего, при таких мизерных отчислениях, им на все хватает денег? Ведь так легко перемножить и получить целое от части. И это он, профессиональный «проверяльщик».  
  Так в шутку по-русски называла его Томка. 

  Не скажи она ему сама о своей тревоге по поводу будущей пенсии, он бы и не волновался. А зачем она, безумная, разговаривала об этом с ним, когда у нее есть Марио? С ним и надо обсуждать. И сказано-то было один раз, а, вот, именно это Джонни и запомнил. 
  И всё потому, что он всегда думает только о ней и Андрейке, об их будущем... 

  «Да, как давно Джонни настаивал на моем уходе из кафе».

  Но ее вырвал из раздумий громкий, слишком возбужденный, как ей слышалось, голос Джонни. Тот продолжал развивать свою мысль:

 - Нет, моя дорогая Тамара, я не на стороне Антонио. Но я считаю, что давно пора открыть мальчику правду о его отце, какой бы она ни была. Или я тогда не понимаю тебя и логику твоих действий. Мне казалось, что ты сама ждешь, когда отец мальчика появится.

 - Ты что, в самом деле, идиот или прикидываешься? - не сдержалась Томка.

  Она тут же пожалела о сказанной резкости, так как ярость-то ее адресовалась вовсе не Джонни, он, как говорится, попался под «горячую руку».

  Но она не привыкла извиняться и, снова повернувшись к двери, обхватила себя руками.

  Ей уже не хотелось, чтобы Джонни ее целовал, он ее обидел. Обидел своей правдой, своей хорошей памятью. Он, значит, только делал вид, что его все устраивает, а сам...

  И в этот момент в комнату вошел Андрейка, какая она, все-таки, молодец, держала в поле зрения дверь. В их тяжелом разговоре как раз возникла пауза, и мальчик ничего не мог слышать.

  Андрейка был в грязной футбольной форме, с помятым рюкзаком, висящим на одной лямке, перекинутой через согнутый локоть мальчика, в другой руке Андрейка держал велосипедный шлем.

  Он был возбужден, щеки его горели. Спутанные кудри торчали в разные стороны, кое-где на них налипла грязь.

  Минуя Томку и не сказав ей ни слова, Андрейка, бросая на пол рюкзак и шлем, подбежал к Джонни, крича:

  - Ну, догадайся, скорее же, кто забил решающий гол сегодня в нашей игре с Лесной школой?

  Томка замерла, любуясь сыном. Она не заметила, что Андрейка не поздоровался с нею. Она, вообще, не придавала значения всем этим формальностям-приличиям, они только усложняли жизнь, по ее мнению. Для нее было главным, что ребенок здоров и весел.

  «А как они с Джонни срослись чувствами - как настоящие отец и сын!»

  - Ну-ка, ну-ка, дай же мне догадаться...

  Джонни тут же переключился, словно и не высказывал Томке свои многолетние обиды всего пару минут назад. Он хитро прищурился, глядя на ожидающего ответ мальчика:

 - Наверное, это был... Тобиас, так?

  Андрейка громко засмеялся, откидывая назад темную кудрявую голову. Потом он начал приплясывать на месте, прыгая то на одной, то на другой ноге и напевая:

  - А это был я, а это был я... тра-та-та...

  Джонни широко развел руки в стороны, Андрейка бросился к нему и завис, замер в крепких объятиях. 

  Джонни прижимал его к себе и, словно баюкая, повторял:

  - Ты - мой славный чемпион, ты - мой лучший мальчик на свете.

  Продолжение