АННА ЛЕВИНА (NEW YORK, USA)
annalevina2004@yahoo.com

БРАК ПО-ЭМИГРАНТСКИ, роман (ПУБЛИКУЕТСЯ БЕЗ РЕДАКТИРОВАНИЯ)

Летом 2003 года роман удостоен "Золотого Остапа", высшей российской международной национальной премии в жанре юмора и сатиры, номинация "Безграничный юмор". (Прим ред. )

..............
Слова признательности от автора:
Много людей внесли свой вклад в создание этой книги. Я благодарна моему мужу Саше, который очень помогал и поддерживал меня во всем. Он никогда не жаловался, если дома не было обеда, или когда я так погружалась в свое прошлое, которое описывала, что забывала о настоящем. Его любовь защищает меня от всех бед. Моей маме, Лие Свердловой, терпеливо сносившей все мои любовные перипетии, замужества и разводы. Моей дочке Яне — за ее чувство юмора, за любовь и веру в меня. Моему первому редактору газеты «Новое Русское Слово» Людмиле Шаковой, которая дала мне путевку в жизнь и самая первая опубликовала роман «Брак по-эмигрантски» на страницах газеты. Моему первому и единственному в Америке издателю Игорю Ефимову, — за то, что он воплотил в жизнь мою мечту, и мои книги увидели свет. Издательству «Фолио», позволившему читателю по другую сторону океана узнать, как мы, эмигранты, живем вдали от Родины. Моим друзьям в России и Америке, которые щедро дарили мне свою любовь. Без вашей помощи, дорогие мои, выход в свет этой книги вряд ли был бы возможен. 

Все имена и фамилии в этой книге вымышлены. Описанные события никогда не происходили в действительности. Любое сходство с реальными людьми и обстоятельствами — всего лишь мистическое совпадение. (Анна Левина) 

КНИГА ПЕРВАЯ

ПРИХОДИТЕ СВАТАТЬСЯ!
повесть в рассказах

ВСТУПЛЕНИЕ

 Знакомиться можно по-разному.
 Можно написать в газету, можно позвонить по объявлению, можно обратиться к свахе или терпеливо ждать, пока кто-то из родных и знакомых даст твой номер телефона очередному неженатому “жениху”. Рокфеллера как-то спросили, как он стал “Рокфеллером”.  Он ответил: “Я всегда использовал сто шансов их ста”. Это и мой девиз. Поэтому я встречаюсь со всеми.
 Все нью-йоркские женихи делятся на две категории: воспитанные и невоспитанные.
 Невоспитанный жених сразу после “здрасьте” спрашивает адрес и хочет придти в гости. Моя подруга Софа называет это “снять комиссионный сбор”. Придя в дом, невоспитанный жених ведет себя так, как будто пришёл по обмену. “Можно посмотреть вашу квартиру? Интересная планировка, ливинг  у вас большой, а окна куда? Можно заглянуть в спальню? Чудесная комната!” и так далее. Потом он садится прямо к столу и ждёт, чтоб его угощали, иногда подначивая: “Ну, сейчас посмотрим, какая вы хозяйка!” Некоторые не ждут приглашения, а со словами: “Страшно как пить хочется!” — сами открывают холодильник и ни в чём себе не отказывают.
 Я этого не люблю. И не потому, что мне жалко стакана чаю. Просто, когда человек уже вошёл в дом, расстаться с ним не так-то легко, а иногда очень хочется, и желательно побыстрее. Кроме того, пустая квартира и уютная спальня располагают и воодушевляют на подвиги. 
Сопротивление воспринимается как личное оскорбление, и дальше становится небезопасно. Казалось бы, как всё просто: не нравится — не зови. Но не тут-то было. Как бы ты ни старалась и ни изворачивалась, если мужчина поставил себе цель придти в гости, он сделает так, как хочет. Не верите? Читайте дальше, убедитесь сами!
 Воспитанные женихи бывают скупые и очень скупые. Очень скупой, но воспитанный жених будет мотать тебя по улицам в любую погоду, якобы гулять, до тех пор, пока, замёршая и усталая, ты не позовёшь его в гости, а дальше всё будет так, как я только что описала.
 Воспитанный и просто скупой жених ведет в “Эль Греко”, на Шипсхед Бей, в зеркальную стекляшку, похожую на санаторную столовку. Столики напоминают купе, а вокзальная обстановка вокруг начисто отбивает аппетит, поэтому риск потратить больше, чем пять-шесть долларов, невелик. Сопротивляться бесполезно. Я пробовала:
 — Куда мы едем?
 — На Шипсхед Бей.
 — В “Эль Греко”?
 — Да.
 — Я не люблю это место.
 — Вас что, там знают?
 — Нет, просто я его не люблю.
 — А что вы любите, Брайтон?
 Кинуть камень в Брайтон — признак хорошего тона среди бывших ленинградцев и москвичей: 
 — Ненавижу Брайтон, там эти русские всё заполонили!
 — А что, чёрные лучше?
 — Вы из Одессы?
 — Нет, я из Ленинграда.
 — Как это можно быть из Ленинграда и любить Брайтон!
 — Очень просто, мне всё там нравится!
 С оскорблённым лицом “жених” разворачивается, мы едем на Брайтон, проезжаем из одного конца Брайтон Авеню в другой, опять разворачиваемся, “жених” восклицает: “Парковки нет!” — и мы возвращаемся на Шипсхед Бей, в “Эль Греко”.
 Скупой жених с претензией на тонкий вкус везёт в Гринвидж виллидж и ведёт куда-то вниз, в подвал, в какие-то скамейки, где люди непонятного пола и происхождения ни с  того ни с сего громко смеются, вокруг какофония, якобы музыка, все ходят, выходят, дико накурено и вообще непонятно, что происходит. Потолкавшись там с видом знатока часа полтора-два и выкурив пачку самых дешёвых слабеньких сигарет “Carlton”, “жених” отвозит тебя домой с таким видом, будто только теперь ты узнала, что такое настоящая Америка, и только благодаря ему.
 Иногда знакомство начинается с фразы: “Сегодня после обеда у мамы я сел на диету. Решил три дня ничего не кушать. Куда пойдём?” “В Сипорт”, в таких случая отвечаю я, и мы весь вечер любуемся на кораблики.
 У меня своя диета — я после двух часов дня не ем. Стакан чаю, яблоко, кусок арбуза — вот всё, что я могу себе позволить. Но это моя тайна, собственно, о ней меня никто и не спрашивает, а так, на всякий случай, вдруг у меня волчий аппетит к вечеру, сразу же дают понять, что наши женские фокусы “поесть на халяву” давно известны и дураков нет.
 У меня был один приятель, который очень хотел встретить ту, о которой давно мечтал, поэтому встречался часто и со многими. “Слушай, — говорил он мне, — ты как друг можешь объяснить, почему они все приходят на свидание голодными? Ведь мы ещё не знакомы, а я уже должен её кормить!”
 Я знаю, о чём вы сейчас подумали: “Интересно, а что ей надо?” Но тут я даю возможность полёту вашей фантазии. Давать рецепты, как жить, я не могу. И, наверное, никто не может, поскольку “что такое счастье — это каждый понимает по-своему”, — как сказал Аркадий Гайдар, и это своё каждый должен найти сам. Итак, что мне НЕ надо…

Из разговоров…
— Знаете, я парикмахер, а где вы стрижетесь?
— У меня есть свой мастер около дома.
— И сколько же он с вас берёт, этот ваш мастер?
— Двадцать один доллар.
— Господи, да что тут у вас на голове стричь за двадцать один доллар? У вас волос-то почти что нет! Приходите ко мне, и я вам, как близкой знакомой, сделаю всё то же самое за десять долларов!
— Спасибо, не приду.
 

