Наша жизнь – броуновское движение сбывшихся разочарований, утраченных возможностей, увядших надежд. Надежды зарождаются, развиваются, цветут и опадают, осыпая склоненную в печали голову белым пеплом яблоневых лепестков. Но ни одна надежда, даже самая маленькая и слабая, не умирает окончательно, обретая почти бессмертие в череде чудесных реинкарнаций, воскресая вновь и вновь в новом обличье – и так вплоть до смертного нашего часа. К чему я это? Наверное, к тому, что нет бессмертней надежды, чем надежда на Встречу – ту самую, с большой буквы. Она сопровождает жизнь каждой женщины неотступно, как губная помада, и примерно с того же возраста, когда девочка впервые берет в руки блестящий или матовый цилиндрик. Мы все знаем, как это должно быть, знаем до мельчайших подробностей, и неважно, откуда приходит к нам это знание: из мыльных опер, сладких романов в дешевых бумажных обложках и прочей чепухи или же из сокровенных глубин нашего подсознания. Знаем и то, что этой Встречи и всего последующего никогда не будет. И надеемся, что однажды нам повезет.
     Я не позвонила тебе, не написала сообщения по e-mail-у, не сбросила sms-ку на мобильный. Я уехала весенней ночью, мой поезд отправлялся в полночь. Это звучит романтично, но вся романтика в конечном счете оборачивается банальными бытовыми неудобствами. С восьми, когда уехала вся наша делегация, и до двенадцати мне было некуда деться. Не сидеть же на скучном и грязноватом Киевском вокзале! Пока не начало темнеть, я бесцельно ходила по окрестным улицам, запахивая поплотнее куртку и шморгая носом, потому что резко похолодало. То стихал, то возобновлялся такой резкий, совсем не весенний, не ласковый ветер, небо хмурилось и готовилось плеваться мелким дождем. С девяти до половины двенадцатого я сидела в ближайшем «Макдональдсе» – не потому, что мне хотелось есть. Но там было людно, светло, тепло, спокойно, и никто не мешал мне играть в детскую игру взрослых девочек – вынимать мобильник, представляя, как я сейчас наберу твой номер, вздыхать, грустно улыбаться самой себе, воображать наш разговор и, так и не позвонив, прятать телефон обратно. Глупо, конечно. Но иногда устаешь быть умной.
   То, что ты не позвонишь, я знала. Я даже уверена, что ты потерял бумажку с номером моего мобильника в тот же вечер. Или забыл написать имя, и, найдя ее случайно через три дня, долго морщил лоб, пытаясь понять: чей это телефон? Почему я его записал? И можно ли выбросить эту бумажку? Но ты и не обязан был звонить. В этой ситуации заинтересованной стороной была я. Ты был для меня ценной добычей (если только можно употреблять этот термин применительно к такой горе-охотнице, как я). Крупный сильный мужчина. Действительно крупный – я тебе по плечо, хоть я выше среднего роста. Умный. Устроенный. Наверное, талантливый. Я говорю «наверное», потому что я так и не успела узнать тебя получше. Все наше общение продлилось каких-то пять часов.
    Уже подойдя к вагону, я оглянулась. Передо мной расстилалась панорама ночной, сияющей мирриадами огней, Москвы, среди которых выделялась высотка МИДа на Смоленской. Огней было слишком много, и от этого небо приобретало неестественный для ночи сиренево-сизый оттенок. Передо мной простирался город, которому не было до меня никакого дела. Как и мне до него, впрочем. Но в этом городе оставался ты. 
   Я долго стояла на перроне, минут двадцать. Никаких иллюзий – я же не идиотка. Я никого не ждала. Но ветер стих, было свежо и хорошо, и мне не хотелось уходить из моей последней московской ночи. Я хорошо помню эти минуты, помню все, вплоть до ничтожных, ничего не значащих мелочей.  Например, я помню, что посреди перрона в метрах пяти от меня стояли три пустые бутылки из-под пива. Помню,  как два мужика в потертых кожаных куртках долго втаскивали в вагон огромную тяжеленную сумку, и я еще подивилась: что они там везут? Я была грустна и спокойна. В конце концов, я возвращалась домой, а как ни хорошо в гостях, дома лучше. 
   И все-таки когда поезд тронулся, я плакала в полумраке купе. Никто не мог видеть моих слез, и они текли, бессмысленные, горькие, ненужные. Я знала, о чем я плачу, но никогда не решилась бы сказать об этом вслух. Ничто не выглядит так смешно и жалко, как вытащенная из темного укромного уголка, где ей надлежит быть, на всеобщее обозрение надежда. Впрочем, плакала я недолго, привыкла справляться с собой. И, отплакав, я предалась свежим воспоминаниям.