ЭМИК

 Мой ровесник, в Америке шестнадцать лет, программист. Я тоже программист, и к моменту знакомства жила в Нью-Йорке полтора года, из которых на своей первой работе успела отработать только полгода. Как у большинства вновь прибывших, вся мебель в квартире была со свалки. Разница от прожиточного велферного  уровня жизни, к которому мы с дочкой за первый год в Америке так привыкли до программисткой зарплаты, ушла на кондиционер и скромный недельный отдых во Флориде. Утром, по дороге в Манхэттен, я, ликуя от счастья, незаметно щипала себя за руку и спрашивала: “Господи, неужели это я, программист, иду на работу?” А вечером, с головной болью до тошноты, засыпая в метро, только опустившись на сидение, просыпаясь в холодном поту от ужаса, что я проехала свою остановку: “Господи, — скулила я внутренним голосом, — неужели у всех программистов так болит голова? Через глаза, обручем в виски, а оттуда в затылок и шею!” И хочется только спать, спать, и вдруг так ясно, как молния: “Я знаю, где ошибка! Моя программа работать не будет!”  И сна как не бывало, и только скорей бы завтра, чтоб всё исправить! “О Господи, как же это я раньше не заметила!” а в голове крутиться: “Если это так, то будет так, а если не так, то…”, и вдруг замечаешь, что смотришь на кого-то в упор, и человек уже нервничает. “А где это я? Ну вот, опять проехала…” 
 Итак, жених. С ним много общего, он тоже программист.
 — Аллё, здравствуйте, меня зовут Эмик, я от Евы.
 — Здравствуйте, меня предупредили.
 — Давайте встретимся.
 — С удовольствием, где и когда?
 — Называйте адрес, я к вам приеду.
 Пауза. Я уныло молчу.
 — Аллё?
 — Я слушаю.
 — Называйте адрес, я к вам приеду.
 — Может быть, встретимся, так сказать, на нейтральной территории?
 — И что будем делать?
 — Давайте сходим в кино.
 Пауза. Теперь уже загрустил Эмик.
 — Аллё?
 — В кино?
 — В кино.
 Пауза. 
 — Аллё?
 — Называйте адрес, я за вами зайду.
 — И мы сразу же уйдем, ладно?
 — Конечно, уйдем, называйте адрес!
 — Вы меня извините, но право же, так лучше в первый раз.
 — Называйте адрес, мы договорились!
 С досадой выдавливаю из себя адрес, бросаю трубку, одеваюсь быстро, как на пожар, хватаю полушубок в руки, стою у порога. Звонок. Открываю дверь. Со словами: “Ну, у вас и топят!” — Эмик заходит в квартиру, молниеносно снимает пальто, проходит в комнату и садится прямо за стол. Я остаюсь у порога с полушубком в руках.
 — Ну что вы стоите? — говорит он мне. — Проходите, садитесь, давайте поговорим. Да повесьте  свой полушубок, что вы его держите?
 — А кино? — безнадёжно спрашиваю я.
 — Успеем в кино! Сначала чаю, потом кино. Чай будем пить?
 — Будем, — киваю я, вешаю полушубок и покорно иду на кухню ставить чайник.
 Пока пили чай, я подробно отвечаю на все вопросы, которых было, наверное, сто или больше: за чаем Эмик просидел часа два. Выспросив у меня всё, что можно, Эмик посмотрел на часы и протянул:
 — Да-а, в кино уже поздно.
 Помолчали минуты две, и я решила заполнить паузу:
 — Простите, Эмик, а откуда вы приехали? — спросила я, хотя мне это совершенно безразлично, ну просто надо было о чём-то говорить.
 Эмик выскочил из-за стола и вылетел на середину комнаты. Гордо глядя на меня, весь как-то вытянувшись, он произнес:
 — Это вы — приехали, а я уже из Нью-Йорка!
 Я пожалела, что спросила то, что меня совершенно не волновало.
 — Простите ради Бога, я просто так спросила, для завязки разговора, не хотите — не отвечайте!
 — Нет уж, я врать не люблю и могу ответить. Я сам из Черновцов, но дружу только с Ленинградом и Москвой. А у вас какой круг? — спросил он, строго глядя на меня.
 — Замкнутый, — мрачно отрезала я, чувствуя, что начинаю закипать, и, как говорит моя мама, зловеще замолчала.
 Эмик круто развернулся на каблуках и начал гулять по полупустой квартире, рассматривая всё вокруг с таким вниманием, будто он в краеведческом музее.
 — А кто это играет? — услышала я из спальни.
 — Это дочка, — ответила я, вспомнив, что там стояла на письменном столе маленькая органола.
 Эмик мгновенно прибежал обратно в гостиную. Я так и сидела за столом.
 — Слушайте, — лихорадочно заблестел глазами Эмик, — у меня есть грандиозная идея. Ведь я только здесь, в Америке, программист, на самом деле я музыкант, и не просто музыкант, а очень хороший, настоящий. У меня, знаете, дома есть прекрасный кабинетный рояль, чудесный инструмент. А недавно я увидел в магазине другой, тоже кабинетный рояль, ну просто прелесть, не удержался, купил, и теперь у меня два кабинетных рояля. Ну зачем мне два? Давайте я продам вам один рояль за три тысячи, а?
 — Ну что вы, Эмик, — удивилась я, — у меня нет таких денег!
 — Не страшно, дадите сейчас полторы тысячи, а полторы потом, ведь вы из Ленинграда, ленинградцам я верю! 
 — У меня и полутора тысяч нет, — отмахнулась я, и это была истинная правда.
— Послушайте, — не сдавался Эмик, — вы не понимаете, от чего вы отказываетесь! Этот инструмент стоит шесть тысяч, а я отдаю его вам всего за три!
— Но, Эмик, — взмолилась я, — честное слово, у меня сейчас нет таких денег, и потом я хочу купить что-то из мебели.
— Нет, — стоял на своём Эмик, — вы просто не понимаете, от чего вы отказываетесь! Давайте сейчас поедем ко мне, и вы сами посмотрите рояль.
— Не поеду, — покачала головой я, — и рояль мне не нужен!
—Как же не нужен? — вскричал Эмик. — У вас же дочка играет!
— Играет, — устало повторила я, — но рояль мне не нужен.
— Послушайте, мой рояль просто создан для вашей квартиры, он прекрасно встанет вот здесь, — и Эмик стал отодвигать тяжёлый диван, который я не могла даже сдвинуть с места.
— Эмик, перестаньте, пожалуйста! — закричала я, испугавшись, что двигать обратно будет некому, и диван останется стоять посредине комнаты. 
Оторопев от моего неожиданного крика, Эмик перестал толкать диван, вернулся ко мне и начал всё сначала:
— Вы думаете, я много прошу? Да если бы вы увидели этот рояль, вы бы уже не могли с ним расстаться, я сам бы с ним никогда не расстался, но я же купил другой, и мне не надо два рояля, неужели вы не понимаете?
Эмик уговаривал меня больше часа. Он произносил пламенные речи, а я только тупо твердила: “Мне не нужен рояль, у меня нет денег”.
Внезапно меня осенило — человек находится у меня в доме больше трёх часов. А зачем? Ведь я совсем ему не нравлюсь, иначе, зачем бы он стал продавать мне рояль? Эта мысль так неприятно меня резанула, что мне вдруг страшно всё надоело и стало совершенно безразлично.
— Слушай, парень, — сказала я деловым тоном, — ты зачем сюда пришёл? Жениться? Так женись, но в таком случае, зачем нам опять два рояля в одной семье, а? Или ты хочешь отобрать у меня все мои деньги и остаться при своих роялях? Значит так: пришёл жениться — женись, а рояль продай, но не мне. Моя дочь на твоём рояле играть будет. Понятно? 
— Понятно, — сказал Эмик, схватил пальто и через минуту уже был в лифте.
“Слава Богу, — подумала я, — а может, и правда для дочки рояль купить?”
Из разговоров… 
— Вы когда-нибудь катались на вертолёте над Нью-Йорком?
— Нет.
— Тридцать пять долларов!
— А вы где отдыхали в этом году?
— В Карловых Варах.
— Расскажите, пожалуйста, там хорошо?
— Ну, во-первых, я нашёл такого агента, что пятьдесят долларов сэкономил сразу на билетах.
— А как там лечение?
—Лечение хорошее. Врачу дал сразу пятьдесят долларов. Я знаю, наши обычно дают двадцать, а я дал пятьдесят, пускай меня на руках носит и всё лучшее даёт!
— А процедуры как?
— Процедуры что надо! Массаж — пять долларов, ванна — три доллара, душ — два с полтиной.
— А как там питание?
— Нет проблем! Официантке чаевые — один доллар в день. Нас за столиком было двое, мы по пятьдесят центов скидывались, и она нас обслуживала, как царей!
 

АРКАДИЙ

 Мир не без добрых людей. Кто-то из моих близких попросил сваху позаботиться о моей судьбе. Сваха позвонила как-то вечером, выспросила обо мне от и до, осталась довольна и обещала прислать того, кто, по её мнению, подходил мне безоговорочно. И он позвонил. Аркадий. В Америке пятнадцать лет. Программист. Бывший москвич.
Аркадий приехал за мной на красивой машине. В марках я не разбираюсь, но люблю машины чистые и с хорошим запахом. В этой машине пахло не только чистотой, но и деньгами. Хозяин важно сидел за рулём, на его мизинце сверкал сапфир, величиной с хорошую горошину, ехали молча. После очередного поворота стало ясно, что едем на Шипсхед Бей. Кафе-стекляшка называлось “Каппучино”, то же обилие зеркал, но обстановка поуютнее, чем в “Эль Греко”.
Подошла официантка с меню, мой спутник заметно напрягся и посмотрел на меня глазами экзаменатора.
 — Чай с молоком, — попросила я.
 — И всё? — спросил Аркадий.
— Всё, — сказала я.
Вздох облегчения, похахатывание, вдруг сразу потеплело.
— Ну, что ж так скромно, — пожурил Аркадий и широким жестом заказал один кусочек торта — один кусочек и две ложечки. Потом довольным жестом захлопнул меню, отдал его официантке и внимательно посмотрел на меня.
— Значит, вы программист.
— Программист.
— И давно?
— Два года.
— А я давно.
Помолчали.
— Вот кстати, — вдруг встрепенулся Аркадий, — у меня тут некоторая проблема на работе, может, поможете?
— Попробую, — согласилась я, — а в чём дело?
Аркадий изложил суть, я взяла ручку и написала, что я думаю по этому поводу.
— Правильно! — почему-то удивился Аркадий. — Ну да ладно, неважно, это я просто хотел узнать, вправду ли вы программист, забудем об этом, — он скомкал исписанную салфетку и выбросил её в пепельницу. Потом взял меня за руку:
— Женщин у меня было много, но вы, похоже, последняя, произнёс Аркадий так трепетно и проникновенно, что у меня внутри всё сжалось. Поглаживая мою руку, он рассказал, как жил в Москве с одной женщиной много лет, а потом она ушла и всё забрала, а было всего очень много. Оставшись гол, как сокол, Аркадий плюнул на всё и уехал с мамой в Америку. Тяжело учился, работал кем придётся, потом искал работу по программированию, в общем, намыкался, но нашёл. Познакомился с женщиной, жил с ней лет пять, а потом она ушла и опять всё забрала. Теперь он живёт с мамой.
Я допила свой чай, и Аркадий отвёз меня домой. Обещал позвонить и на следующий день и сдержал обещание. Была поздняя осень, но погода ещё такая, что  хотелось гулять, и мы поехали на Манхэттен Бич.
Шумел океан и деревья, хотелось поговорить о чём-то, берущем за душу.
— Вы любите стихи? — спросил Аркадий.
— Очень! — ответила я.
— Кто ваш любимый поэт?
— Евтушенко.
— А вы знаете его стихотворение “Любимая, спи…”?
— Знаю, — сказала я и прикусила язык. В Ленинграде у меня была подруга Ира, которая говорила, что моя самая большая проблема в том, что я слишком много знаю, да ещё этого и не скрываю! “Кому нужны твои знания, ты только ими отпугиваешь, — кричала на меня Ирка, — женщина должна смотреть вниз, потом медленно поднять глаза и сказать со вздохом: “Совершенно не знаю, как жить дальше”. Поняла? А ты? У тебя поперёк лба написано, что ты всё знаешь сама! А кому это надо? Хочешь, чтоб тебя любили, забудь всё, что знаешь!” И вот теперь я опять ляпнула это проклятое “знаю”! Я вся сжалась и дала себе слово как можно больше молчать.
— А я люблю Рождественского, — продолжал Аркадий, — прекрасный поэт, не то, что этот горлопан Вознесенский.
— Вы не любите Вознесенского? — робко поинтересовалась я. — За что?
— А за что его любить? У него же чушь одна вместо стихов!
Мне стало так жалко бедного Вознесенского, что я об осторожности.
— Ну что вы! — возразила я, — вам нравится песня “Миллион алых роз”?
— Нравится, — кивнул Аркадий, — а причём тут Вознесенский, её Алла Пугачёва поёт!
— Ну да, — согласилась я, — поёт Пугачёва, а слова Вознесенского, или вот недавно Марк Захаров привозил “Юнону и Авось”, там все песни на стихи Вознесенского, и, например, есть такие строчки:
 Для любви не названа цена,
Всего лишь жизнь, 
жизнь одна,
жизнь одна…
Правда, замечательные слова? 
Аркадий ничего не ответил. Некоторое время мы шли молча.
— Я тоже знаю стишок, — вдруг сказал он, — хотите, почитаю?
— Почитайте, — попросила я, удивившись слову “стишок”.
— Кто на лавочке сидел, кто в окошечко глядел… — начал Аркадий. Я дивилась ещё больше, а он продолжал, забывал, путался, я его поправляла, так как стишки знакомые с детства, кто ж их не знает! С грехом пополам добрались до “А у нас огонь погас — это раз, грузовик привёз дрова — это два”. 
           — Тётю Полю заебли — это три, — радостно воспрял Аркадий, — а в-четвёртых, наша мама отправляется в полёт, потому что нашу маму папа больше не…
— Спасибо, дальше не надо, — взмолилась я.
— Ну почему же? — упрямо возразил Аркадий и победным голосом закончил фразу…
Минут десять шли молча. Я — понуро опустив голову, он — с видом “будешь знать, как умничать!”
— Я хочу домой, — тихо сказала я.
Сели в машину, какое-то время ехали в полной тишине.
— Хоть ты и провинилась, — нарушил молчание Аркадий, — я тебя уже не отпущу, едем ко мне.
— Это что, предложение? — спросила я.
— В некотором роде, — усмехнулся Аркадий. 
— Ну, если это предложение, где кольцо? — спросила я, вспомнив героиню, которую играла знаменитая актриса Шер, в моём любимом фильме “Мунстрек”.
— Кольца нет, — растерянно произнёс Аркадий.
— Отдай своё, — повторила я фразу из фильма, чувствуя себя при этом если не самой Шер, то кем-то в этом роде. Самое смешное было то, что не имея об этом ни малейшего понятия, Аркадий ответил точно так же, как герой моего любимого фильма в аналогичной ситуации.
— Это моё кольцо, я к нему привык, оно очень дорогое!
— Ну что ж, — пожала плечами я, — нет кольца, нет предложения, отвезите меня, пожалуйста, домой.
Доехали быстро и молча. Аркадий больше не позвонил. Как мне передали, свахе он сказал: “Женщина хорошая, но мне не подходит. Меня уже две женщины обобрали, я чувствую, что и эта сделает то же самое. На моё кольцо с сапфиром она уже покушалась”. И до сих пор живёт с мамой.