     Мы встретились случайно. Но не так случайно, как встречаются в автобусе живущие по соседству люди. Это было воистину сцепление невероятных, единичных обстоятельств: для меня закономерным был приход на эту пресс-конференцию, но случайным был приезд в Москву; ты родился и жил в Москве, но на пресс-конференцию попал совершенно случайно. Шанс, что мы встретимся, был, как говорится, один из миллиона, и вплоть до последнего встреча могла сорваться – я не хотела идти на фуршет. Не люблю смотреть, как вполне обеспеченные и сытые люди изображают из себя бездомных птиц, слетающихся к дармовой кормушке. Но все-таки пошла, потому что сама захотела есть. Там мы и столкнулись, прямо как в кино из светской жизни – у столика с фруктами и сладким, с бокалами в руках. 
    Инициативу проявил, разумеется, ты, проявил так легко и изящно (видно, опыт сказался), что уже через три минуты я говорила с тобой как со старым знакомым – весело, непринужденно и ни о чем. Мы поболтали очень недолго среди снующей взад-вперед и жующей толпы журналистов, и ты позвал меня на какую-то презентацию. Я так и не поняла толком, на какую, и теперь не вспомню. Зато помню, что послужило поводом к твоему приглашению. Я пожаловалась, что мне не досталось винограда – его было мало, и тут же весь расхватали. Ты тут же нашелся: «Пошли со мной на презентацию! Там будет шикарный стол, ручаюсь!» Ты так расписывал прелести чужого угощения, что я быстро сдалась. Ты обещал, что там будет вся Москва и мне, приезжей, будет на кого посмотреть.  К тому же сказочное угощение было совсем близко, десять минут на машине, но с московскими пробками быстрее дойти пешком. Мы и пошли пешком по залитой солнцем Тверской, и всю дорогу ты так искренне расспрашивал меня о моей жизни, что я была готова поверить, будто тебе это и впрямь интересно. 
      Стол и впрямь был шикарный, но особенно много было выпивки: «Абсолют», «Смирнофф», «Столичная», виски, текила, коньяки, шампанское французское, настоящие грузинские вина, какие-то ликеры и среди прочего светлый мускат – мое любимое вино. Ты налил мне, поднял свой бокал и предложил неожиданный тост: «За твою красоту». Я растерялась и не среагировала должным образом – начала лепетать что-то неуместное, достойное восьмиклассницы. В какой-то момент я действительно начала ощущать себя восьмиклассницей – начинающей девочкой рядом с сильным и умным взрослым мужчиной. И это ощущение было приятно, как и разливающееся по телу тепло от вина. Ты выбрал для меня огромную кисть светло-зеленого винограда и, передавая ее мне, как бы невзначай прикоснулся своими теплыми пальцами к моим. Наши руки поцеловались, и мне стало смешно – не знаю, почему. Вообще мне было хорошо в этот вечер, только мешали все время подходившие люди. Некоторые из них были мне известны, например, диктор с какого-то канала, кажется, РТР. Ты представлял меня как знакомую, они здоровались – вежливо или фамильярно, но выпить хотели с тобой. Я не обижалась и ни на что не претендовала.
    Ты не говорил о личном, но я прекрасно понимала, что ты не можешь быть одинок. Смешно было бы рассчитывать на что-то серьезное, но красивый роман – почему бы и нет? Ты мне понравился, и даже более: спокойствием, солидностью, низким приятным голосом ты  напоминал моего отца, а это много значит: ведь отец (если он есть) – первый образец мужчины для девочки. Мы подходили друг другу по возрасту – ты был лет на 10 старше, мы были почти коллеги, мы говорили на одном языке. Все это составляло отличные предпосылки для чего угодно: минутного увлечения, красивого романа, любви для гроба. Если честно, меня устроил бы любой вариант. И в какой-то момент показалось, что все возможно – кажется, тогда, когда мы вышли на пустынную и тихую вечернюю улицу.  Правда, мы оба были здорово пьяны. Ты-то держался молодцом, а я раскисла. И когда ты так нежно, так заботливо спрашивал, не устала ли я, у меня сжималось сердце от умиления. Много ли надо одинокой бабе? Приласкай ее, согрей словом – она и растает. 