Из разговоров…
Лето. Вечером на Брайтоновском бордвоке . Первая встреча. Он: “Не представляю, как все эти люди могут так поздно есть шашлык. Я лично вечером ем только фрукты и овощи, и только мочегонные. У меня, видите ли, почки не в порядке, поэтому я могу есть только то, что гонит мочу. Если я гоню мочу, то лучше себя чувствую. Когда почки не в порядке, самое главное всё время гнать мочу, поэтому я ем только мочегонное…”
 

STIVEN

 Сваху звали Жанна. Совершенно очаровательная женщина лет от сорока до пятидесяти, безукоризненно одетая, вызывающая симпатию с первого взгляда. Между прочим, жена настоящего профессора, сваха — это хобби. Она позвонила мне по телефону по просьбе моей приятельницы, жаждущей устроить мою личную жизнь, и сразу же сказала: “Хочу к вам приехать, я должна на вас посмотреть”. Поскольку меня заранее предупредили, что отбор клиентов очень строгий и сватают только интеллектуалов, меня разобрало обычное женское любопытство и спортивный азарт.
 Жанне я понравилась, и она обещала мне самое лучшее из своей коллекции женихов. “Хватит мучится с русскими, мы живём в Америке, надо встречаться с американцами”, — сказала Жанна, а я не стала с ней спорить. Что значит встречаться с американцами? Прежде всего — это говорить по-английски, а ради этого я готова на всё или почти на всё!
 Американец по имени Стивен, а по профессии врач-психиатр, говорил по-английски так хорошо, а главное понятно, что первые беседы по телефону доставляли мне безграничное удовольствие, мне даже удалось пару раз пошутить, и, к моему восторгу, мою шутку не только поняли, но и оценили, и я с нетерпением и замиранием сердца ждала встречи. 
 Встретиться решили в Манхэттене, и Стивен заранее предупредил, что будет ланч, а потом театр. От подобного расписания я пришла ещё в больший восторг и от нетерпения прибежала на место встречи почти за полчаса до назначенного времени. Я стояла на углу и вопросительно смотрела на всех проходящих мимо мужчин, внешне напоминающих мне Керри Гранта. Керри Гранты шли мимо, не обращая на меня ни малейшего внимания. Взгляд мой из ищущего становился всё более рассеянным, и я уже смотрела на толпу вокруг, скорее по инерции, нежели в ожидании чуда. От нечего делать внимание моё привлёк смешной человечек, похожий на колобка. Колобок ел на ходу булочку и весь обсыпался крошками. Особенно смешно крошки запутались в его всклокоченной бороде и усах, торчащих как-то вперёд. Колобок уверенно приближался ко мне. Сердце моё упало. “Неужели это он?” — не успела подумать я, а Колобок уже стоял напротив меня, жевал и лучезарно улыбался всем усыпанным крошками лицом. 
 — А вот и я, — сказал он.
 — Вы голодны? — спросила я.
 — Ужасно! А ты хочешь кусочек? — и Колобок сунул мне в лицо остаток булочки.
 — Нет, нет, что вы, — пролепетала я, простившись в душе с образом Керри Гранта.
 Мы немножко прошлись по сверкающим на зимнем солнце улицам Манхэттена, оставляя за собой дорожку из крошек, как Мальчик-с-пальчик по дороге к Людоеду. Потом мы зашли в маленький уютный ресторанчик и заказали ланч. Есть совсем не хотелось. Колобок сел напротив и вдруг как-то резко и внезапно посмотрел прямо на меня. Глаза у него были как два дула ружья: маленькие, черные и очень цепкие.
 — Ну, — сказал он, — расскажите о себе поподробнее.
 Особенно рассказывать было нечего. Дочка, приезд в Америку, всё это я уже говорила по телефону.
 — Лучше вы расскажите о себе, — попросила я. 
 — Я вдовец, — начал он, — моя жена покончила жизнь самоубийством в прошлом году.
 “Неплохое начало, — подумала я, — почти Синяя борода”.
 — У меня есть дочь двенадцати лет, — продолжал он, — мы с ней не ладим.
 — Почему? — спросила я.
 — Девочка неконтактная, запирается в своей комнате и ни с кем не разговаривает.
 — А вы пробовали поговорить с учителями? — робко поинтересовалась я. — Как у неё дела в школе?
 — Говорил. Меня недавно вызывала учительница. Моя дочь написала самое смешное сочинение в классе. О смерти мамы. 
 “Ничего себе семейка, — промелькнуло у меня в голове, — ну я и влипла!”
 — Что-то вы побледнели, — профессиональным тоном заметил Колобок, — вы хорошо себя чувствуете?
 — Да, да, — поспешно заверила его я, — пойдёмте на воздух.
 — Теперь — в театр! — заявил Колобок. — Я покажу вам мою любимую пьесу, вы ещё такого не видели.
 Пьеса называлась не помню точно как, по имени главного героя, и в ней много пели. Суть заключалась в том, что молодой человек вместе со своей женой на первом этаже дома держали кафе, а на втором парикмахерскую. Молодой человек, парикмахер, в своём кресле убивал клиентов, а потом в кафе из мяса убитых готовили начинку для пирожков, которыми кормили посетителей. Иногда в пирожках попадались ногти мертвецов, и, судя по реакции зала, это было особенно смешно. Колобок просто умирал со смеху и нежно обнимал меня за плечи, а я сидела, сжавшись в комок, потому что меня дико тошнило и от того, что показывали на сцене, и от того, что он меня всё время обнимал.
 После театра Колобок предложил пойти погулять, но я, на ходу сочинив какие-то невероятные обстоятельства, хотела только домой. На прощанье Колобок сказал, глядя мне прямо в глаза, не мигая:
 — Если у вас какие-то душевные проблемы, я могу вам помочь, договорились? 
 На метро я бежала как от погони. Мне всё время казалось, что меня сейчас схватят и сделают из меня пирожок с мясом.
 Стивен звонил каждый вечер в течение месяца. Я боялась подходить к телефону, за меня врала моя дочь, очень контактная девочка.
 Потом позвонила Жанна. Она сердилась. Жанна сказала, что я испортила ей самого лучшего клиента, он влюбился и кроме меня ни с кем другим встречаться не желает. Я отказалась наотрез, и Жанна меня больше не сватала.
 Из разговоров…
— Куда поедем?
— Вы не хотите на Брайтон?
— Почему я не хочу? Если бы я не хотел, я бы с вами не встречался! Вы симпатичная женщина! Я хочу делать всё, что вам нравится, почему же я не хочу ехать на Брайтон? Мы поедем туда, куда вы скажете! Нет, главное, я не хочу! Что я идиот? Еду встречаться с женщиной и не хочу ехать туда, куда она хочет! Вы хотите ехать на Брайтон — мы поедем на Брайтон! Вы хотите ехать в другое место — мы поедем в другое место! При чём тут я хочу, я не хочу? Так куда поедем?

ВИТЯ

 Витя приехал из Харькова год назад. Когда-то он, наверное, был интересным мужчиной, но теперь, под гнётом жизни, весь как-то усох, выцвел, сморщился, короче — состарился. Голос у него был глухой и сиплый. Вместо шипящих Витя мягко фыкал, и вся его речь поэтому казалась по-детски незащищённой. Всю свою жизнь он был заядлый походник, и это так въелось в него, что даже теперь, когда походы остались в далёком прошлом, в Вите всё еще оставалось что-то от “мальчика у костра”. Мой телефон ему дала подруга моей подруги. Я о Вите знала только, что он давно разведён, живёт с мамой и пишет стихи. Последнее обстоятельство оказалось решающим, и я согласилась познакомиться. Встретиться с Витей договорились на улице.
 — А как же мы найдём друг друга? — забеспокоился Витя. — А вот как, — сразу нашёлся он, — я буду стоять и держать в руках автомобильную шину!
 — Ну, зачем такие сложности, — отшутилась я, — можно просто взять в руки букет цветов, и я вас сразу узнаю!
 По внезапной паузе я заподозрила, что шутка моя не удалась, однако на место встречи Витя пришёл с букетиком, с опозданием и со стихами.
 — Никак не мог найти эти проклятые цветы, первое, что произнёс Витя. — Зато пока я их искал, сочинил стихи, — гордо добавил он, — я их вам сейчас прочитаю.
 Стихи были о том, что все женщины — эгоистки, да-да, так прямо было и сказано, эгоистки, нахально требуют цветы, а цветы очень дорогие, и вдобавок их трудно найти.
 — Это вы мне посвятили? — спросила я, не зная точно, как реагировать.
 — Ну, фто вы, это футка! — извиняющимся тоном профыкал Витя так, что сердиться было просто невозможно. 
 Августовский тёплый вечер звал гулять. С океана дул лёгкий ветерок, разгоняя накопившуюся за день жару. Мы вышли на берег и сели на лавочку.
 — Ты мне нравишься, — вдруг перешёл на “ты” Витя и тихо добавил, — я хочу рассказать тебе свою жизнь. Женился я очень рано, сразу после армии. Девочка была очень симпатичная, а жила от меня страшно далеко. Я устал гоняться к ней через весь город, и мы поженились. Родился сын. Как я уже говорил, жена моя была очень симпатичная, чистюля, хорошая хозяйка, но домоседка, в походы со мной ходить не хотела и очень мало читала, а шуток не понимала совсем.
 — Какие походы, Витя? — укоризненно спросила я. — Сын же только родился!
 — Ну да, и сын тоже, конечно, связывал, короче, дома мне было всё скучнее и скучнее. А тут к нам в лабораторию пришла работать молодая женщина-конструктор, Танька. Танька писала стихи, читала всё на свете и в походах стала просто незаменимым человеком. И началась моя двойная жизнь. Я обманывал с утра до вечера. Придумывал сверхурочные, какие-то курсы, обстоятельства, а сам пропадал у Таньки.
 — Ну, раз такая любовь, отчего ж не развёлся и не женился на Таньке по честному? — перебила я Витю.
 — Хотел, — с готовностью подхватил Витя, — честно, хотел, но, понимаешь, Танька была совсем не такая, как моя жена. Я привык к идеальной чистоте, к домашнему обеду, а у Таньки вечная гора немытой посуды, всё разбросано, грязь и есть нечего. Я, бывало, говорю, Таня, что ж ты посуду-то не моешь, а она отвечает, что я, мол, лучше книжку почитаю, а тебя если раздражает, то сам возьми и помой! Так и жил, весь в обмане. А тут у нас с женой ещё и дочка родилась, Наташка. Крутился я, крутился и решил попробовать наладить семейную жизнь. Уговорил жену взять дочку и поехать со мной в поход, к морю, жить в палатке, есть у костра, короче, романтика! Ну что ты! Жене всё не нравилось! Ей удобств не хватало и казалось, что дочка вот-вот заболеет, то насморк у неё, то кашель! В общем, не выдержал я, написал Таньке, она сразу же приехала и поселилась недалеко от нас, в соседней деревне. И опять начались мои обманы! Я просто измотался! Придумаю, бывало, что за хлебом надо или за продуктами, а сам — к Таньке. Устал за этот отпуск так, что не передать. Приехали мы с женой обратно, и сам не знаю, как могло случиться, но жена нашла у меня в кармане Танькино письмо. Тут всё, конечно, открылось, и начался страшный скандал. Жена требовала только развод и больше ни на что не соглашалась. В общем, с женой я развёлся, а на Таньке не женился. Не захотел. Жить с ней жил, так сказать, приходил-уходил, но жениться не хотел ни за что. А Танька тоже изменилась — постарела, растолстела, и в один прекрасный день мне заявила: ”Знаешь, Витя, ты жениться на мне не хочешь — не надо, но я хочу ребёнка, имею право за столько лет!” Появилась у нас дочка — Людочка. И так мне что-то всё надоело, прямо белый свет не мил, и хотя я и не муж, и свободный человек, а к Таньке ходил по принудиловке, как на работу, без всякого удовольствия. К тому времени инженерную работу я бросил и переквалифицировался в фотографы. Стал ездить по всей стране, фотографировал школы, ясли, детские сады, что придётся, и, между прочим, очень неплохо стал зарабатывать, тем более что при такой работе алименты платил столько, сколько сам считал нужным! Полностью был свободным человеком! И вот однажды, в городе Грозном, в детском саду, где я фотографировал, встретил такую красавицу, что я как её увидел, так прямо и остолбенел. Была она на двадцать пять лет меня моложе и по национальности — ингушка. Тихая, безответная, для восточных женщин ведь мужчина — владыка! Я рядом с ней чувствовал себя, как Бог и царь! И тут началась у нас с ней такая любовь, как бывает только в романах. Я мотался в Грозный каждую свободную минуту. Обманывал Таньку, жалел её, а всё равно обманывал, ничего с собой поделать не мог! И решил я жениться. Привёз свою невесту в Харьков, подали заявление в ЗАГС, а срок нам дали ждать два месяца. Квартирка у меня была маленькая, двухкомнатная, в одной комнате мы, в другой — моя мама. Моя еврейская мама, которая всю жизнь обожала мою жену и до сих пор с ней дружит, как увидела мою чечено-ингушку, как упала в истерику, так и пролежала в ней до тех пор, пока невеста моя не уехала к себе в Грозный, ждать, когда срок свадьбы подойдёт. Уехала она, а я сел и задумался. Как представил себе, что меня ждёт: жить негде, мама в истерике, сел и уехал в Америку.
 — А как же невеста? — удивилась я.
 — Ну что ж, написал ей письмо, прости, так, мол, и так. Поплакала она, конечно, а потом вышла замуж. Я узнавал, живёт хорошо.
— А где же все твои дети, Витя? — спросила я.
— Дети со мной. Жену и детей я сразу же сюда забрал, так что они — здесь. Отношения, правда, так себе, дети всё как-то больше к матери тянутся, но ничего, видимся иногда. А Танька с Людочкой в Харькове, я им деньги посылаю, посылки. Они сюда просятся, но я не хочу. Таньке уже полтинник, больная вся. Что ей тут делать? На шее у меня сидеть? Я и сам-то еле-еле концы с концами свожу. А Людочке ещё учиться долго. Нет уж, пусть они лучше там остаются, а я им отсюда помогу. Живу  я с мамой. Это совершенно ненормально, когда взрослый мужчина, которому за пятьдесят, живет с мамой. Просто домой идти не хочется. Дома должен быть уют, порядок, обед и родной человек, с которым просто хорошо. А тут придешь с работы, мама у меня больная, парализованная, есть нечего, всё кругом набросано! Просто кошмар!
Я сидела и слушала Витину исповедь, низко опустив голову. Витя взял меня за руку и посмотрел мне в глаза снизу вверх.
— Ты мне очень нравишься, — тихо повторил он.
— А ты мне нет, — так же тихо ответил я, вынула руку, встала и ушла домой. Одна. 
 
Из разговоров…

Моей соседке позвонила сваха. Вызнав у неё всё, что положено знать, под конец сваха спросила:
— Вы симпатичная?
— Не знаю, — скромно ответила моя соседка, приятная блондинка лет шестидесяти, бывший адвокат из Киева.
— Ну, если вы прожили столько лет и до сих пор не знаете, симпатичная вы или нет, значит, вы не симпатичная, и я вас сватать не буду! — отрезала сваха и бросила трубку.
 

MARTIN

 По мнению моей подружки Софы, рассчитывать на брачное объявление в дешёвой газете — полная безнадёга. “Ну, подумай сама, — говорила Софка, — какой приличный человек даст объявление за пять долларов или бесплатно?” Я не соглашалась, ссылаясь на зигзаги судьбы, моя романтическая натура брала вверх, и я наивно верила в счастливую случайность. 