   Правда, в строгом смысле слова я не была одинокой. Кто-то ждал меня дома и звонил каждый вечер, но этот кто-то был лишь заполнением пустоты. А ты смотрел на меня, как мне тогда казалось, с лаской и нежностью, ты уговаривал меня плюнуть на свою программу и пойти завтра с тобой на фестиваль анимационных фильмов, где ты был членом жюри. Почему ты так звал меня? Ведь не зовут совсем чужого и ненужного человека, не берут за руку, не обещают «потрясающую культурную программу», так ведь? Или все это было проявлением знаменитой московской широты, той широты, когда вечером пьют, обнимают и называют лучшим другом, а наутро проходят мимо, не здороваясь? Не знаю. И уже не узнаю.
    Мы расстались у входа в гостиницу «Россия». Ты не рвался в номер, а я не звала. Я не звала, потому что это вообще не в моих правилах, а вот отчего ты не рвался? Как деликатный и воспитанный человек? Или просто так перепил, что уже ничего не хотел, кроме душа и сна? Или хотел узнать меня получше? Мы обменялись телефонами, ты дал мне свою визитку, а я, как всегда, не нашла ничего, кроме того самого клочка бумаги, который, как я уже говорила, был, скорее всего, потерян тобою по дороге домой. Ты обещал мне позвонить утром, но, конечно, не позвонил; да и на фестиваль я пойти никак не могла бы. А на следующий день мне надо было уезжать.
    Для полноценного развития романа просто не было времени; но в моих фантазиях это было лишь начало, в романтической истории предполагалась вторая, третья и энная серии. Ты приезжаешь ко мне, я приезжаю к тебе, долгие телефонные разговоры, бесконечные письма по «емеле»… Много чего предполагалось, но ты так и не нашел меня в продолжение этих двух дней, не позвонил, не связался. Все закончилось, так и не начавшись. 
    Почему я не позвонила сама? Меня удержал страх. Я страшилась  не того, конечно, что была бы, как пел Вертинский, лишь «минутой на пути» – мы люди взрослые, и не того, что с твоей стороны это было лишь мгновенное физической влечение, и то на пьяную голову. Это был бы не худший вариант. Я боялась, что ты  вообще не узнаешь меня, и в ответ на свое восторженное приветствие я услышу что-то вроде «Простите, а с кем я говорю?», и пойму, что я все выдумала. Что с твоей стороны не было ничего, кроме поверхностного флирта с женщиной, чье имя наутро невозможно вспомнить. А может, и флирта не было. Так, долгая привычка быть галантным… И я сыграю ту роль женского репертуара, которая была мне всегда отвратительна: роль дурочки, гоняющейся за собственной иллюзией. 
   Так я думала, лежа на нижней полке и глядя на мелькающие за окном огни Москвы. Долго, почти час сверкало за окном это море, перетекая от спальных районов к пригородам, от пригородов – к ближним дачным районам, и в бесконечности его было что-то, вселяющее надежду. Так вселяет надежду бесконечность весеннего неба, уходящая за горизонт железнодорожная колея, бескрайность моря – все, что напоминает об огромности этого мира и неиссякаемости возможностей в нем. А потом я уснула.
     Я не жалею о том, что не позвонила. Там, где начинается лирическое отступление в деловом тексте бытия, не всегда уместно беспощадное откровенное знание. Я буду думать, что ты не позвонил потому, что тоже испугался, – испугался сам себя, испугался, что внезапно возникшее чувство может стать слишком сильным и разрушит твою налаженную жизнь. Хорошо звучит, правда? Мне самой смешно, но пусть будет так. Я не стану проверять, просто зачеркну в слове «встреча» большую букву и напишу маленькую. И снова буду ждать. 

ЕЛЕНА ШЕРМАН, г. Львов (Украина)

Персональная страница Елены Шерман: http://ellena.sitecity.ru

Написать отзыв автору: els52@lycos.com

Опубликовано в журнале "WWWoman" - http://newwoman.ru  20 МАЯ 2003 года

ДАЛЕЕ: Елена Шерман. "Июнь" (отрывок из романа "Исповедь")

Елена Шерман. Рассказы:
Тетя Даша
Монолог холостяка
Стервы и ангелы
Идеал
Романтики
Банальный случай