            Однажды в субботу мы с Софкой заспорили так, что решили проверить, кто из нас прав, так сказать, на деле. Часть телефонов из последней русской газеты, что выходит по четвергам, взяла Софа, часть взяла я, и мы начали обзвон.
 Первая набрала номер Софа.
 — Можно Виктора?
 Мужской голос ответил, что его нет дома, но Софку просто так не проведёшь.
 — А кто вы? — поинтересовалась она.
 — Я его сосед, — ответил мужчина.
 — У вас что, one-bedroom ? — не унималась Софка.
 — Нет, у нас студия, — уточнил мужчина.
 — Скажите честно, — проникновенно продолжала Софа, — ваш сосед, он нищий или такой скупой, что не может снять квартиру сам?
 — И то, и то другое, — честно признался сосед Виктора.
 — Большое вам спасибо, — душевно произнесла Софка и повесила трубку. — Ну, убедилась? — спросила она меня. — Я приехала в Америку одна с ребёнком, без копейки денег, и как-то всё-таки смогла и квартиру снять one-bedroom, и ребенка поднять, а эти… Ты как хочешь, а я звонить больше не буду, меня этот контингент не интересует. Нахлебники, лентяи и бездельники.
 Мне попались три очень интересных брачных объявления. В одном человек сообщал, что прекрасно танцует, а танцевать — моя слабость. В другом — звал поехать в отпуск безо всяких обязательств. Третье объявление было на английском языке и сообщало, что очень привлекательный американский бизнесмен ищет знакомства только с русскоговорящей женщиной.
 Сначала я позвонила танцору. Ответил приятный женский голос. Меня это несколько озадачило, но я решила довести дело до конца.
 — Можно Михаила? — робко спросила я.
 — А его ещё нет с работы, — весело ответил приятный женский голос, — я его как раз жду ужинать!
 Время было 9.30 вечера.
 — Вы познакомились по объявлению? — не унималась я.
 — Да, — со смешком ответила женщина. 
 — По объявлению в этот четверг? — удивлённо уточнила я.
 — В этот четверг, — ничуть не смущаясь, ответила везучая незнакомка.
 — И уже ждёте его к ужину у него дома, — скорее сама себе пробормотала я, не веря своим ушам.
 — Уже жду, — со счастливым смехом согласилась женщина.
 — Ну что ж, ребята, — вздохнула я, — желаю вам счастья! 
 — Спасибо, — отозвалась женщина.
 — Послушайте, — взмолилась я, — простите, можно один нескромный вопрос, последний!
 — Пожалуйста, — охотно согласилась моя счастливая собеседница.
 — Скажите, как он танцует?
 — Превосходно! — воскликнула женщина. — Он всё делает превосходно!
 — Всего вам доброго, — попрощалась я, повесила трубку и вопросительно посмотрела на Софку.
 — Один случай ничего не значит, — фыркнула Софка, — звони дальше, увидим.
По второму номеру телефона, где звали в отпуск, ответил мужчина.
— Владимира нет, он уехал в отпуск.
— Как, уже? — растерялась я.
— Уже, — уверенно подтвердил мужчина, — сегодня утром уехал.
— Один? — я тайной надеждой спросила я.
— Ну почему один? Нет, конечно, нашёл по объявлению спутницу жизни.
— А вы кто? — решила повторить я Софкин приём.
— А я его сосед! — радостно сообщил мужчина.
— Спасибо! — поблагодарила я и повесила трубку под победным взглядом Софки.  И всё-таки я решила позвонить по третьему телефону, так как если очень привлекательный, да ещё и американец, то поговорить по-английски, так сказать, потренироваться в разговорной речи — одно удовольствие. Голос у моего собеседника оказался приятным, с лёгким израильским акцентом. Мы с ним поболтали минут двадцать и решили встретиться на следующий день.
 Мартин, так звали очень привлекательного, судя по объявлению, американца, приехал за мной к моему дому. Когда он вышел из машины и приветливо помахал мне рукой, я не могла поверить своим глазам. Наружность его была, мягко говоря, не очень привлекательная, а грубо говоря, просто отталкивающая. Маленький, толстый, весь какой-то неопрятный, с глазами навыкате под толстыми стёклами очков, в дурацком картузе, из-под которого в разные стороны торчали рыжевато-бесцветные волосы. Такая же белёсая щетина танцевала хоровод вокруг огромного рта с грязно-жёлтыми зубами. Живот грустно висел над брюками, которые безнадёжно скомкались над стоптанными вкось каблуками.
 Сразу же захотелось вернуться домой, но Мартин так улыбался и махал рукой, что мне стало неудобно. “Эх, была не была!” — подумала я и нырнула в машину. В нос ударил запах кислых щей и псины. Весь пол был в шелухе от семечек и пустых банках из-под кока-колы. Я обречённо уставилась в окно и через некоторое время так же обречённо осознала, что едем мы, конечно, на Шипсхед Бей, в “Эль Греко”. “Что и требовалось доказать”, уныло подумала я, уже ничему не удивляясь.
 В “Эль Греко” Мартин резко захлопнул меню перед носом у официантки и быстро сказал, не дав ей открыть рот: “Мы не голодны. Пожалуйста, даме — стакан чаю, а мне кофе со взбитыми сливками”. 
— С молоком, — тихо, но достаточно твёрдо добавила я. 
— Что, что? — всполошился Мартин.
— Чай с молоком, — пояснила я.
— А, с молоком, ну, конечно, с молоком! — радостно кивнул Мартин, царским жестом отдавая меню оторопевшей официантке и любуясь своей добротой и сговорчивостью.
— Ну вот, а теперь давайте поговорим, — повернулся он ко мне.
— Давайте, — безнадёжно согласилась я, радуясь в душе, что весь этот бред будет, по крайней мере, на чистейшем английском языке. “У тебя сегодня урок английского”, — сказала я сама себе, и на душе стало как-то легче.
— Хотите меня о чём-нибудь спросить? — великодушно поинтересовался Мартин.
А что мне терять?
— Хочу!
— Спрашивайте!
— Скажите, пожалуйста, — осторожно начала я, — а как вам пришло в голову написать в объявлении, что вы очень привлекательный мужчина?
Спросила и сама испугалась того, что наделала. 
Но Мартин ничуть не обиделся.
— Очень просто, я пришёл и сказал парню, который принимал объявления: напиши что хочешь, ну вот он и написал.
— Понятно, — кивнула я, — у меня пока больше вопросов нет.
— Ну, тогда я вас спрошу, о’кей? 
— О’кей, — согласилась я и мысленно приготовилась к обычному ритуалу: с кем, когда, откуда и так далее.
— Скажите, пожалуйста, по каким дням вы делаете у себя дома уборку? — задал Мартин свой первый вопрос.
От неожиданности я потеряла дар речи.
— Вы вообще дома убираете? — неправильно истолковал моё молчание Мартин.
— Конечно, убираю!
— По каким дням?
— Когда как, чаще по субботам, но иногда по воскресеньям.
— А чем вы убираете?
Я перечислила все моющие средства, которые знала по-английски.
— А по каким дням вы стираете? — задал Мартин следующий вопрос.
Дело начинало принимать неожиданный оборот, но именно потому, что оборот был неожиданный, я вошла в азарт и даже повеселела. Обсудив стирку белья в мельчайших подробностях, например, отделяю ли я белое от цветного, и тому подобное, мы перешли к готовке. Мартина интересовало буквально всё — солю или не солю, кладу ли я томат, на чём жарю, пользуюсь ли специями, и если да, то какими. После часа такого тщательного опроса я созрела для своего второго вопроса:
— Простите, а почему вы, Мартин, хотели познакомиться именно с русскоговорящей женщиной?
— Очень просто, — ответил Мартин, как видно, у него всё было очень просто, — жена ушла от меня, оставив троих детей. Я работаю агентом по продаже недвижимости, и в основном мои клиенты русские. Мне хотелось бы, чтобы помимо нашей личной жизни (“Интересно, — подумала я, — что он имеет в виду под личной жизнью? Готовить? Стирать? Убирать?”) вы бы научили меня правильному русскому языку.
— Да-а, — протянула я, — вот тут у нас с вами осечка, вот это я не могу.
— Почему? — разочарованно захлопал глазами под толстыми стёклами очков Мартин. — У вас плохой русский?
— Ну что вы, — возразила я, — у меня блестящий русский!
— Так в чём же дело? — воскликнул Мартин. 
— А дело в том, — победоносно ухмыльнулась я, — что, имея прекрасный русский, я ищу себе учителя английского языка, у меня с английским проблемы, и говорить по-русски мне совсем не интересно! Спасибо за сегодняшнюю практику, наша беседа была для меня очень полезна! Пожалуйста, отвезите меня домой! — закончила я на одном дыхании.
Мы сели в вонючую машину и поехали. Мартин включил магнитофон, и цыгане кричали на нас всю дорогу своими песнями на цыганском языке. Я не понимала ни одного слова из того, что они пели, а Мартин явно блаженствовал. Наверное, он думал, что поют по-русски, и учил слова.

 Из разговоров…

Мне позвонила сваха. После ста вопросов обо мне она осталась довольна ответами и даже пообещала не брать денег с меня, а взять их с мужчины, для которого знакомство со мной — большая удача.
— Ну, хорошо, — в конце сказала сваха, — какие у тебя требования?
— У меня только одно, я не люблю секс в первый же вечер.
— А на сухую с тобой встречаться никто не будет! Подумаешь, королева нашлась! — огрызнулась сваха и шмякнула телефонную трубку.

ГРИША

 Со своим приятелем я случайно встретилась на улице. Первый вопрос, который мне обычно задают, — “Ну, что в личной жизни?” Такое впечатление, будто моя личная жизнь — главный вопрос человечества. “Всё так же”, — отвечаю я, и все сразу успокаиваются, так как в действительности, если не свадьба или развод, моя личная жизнь никого особенно не волнует. Мне этот ритуал давно действует на нервы, поэтому я развлекаю себя сама тем, что стараюсь отвечать нестандартно, озадачить спрашивающего таким образом, чтобы впредь у него или у неё отпало желание задавать подобные вопросы из праздного любопытства. Например, на вопрос можно ответить вопросом: “А что, можешь чем-то помочь?” или “Хочешь с кем-то познакомить?” И так далее. Главное, переложить ответственность за свою судьбу на чужие плечи и наблюдать за реакцией. Если человек отвечает отрицательно, можно поинтересоваться: “А зачем тогда спрашиваешь?” При этом надо внимательно посмотреть в глаза собеседнику, и можете быть уверены, больше вас ни о чём не спросят. Если вы торопитесь и у вас нет времени на психологические опыты, отвечайте коротким, бессмысленным вопросом “А что?” Далее эта тема будет исчерпана, и можно поговорить о чём-то действительно интересном. 
 Так было и на этот раз, когда я встретила приятеля. Но неожиданно для себя я услышала в ответ: “Могу познакомить”. — “Давай!” — согласилась я без особого энтузиазма, мало веря во что-то серьёзное. Однако приятель мой оказался человеком очень ответственным. Он не только дал номер моего телефона своему сотруднику, но и позвонил вместе с ним и представил нас друг другу по всем правилам. Такое бывает редко, почти никогда.
 Нового знакомого звали Гриша. Инженер из Риги, он разговаривал со мной одними цитатами из всяких умных книжек, которые мы запоем читали в молодости. Я тоже пару раз продемонстрировала свою хорошую память, но вовремя остановилась, стараясь не затмить собеседника, а лишь дать ему почувствовать, что его эрудиция попала на благодатную почву и будет оценена. Приём сработал. Гриша воспрял духом, звонил каждый день и читал мне стихи, куски из прозы и мудрые изречения. Я изредка подавала голос, стараясь не спугнуть и не поранить мужское самолюбие незнакомой ответной цитатой или стихотворением.
 Всё было хорошо. Приближалась пятница, и Гриша предложил встретить меня с работы, в Манхэттене.
 — Я хочу пригласить вас на шабес в прекрасную синагогу, — сказал он.
Я, несмотря на то, что когда-то мой дед был рабай, благодаря пионерско-комсомольскому прошлому, о своей еврейской религии мало что знала. Поначалу, приехав в Америку, в Йом Киппур, я, как и все вновь прибывшие из России, приходила в синагогу попросить у Бога записать меня в Книгу Жизни. Но однажды во время йомкиппурской проповеди рабай, видя в зале множество новых лиц, упрекнул собравшихся в том, что нехорошо лишь просить у Бога, надо соблюдать  традиции постоянно, тем самым, отдавая что-то взамен. Мне не хотелось чувствовать себя неблагодарной попрошайкой, и с тех пор я бывала в синагоге от случая к случаю, чаще всего за компанию с мамой. 
           Посетить синагогу в шабес — святое дело. Конечно, я не могла устоять и согласилась. Гриша подъехал на красивой большой машине, не знаю, какой марки, мне всё равно, лишь бы она ехала. Красивая в моём понимании значит чистая и не побитая.
 Мой новый знакомый был похож на птичку, точнее, на скворца. Он даже смотрел на меня как-то сбоку, наклоняя голову к плечу, как птичка. Я села в машину, и мы поехали в сторону верхнего Манхэттена. По дороге мы разговаривали. Вернее, говорил Гриша, а я, в основном, старалась к месту вставить “да” или “нет”. Печальный опыт предыдущих встреч научил меня не проявлять инициативы в заумных беседах. Никогда не знаешь, как среагирует мужчина на поток женской эрудиции, поэтому лучше не рисковать. Недаром тихая улыбка Джоконды покорила весь мир. Я тоже улыбалась и чувствовала себя раскованно и спокойно.
 Манхэттен кончился, а мы всё ехали и ехали.
 — Простите, а куда мы едем? — не выдержала я.
 — Ну, я же обещал, в синагогу, — ответил Гриша.
 Беседа продолжалась, дорога тоже. Минут через тридцать, когда вид из окна потерял знакомые очертания, я заметно забеспокоилась:
 — Где же ваша синагога?
 — Осталось немножко, — успокоил меня Гриша.
 Прошло еще полчаса быстрой езды, и я не на шутку встревожилась.
 — Да где же мы? — уже с раздражением воскликнула я.
 Вместо ответа Гриша где-то повернул, проехал, опять повернул, ещё проехал и, наконец, резко остановился. Я вышла из машины. Вокруг постиралась какая-то деревня. Синагоги не было и в помине. Мы стояли во дворе маленького деревянного домика.
 — Здесь я живу, — объявил Гриша, — милости прошу!
 Я вопросительно на него посмотрела, не двигаясь с места. Видимо, выражение моего лица было достаточно красноречиво.
 — В синагогу ещё рано, — голосом взрослого, разговаривающего с ребёнком, пояснил Гриша. — Мы сейчас перекусим и пойдём. Вы ведь с работы? Я тоже. Надо перекусить.
 Он открыл дверь в дом, и мы вошли. Дом внутри совершенно не соответствовал образу хозяина. От неожиданности я даже забыла, что хотела сердиться. Я не люблю начинать знакомства в квартире, а тем более не в своей, но этот дом был просто как из сказки о Красной Шапочке. Клетчатые занавесочки, собранные в пышные фестончики, весело окружали окошки. Всюду лежали кружевные салфеточки, на них стояли нарядные маленькие вазочки с цветочками. Подушечки с бантиками были разбросаны по дивану и лежали на сидении каждого стула. На полочках красовались статуэточки, тоже с бантиками и цветочками. Для полноты картины не хватало только ангорской кошки.
 Пока я оглядывалась, Гриша надел настоящую черную кипу и накрыл стол. Кошерное вино, хала, всё как положено в шабес. Я села за стол. Гриша зажёг свечи, закрыл глаза и произнёс специальную молитву, броху, над вином и хлебом. Я молча участвовала в этом странном спектакле, к которому оказалась совершенно не готова.
После еды Гриша посмотрел на часы и сказал:
— Простите, но возникло небольшое осложнение. Я живу в кооперативе, весь наш посёлок — это большой кооператив, и у нас сегодня очень важное собрание. Явка обязательна. Я сейчас только на минутку туда заскочу, так сказать, отмечусь, и мы сразу же идём в синагогу. Хорошо? — и с этими словами он пулей выскочил из дома. Я услышала шум отъезжающей машины, а потом наступила тишина.
Живя в большом городе, мы даже не замечаем, как вокруг нас постоянно что-то шумит. А тут была настоящая тишина, я даже вдруг услышала себя, как я двигаюсь, дышу, это было странно и неправдоподобно. Чувствовать себя одной в чужом доме было очень неловко. От нечего делать я гуляла из комнаты в комнату и всё рассматривала. На полках стояли книжки, а между ними витиеватые статуэточки. Не зная, кто хозяин, можно было представить себе очаровательную блондинку, у которой в голове одни воланчики, рюшечки и бантики. На журнальном столике в красивом беспорядке, веером были разложены последние журналы мод и всевозможные каталоги. Я села и стала смотреть картинки.
Незаметно прошло больше часа, а хозяин не появлялся. Было скучно. Я вышла на крылечко. Тихо. Начало темнеть. Вокруг ни души. Я вернулась в дом. Нашла какую-то книжку, почитала. Посмотрела на часы. С момента ухода Гриши прошло два с половиной часа. “Интересно, — подумала я, — как это он не боится оставить совершенно незнакомую женщину одну в доме? А если я что-нибудь украду и убегу?” Эта мысль так позабавила меня, что я даже рассмеялась, но, услышав в тишине свой собственный смех, вдруг поняла, что смешного ничего нет, так как убежать я не могу при всём желании. Во-первых, не на чем, во-вторых, я не только не знаю, куда бежать, я доже не знаю, где я.
На улице стало совсем темно. Гриша не возвращался. Я не на шутку занервничала. Время приближалось к 10 часам вечера. От сознания своей полной беспомощности я уже собралась заплакать, как вдруг, о чудо, прозвучал такой знакомый и даже родной звонок телефона. Я не имею привычки в чужих домах отвечать по телефону, но тут я схватила трубку как спасательный круг. “А вдруг это Гриша”, — подумала я. Звонил не Гриша, а Гришин папа, по голосу совсем древний и очень интеллигентный старичок. Сначала я хотела пожаловаться, а потом решила не расстраивать и не пугать такого пожилого и, наверное, не очень здорового человека. Поэтому разговаривала я с ним весело, стараясь обратить в шутку моё странное присутствие в доме его сына.
— Скажите пожалуйста, — спросила я как бы между прочим, — вы мне не подскажете случайно, где я?
— Нет, — грустно вздохнул старичок, — дом новый, я в нём ещё не был.
— Ну, тогда, пожалуйста, назовите хотя бы номер телефона, — взмолилась я. 
— Это я могу, — согласился старичок и назвал номер, который начинался на код, совершенно мне незнакомый.
— Спасибо, — горячо поблагодарила я Гришиного папу, и мне стало немного легче.
Было 10 часов 30 минут вечера. “Наверное, сейчас придёт, — успокаивала я сама себя, — подожду ещё полчасика”.
Я надела курточку, вышла на улицу и села на крылечко. Никто не шёл. Стало уже совсем темно. Вокруг тревожно шумели деревья. Хотелось плакать. Я вернулась в дом и решительно направилась к телефону. Сначала я позвонила своей подруге. Описала ей необычную ситуацию, в которую я попала.
— А ты вообще уверена, что это его дом? — спросила моя подружка, и мне стало совсем плохо, ведь дом был абсолютно не похож на хозяина.
— Звони в полицию! — приказала она мне.
— А что я им скажу? Меня никто не похищал, я приехала добровольно. К кому? Я даже фамилии его не знаю. Куда? Адрес я тоже не знаю.
— Слушай, — сообразила подруга, — иди и поищи какие-нибудь счета, там должен быть адрес и фамилия.
Рыться в чужих вещах мне совершенно не хотелось, но выхода не было, время близилось к 12 часам ночи. Я побрела к письменному столу и в первом же ящике нашла телефонный счёт с фамилией, номером телефона и адресом. Продиктовав всё это моей подружке, я решила ровно в час ночи звонить в полицию.
Хозяин не приходил. “Боже мой, — вдруг вспомнила я, — у меня же мама дома, наверное, с ума сходит, где я!” Мама как раз приехала накануне ко мне погостить, и я об этом совершенно забыла. Дрожащими руками я набрала свой номер телефона и, услышав такой родной, домашний мамин голос, не выдержала и расплакалась.
— Что случилось? — закричала мама. — Где ты? Почему ты плачешь?
— Мама, я не знаю, где я, меня пригласили на свидание, привезли куда-то в глушь, оставили, и теперь никто не идёт! — рыдала я.
— Не вешай трубку! — скомандовала мама. — Я должна всё время тебя слышать, а то я умру!
Трубку взяла моя взрослая дочь.
— Мама, не паникуй и не плачь, — спокойно сказала она, — я сейчас кое-кому позвоню и мы за тобой приедем, а ты ему пока разгроми весь его уют, чтобы знал, как издеваться!
— Доченька! — кричала мама, — только не вешай трубку!
— Мама, но это же, судя по всему, междугородняя, ты представляешь, какой будет счёт! — растерянно всхлипнула я.
— Ты что, деньги ему будешь экономить? — кричала мама. —  Он подлец!
— Мама, неудобно, — настаивала я, чувствуя себя как в космосе на сеансе связи. — Я тебе оставлю номер телефона, и звоните каждые десять минут. Если я не сниму трубку, вызывайте полицию, вот адрес.
На этом мы договорились. Как только я повесила трубку, раздался звонок. Звонила подружка.
— Ну что? — встревожено спросила она. — Я спать не ложусь, ты так и знай, так что не волнуйся, придумаем что-нибудь!
Я безнадёжно посмотрела на часы. Была половина второго ночи. Телефон зазвонил опять. “Наверное, мама”, — не успела подумать я, как с криком “Я сам, я сам!” в дом влетел Гриша и схватил трубку. По тому, как менялось выражение его лица, я поняла, что звонила действительно моя мама.
— Позвольте мне оправдаться! — наконец вставил слово Гриша. — Понимаете, я пошёл на собрание нашего кооператива. Думал, на минутку, но собрание было таким интересным, что я просто не мог уйти. Мы встретимся, познакомимся, я вам расскажу про это замечательное собрание, и мы вместе посмеёмся!
Судя по всему, моя мама не собиралась знакомиться, а тем более вместе смеяться. Гриша положил трубку и мрачно сказал: “Поехали”. Я дрожащими руками стала собирать свою сумку и курточку.
— Быстрее! — рявкнул Гриша. — Сейчас полиция приедет!
— Какая полиция, кто вызывал? — растерянно спросила я.
— “Кто, кто…” Не знаешь, кто? Мама твоя с дочкой — вот кто! Поехали!
Мы сели в машину и понеслись. Вокруг была кромешная тьма.
— Что, до утра нельзя было подождать? — зло ворчал Гриша.
— Ах, до утра, — осмелела я, — вот в чём, оказывается, дело. Выходит, ты собирался ждать до утра.
— А что тут такого? — заикнулся Гриша.
— Молчи и смотри на дорогу, — отрезала я, — и без  фокусов, а то узнаешь, что такое романтика преступного мира.
Гриша понял мой намёк, и мы молча неслись в темноту. Домой приехали около трёх часов ночи.
— Может быть, мне подняться? — спросил Гриша. — Я обещал твоей маме с ней познакомиться.
— И рассказать про собрание, — добавила я. — Поскольку уже почти утро и все ночь не спали, то сейчас знакомиться с моей мамой я тебе не советую. — Я повернулась и вошла в подъезд.
— Если бы ты знала, какое это было замечательное собрание, — с сожалением произнёс Гриша мне вслед.

Из разговоров…

Объявление в русской газете:
“Сватаю только высоко эрудированных и интеллигентных людей, хорошо устроенных. Строгий отбор”.

Звоню больше из любопытства проверить уровень своего интеллекта. Отвечаю на вопросы: откуда, сколько лет в Америке, кем работаю, какая зарплата и сколько мне лет. В конце сваха говорит:
— Вы меня простите, но я вас сватать не буду. У вас всё как у меня, и тот, кто подходит вам, подходит и мне, а я весь этот бизнес устроила ради того, чтобы найти себе того, кого я хочу. Знаете что, вы так мне нравитесь, давайте поедем вместе в отпуск, на чёрта нам нужны эти поганые мужики, разве с ними отдохнёшь?

АННА

 В русской газете объявление было заманчиво написано по-английски: “Party for singles” . Цена пятнадцать долларов за вход, бокал сухого вина, танцы. Ну что ещё нужно одинокому человеку в субботу? Как было написано в объявлении, устраивала всё это удовольствие некая Анна. Телефон был указан. Я позвонила. По голосу Анна напомнила комиссара из “Оптимистической трагедии”. Сразу на “ты”. “Приходи, принеси деньги, поговорим”,  — скомандовала Анна, и я пришла, благо жила она недалеко от моего дома. При встрече Анна, ростом выше среднего, с прической а la Марика Рокк из “Девушки моей мечты”, была похожа не то на огромную буфетчицу, не то на громилу-бандершу, или на то и другое.
 — Значит, так, — заявила Анна без предисловий, — я сватаю за сто долларов, пока не выйдешь замуж, хоть всю жизнь, но если после свадьбы разведешься, плати опять. А пока посмотри альбом. — И с этими словами Анна вытащила толстенный, тяжеленный альбомище с фотографиями всех женихов, которые уже заплатили сто долларов.
 Я открыла первую страницу. С фотографий улыбались мужчины всех возрастов, многие были с детьми, а некоторые, как ни странно, со своими бывшими жёнами. “Ничего удивительного, — пояснила сама себе я, — надо было дать фотографию, на которой хорошо смотришься, а лучше всего многие мужчины выглядят рядом со своими жёнами, сами того не сознавая”. Чем больше я листала альбом, тем тоскливее становилось на душе. То тут, то там попадались знакомые лица, и я уже знала, что таится за их очаровательными улыбками. “Нет, — решила я, — не хочу, чтобы меня листали за сто долларов, уж лучше я как-нибудь сама”. Я заплатила пятнадцать долларов и получила билет на ближайшую субботу.
 Вечер для одиноких начинался в 5 часов, и, когда я шла, было ещё светло и солнечно. Чувствовала я себя тревожно и приподнято, хотелось танцевать. Вечер проводился в маленьком ресторанчике, где столиков оказалось мало, а народу много. 
Анна, в красном бархатном платье, ещё больше делающем её похожей на бандершу, встречала всех у входа. Её пышная желто вытравленная причёска возвышалась над толпой. Меня посадили за столик, где уже сидело пять человек: трое мужчин и две женщины. Компания подобралась на редкость симпатичная. Мы сразу же все перезнакомились, открыли обещанную бутылку вина. Женщины, уверенные в себе, держались дружелюбно и непринуждённо и не смотрели на окружающих мужчин как пантеры на добычу. Мы шутили, болтали, смеялись и чувствовали себя просто превосходно.
 Заиграла музыка, и наши галантные кавалеры пригласили нас всех на первый танец. Как только мы начали танцевать, за наш освободившийся столик сели четыре непонятно откуда взявшиеся тётки, с золотыми зубами, в цветастых платьях и блестящих шалях. Тётки были такого размера, что весь стол  исчез под их могучими грудями и локтями, а сидеть они могли только широко расставив ноги, а потому вчетвером заняли всё пространство, которое мы занимали вшестером.
 Танец кончился, и мы подошли, вернее, протиснулись, к нашему столику. “Ничего не знаем, — громко забазарили  толстухи, сверкая зубами, — хозяйка деньги брала, хозяйка посадила!” — “Но поймите, — пытались возразить мы, — это наш стол, мы тоже платили, вот наше вино!” — “Ничего не знаем! — с резким восточным акцентом галдели нахальные тётки, — хозяйка деньги брала, хозяйка посадила!” Мы растерянно оглядывались, но знакомые желтые кудлы хозяйки бесследно исчезли. Вокруг кишела толпа. Вдруг барабанщик ударил в медные тарелки, и незнакомый мужской голос объявил: “Одиночки, покупайте ужин или уходите!” Толпа заметно заволновалась. Считать себя “одиночкой” было неприятно. Ужинать никто не собирался, тем более в такой дыре. “Повторяю, — продолжал угрожать тот же бас, — одиночки, покупайте ужин или уходите!”
 Я почувствовала себя  щепкой в море. Толпу будоражило. Мест за столом не было. Мужчины на скорую руку выхватывали из толпы женщин, предлагая им поужинать. Потные, раскрасневшиеся избранницы продирались сквозь толпу, нещадно круша свои тщательно подобранные туалеты. Боясь воров, они на вытянутых вверх руках держали свои сумки, то и дело, задевая ими по лицам и причёскам окружающих. Слышались отборная брань и счастливое хихиканье. Мой кавалер куда-то исчез. Женщины, такие как я, которых никто не выхватил, растерянно озирались по сторонам, не зная, куда приткнуться. Меньше всего хотелось ужинать. “Объявляю в последний раз, — прозвучал всё тот же грозный голос, — одиночки, заказывайте ужин или покиньте зал, больше предупреждать не буду!” По интонации я поняла, что угрожающий бас не шутит.
 С трудом протиснувшись сквозь толпу, я устремилась к выходу, не видя и не слыша ничего вокруг, с одной только мыслью — скорей отсюда! Вся истерзанная, помятая, всклокоченная, я вылетела на улицу, на ходу подобрав свою сумку и курточку. Я так разволновалась, что даже не могла сообразить, где я и в какую сторону надо идти домой.
 — Какой ужас, — услышала я знакомый голос и узнала свою симпатичную соседку по столику. — И самое неприятное, — продолжала она, — что так можно совершенно потерять уверенность в себе!
 — По-моему, я уже потеряла, — призналась я сквозь слёзы.
 — Да что вы! — возмутилась симпатичная соседка. — Ни в коем случае! Дело совсем не в вас! Вы что, не видите, куда вы попали?
 — Не попала, — поправила я её, — а попалась, но больше не попадусь!
 И с тех пор на “Party for singles” никогда не хожу.

 Из разговоров…

—  Ну, пожалуйста, выпейте со мной рюмочку! 
— Извините, не могу, у меня от этого давление скачет.
  — Ну, надо же, как мне не везёт! Только что похоронил жену, которая умерла от гипертонии, и нате вам опять!

ПРОФЕССОР

 Профессора прислала сваха. Он ей поручил найти достойную его званию женщину, и она нашла меня по неизвестным каналам. Профессор один раз сказал мне, как его зовут, и на каждом шагу повторял, что он — профессор, поэтому имя я забыла, а то, что он был профессор, помню до сих пор.
Жил учёный “жених” за городом, но, по его словам, очень близко от Нью-Йорка, в роскошном комплексе, где имелось всё: от кинотеатра до спортивного клуба.
В ближайшую субботу у меня были какие-то дела в Манхэттене, и профессор предложил заехать за мной, чтобы познакомиться лично. Мы встретились на ступеньках Публичной библиотеки, и он повёз меня к себе в комплекс. Там было очень красиво. Все здания стояли в парке, приятно пахло чистотой и цветами.
 Мы гуляли по парковым аллейкам, и профессор рассказывал мне свою историю. Приехал он десять лет назад с женой, учительницей музыки, но учеников здесь, в Америке, найти не удалось, и она решила стать программисткой. Окончила  курсы и даже на работу устроилась, а программировать не смогла. Наняли дублёра, который за неё делал задания, подсказывал, учил, но всё без толку. Работать самостоятельно никак не получалось. Профессорская жена плакала и говорила, что жизнь её в Америке не удалась, потому что профессионально она не состоялась.
 — Я утешал её, — рассказывал профессор, — зачем тебе это программирование? Ты — моя жена, я профессор, чего тебе не хватает? Сиська и писька есть, что ещё нужно? 
 “Интересная постановка вопроса в профессорских устах”, — подумала я.
— Так и жили, — продолжал профессор, — вернее, не жили, а мучились. Слёзы, истерики, головные боли… Надоело мне всё это, плюнул и ушёл. Теперь вот живу один, но скучно, хочу иметь рядом близкого человека. А теперь вы о себе расскажите. Вы ведь программист, как работается?
— Понимаю ваше беспокойство, — усмехнулась я, — ничего, обхожусь без дублёра, и если плачу, то по другому поводу. А вы, простите, в какой области профессор?
— В программировании, — ответил профессор.
“Вот так совпадение!” — отметила про себя я, а вслух спросила:
— Что же вы не могли помочь своей жене? Научили бы её, как своих студентов, она бы не плакала!
— Она сумасшедшая, ну её, никто ей не поможет, — отмахнулся профессор. — Пойдёмте дальше гулять!
Мы вышли из парка и пошли по чистеньким аккуратным улочкам городка. Откуда-то очень вкусно пахло, и я вспомнила, что не ела с утра. Мы шли мимо пиццерии. Я замедлила шаг и вопросительно посмотрела на профессора.
— Я совершенно не голодный, — угадал он моё желание.
— Позвольте, я куплю себе пиццу, — сказала я.
— Пожалуйста, — с готовностью согласился профессор.
Пока я ела, профессор читал мне лекцию о моральном 
облике женщины в его понятии. 
— Если женщину на свидание привезти, потом увезти, да ещё и кормить обедом в ресторане, то получается, что она кто? Проститутка! Женщина должна на свидание приехать сама, потом уехать сама и любить бескорыстно, а не за обед!
“Хочу быть проституткой! — подумала я, уплетая пиццу. — Мне совсем не улыбается мотаться полтора часа в один конец на метро и автобусе, тратить четырнадцать долларов на проезд да ещё бескорыстно любить какого-то зануду на голодный желудок!”
— В таком случае, увы, мне сейчас же придётся уехать! — вздохнула я, сделав невинной лицо.
— Почему?  — удивился профессор.
— Потому что скоро стемнеет, а ехать в темноте на общественном транспорте я боюсь!
— Я довезу вас до метро в Манхэттене, — великодушно согласился профессор. — Побудьте ещё немножко!
— Хорошо, — милостиво кивнула я, а про себя подумала: “Через полчаса — домой!”
Погуляли, посмотрели все спортивные сооружения, поплавали в бассейне. Всё чинно, благородно и очень скучно. Хотелось домой. Профессор повёз меня сам, как обещал. Подъехав к метро, он остановил машину и повернулся ко мне:
— Вы мне подходите. Всё-таки я — профессор и встречаться с какой-нибудь маникюршей из Бобруйска мне не годится!
— Почему? — наивно улыбнулась я. — Сиська и писька у неё, может быть, даже лучше, чем у программистки из Ленинграда, а что вам ещё нужно?
— Ты воображаешь себя очень остроумной, — почему-то перешёл на “ты” профессор, — а на самом деле просто вульгарна!
— С обратным приветом! — съехидничала я, хлопнула дверцей машины и пошла в метро.
 
Из разговоров…

—  Давайте встретимся в выходной день. 
—  Давайте, а что будем делать?
—  Лежать.
— Как лежать? Сразу лежать?
— Да вы не бойтесь! Я вас не трону! Просто я очень люблю лежать. У меня свой винный магазин. Покупателей мало. Так я сзади поставил кресло-кровать и телевизор и весь день лежу, с восьми утра до десяти вечера. Так, знаете, устаю, что в свой единственный выходной хочу только лежать. Приходите, а?

ВОЛОДЯ

 Володя из Киева для  души играл на скрипке в симфоническом оркестре, а для всего остального работал шофёром. По его речи и внешнему виду догадаться, что в его заскорузлых руках может петь скрипка, было просто невозможно. 
 Первый раз мы встретились приятным нежарким летним днём у моего дома и решили пойти погулять, просто так, куда глаза глядят, поэтому шли, болтая о том, о сём. “Направо, теперь налево”, — время от времени направлял меня Володя. Я молча повиновалась, удивляясь, ведь договорились идти в никуда! “Мужчина даже на бесцельной прогулке не может, чтобы не руководить! — подумала я. — Ну ладно, пусть поиграется, какая разница, куда идти?”
  — Стоп, — внезапно скомандовал Володя, — а вот и мой дом, зайдём на минутку?
 “Доигрались!” — с досадой отметила я в душе, только теперь осознав всю меру своей наивности в недооценке противника.
 Мы молча стояли у подъезда, глядя друг на друга, как два шахматиста перед матчем. “Сначала зайди на минутку, потом сядь на минутку в кресло, а потом это кресло окажется кресло-кровать”, — с ненавистью подумала я и с самой очаровательной улыбкой спросила:
 — Зачем? Погода отличная, пойдём гулять дальше.
 — Вы понимаете, — проникновенно произнёс Володя, — моя мама в госпитале, и мы договорились с ней, что я позвоню в это время, зайдём только на минутку, а?
 Трогательная забота о больной маме окончательно усыпила мою бдительность, и мне даже стало как-то неудобно за свои агрессивные мысли.
 Мы поднялись в квартиру. В комнате, кроме кровати и телефона, который стоял на полу, не было абсолютно ничего. Володя действительно опустился на корточки перед телефоном, а мне галантным жестом указал на кровать, мол, садитесь, пожалуйста. Садиться в кровать не хотелось, и я растерянно стояла посредине пустой комнаты. Володя потыкал пальцем по кнопкам, внимательно послушал, повесил трубку, снял её, опять потыкал по кнопкам, послушал и с безнадёжным видом опустил трубку на рычаг.
 — Странно, — пробормотал он, — госпиталь не отвечает, наверное, я номер перепутал!
 — А мама? Она ведь ждёт звонка, волнуется!
 — Да ладно, её сестра навестит, мы так договорились, — как-то подозрительно беспечно ответил Володя и пошёл на меня.
 Я, как бы заинтересовавшись видом из окна, сделала шаг в противоположную от Володи сторону. Володя поменял направление и двинулся наперерез. С невинно-застывшими лицами мы кружили по комнате, как два бойца каратэ. Неожиданно спиной я почувствовала стену, дальше отступать было некуда, и Володя сграбастал меня сильными ручищами шофёра. “Вот так нежные руки скрипача!” — почему-то молниеносно пронеслось у меня в голове. Мы молча боролись.
 — Ну, чего ты целкой-то прикидываешься, — тяжело дыша, процедил Володя, — сама, небось, рада, а толкаешься! 
 Я вырывалась с такой силой, что не могла даже отвечать. Внезапно Володя перехватил мой взгляд и неожиданно меня отпустил.
 — Ну и глаза, — выдохнул он, — какие-то татарские!
 Я знаю, у меня в лице это есть. Когда сержусь, как говорит моя дочка, у меня в каждом глазу по самураю. В данную минуту, я думаю, в моих глазах было по самураю с нагайкой.
 — Сядь, — скомандовал Володя.
 — Убью! — процедила я сквозь зубы.
 — Сядь, не трону. Ну, сказал, не трону, значит, не трону. Сядь! — повторил он, отдуваясь. 
 Я прислонилась к тому, что мы привыкли считать подоконником, сделала вид, что села. Володя опустился на кровать и потёр себя по груди.
 — Помрёшь тут с тобой! — проворчал он сквозь одышку.
 — А ты не лезь, здоровее будешь! — зло огрызнулась я, — Давай, отдышись и веди меня домой, Сусанин, а то прыгну сейчас в окно, а тебе потом отвечать!
 — Ты с ума сошла? — не на шутку испугался Володя. — Отойди от окна, ненормальная, сказал же, не трону, поговорить надо!
 — Не о чём мне с тобой разговаривать, — отрезала я, — веди домой!
 — Да погоди ты, я серьёзно. Слушай меня внимательно. Баба ты неплохая, я вижу, и порядочная. Значит, так. Видишь, у меня нет ничего. Я сейчас должен новую квартиру получить, государственную, ну, знаешь, платить от дохода. Так вот: одному мне что дадут? Еле-еле с одной спальней, а то и в студию могут засунуть. А если поженимся, да у тебя еще дочка, то спокойно можем взять две-три спальни. Платить будем с твоей зарплаты, значит, немного, а я буду работать только за наличные, соображаешь? Страховку на медицину ты мне обеспечишь, и заживём как боги! Теперь смотри: ты умрёшь — всё мне останется, я умру — всё тебе, а поскольку у меня уже было два инфаркта, ждать тебе долго не придётся. Договорились?
 — Нет, — покачала головой я.
 — Почему? — оторопел Володя.
 — Замуж я за тебя не хочу, вот почему!
 — Ты что, дура? — взорвался Володя. — Я тебе дело говорю, дело, а ты мне “замуж не хочу”! Ты только подумай, что я тебе предлагаю!
 — Ну, хватит, домой хочу! — и я решительно направилась к двери.
 Всю дорогу домой Володя орал “дура” на всю улицу. Я шла с каменным лицом, как будто это относилось не ко мне. Около моего дома Володя встал в дверях:
 Слушай, опомнись, сколько тебе лет?! Неужели ещё не надоело одной мыкаться и всё на себе тянуть? Ты, можно сказать, в лотерею выиграла, что меня встретила, а ведёшь себя как дура малолетняя!
 — Значит, ты мне предложение делаешь? — насмешливо уточнила я.
 — Делаю, — в тон мне язвительно осклабился Володя.
 — В таких случаях хотя бы цветы покупают, а не дурой обзывают! — отрезала я, хлопнула дверью и ушла домой.
 Минут через двадцать раздался входной звонок. Ничего не подозревая, думая, что вернулась моя дочь, я открыла дверь, и в лицо мне полетел огромный букет цветов. Такого со мной ещё не было.
 — Дура романтичная! — услышала я из лифта. Рассыпанные цветы валялись по всей прихожей. 
 Вечером позвонила моя тётя. Мы её называем “картошечка-морковочка”, потому что она говорит так: ”Возьми ложечку, сядь за столик, я тебе сейчас супику налью в тарелочку. Супик вкусный, с картошечкой, с морковочкой!”
 Я рассказала “картошечке-морковочке” про самое оригинальное предложение, которое я когда-либо получала. “Господи! — вздохнула “картошечка-морковочка”. — Нам ещё только трупика не хватало!”
 “Трупик”, как с лёгкой руки тёти мы с дочкой прозвали Володю, позвонил на следующий день и орал мне “дура” до тех пор, пока я не повесила трубку. На этом всё кончилось. Как мне потом рассказали, Володя получил студию, а я до сих пор живу как дура.

Из разговоров…

—  Ну, пожалуйста, дорогая, так хочется провести с вами часа полтора в интимной обстановке. Приезжайте ко мне, очень вас прошу. Только, пожалуйста, покушайте дома, а то мне вас кормить нечем, и я не хочу, чтобы вы от голода грызли свои перчатки! 

МИШИ

 Мишей было два.
 Миша первый был вдовец. Его прислала подруга моей мамы, с которой он вместе преподавал в Нью-йоркском университете. Ростом он был примерно метра полтора, худенький, с красивым нервным лицом и при ходьбе чуть прихрамывал. Разговаривал Миша очень строго. “Имейте в виду, — предупредил он меня ещё по телефону, — я не люблю толстых”. — “По-моему, я не толстая”, —возразила я. —“По-вашему не толстая или не толстая?” — настаивал Миша. “Не толстая!” — уверенно заявила я и, на всякий случай, уже ничего не ела до конца дня.
 Назавтра Миша пришёл в гости.
 — Здравствуйте, а вы не толстая! — заметил он, входя в квартиру.
 — Я же вам обещала! — гордо сказала я со вздохом облегчения, глядя на Мишу сверху вниз.
 Пока Миша гулял по квартире, я незаметно переодела туфли и стала пониже сантиметров на пять, но всё равно на полголовы выше, чем Миша.
 — Давно одна? — спросил Миша.
 — Давно. А вы?
 — Недавно, — мрачно ответил Миша. — Мы с женой жили с моей мамой в одном подъезде. Она на четвёртом этаже, мы на третьем. Уехал в командировку на неделю. Приезжаю — дома никого нет. Звоню маме, спрашиваю: где Рита? А Рита умерла, говорит, ещё в четверг похоронили.
 От неожиданности я села и уставилась на Мишу.
 — Так не бывает!
 — Бывает, —пробурчал Миша, — они всегда не ладили, а у Риты было плохое сердце.
 “Так, — подумала я, — маму я уже не хочу”.
 — Вы живёте одна? — как бы между прочим поинтересовался Миша.
 — Нет, — удивилась я, — разве вам не сказали, что у меня дочь четырнадцати лет.
 — Ну что ж, — усмехнулся Миша, — ещё год-два, и вы от неё избавитесь.
 — Как избавлюсь? — воскликнула я. — Я совсем не хочу от неё избавляться, и потом она ещё маленькая.
 — Маленькая! — насмешливо повторил Миша. — Джульетте было четырнадцать, между прочим!
 — Пример неудачный, — съязвила я.
 — Почему? — вскипел Миша. Его явно раздражало моё нежелание избавиться от дочки.
 — А потому, — назидательно ответила я, — что, как известно, Джульетта плохо кончила, “нет повести печальнее на свете”, — помните? А послушай она маму, жила бы долго и счастливо.
            — Оригинальная трактовка! — буркнул Миша. Настроение у нас обоих было испорчено, беседа не клеилась, мы быстро распрощались, и Миша ушёл.
Маминой подруге он сказал так: “Женщина симпатичная, но её нездоровая привязанность к дочке меня не устраивает”.
Миша второй был настоящий богатырь, широкоплечий, румяный и кудрявый. Миша приехал из Ташкента пять лет назад. Как только мы встретились, он сразу же стал мне рассказывать, какой замечательный плов готовят в Ташкенте, и просто был одержим желанием приготовить его прямо сейчас, специально для меня. Миша так горячо меня уговаривал, что я согласилась.
За продуктами для плова поехали на Брайтон.
— Вы какие фрукты любите? — спросил Миша перед входом в магазин.
— Бананы и яблоки.
— А что вы пьёте?
— Всё равно, лишь бы диетическое, — кокетливо ответила я, польщённая таким вниманием, и Миша ушёл в магазин.
Через пятнадцать минут он вышел с пакетами, явно недовольный.
— Послушайте, — раздражённо начал он, садясь в машину, — почему у вас на Брайтоне все Сёмы? Куда не придёшь, только и слышишь: “Сёма, Сёма!” Что, имени другого нет, что ли? Да, кстати, я купил коку и сливы, они сегодня со скидкой, а всё, что попросили вы, — нет!
Последнее замечание показалось мне совсем некстати, но “дарёному коню в зубы не смотрят”, и я промолчала.
Ехать оказалось не близко, и по дороге Миша рассказал мне свою историю. В последний год перед отъездом он влюбился в жену своего лучшего друга. Любовь оказалась взаимной, и, бросив всё, забрав двоих детей, они уехали в Америку. Любить жену друга издали и быть её мужем оказалось две  разные вещи. Особенно мешали дети. Девочка, четырнадцати лет, хотела ходить на танцы. Танцы кончались поздно. Мама, то есть Мишина жена, не спала, нервничала, переживала, наконец, взбунтовалась и положила этому конец. Девочка плакала, жаловалась Мише. Миша считал, что если хочет танцевать, пусть танцует. Жена возражала и кричала, что Миша мешает ей воспитывать дочь. Это Мише казалось обидным. С мальчиком было ещё труднее. Он любил покушать и с удовольствием готовил себе сам. “Бывало, за стол не сядет, чтобы салатик себе не порезать, и не просто порезать, а как-то по-особеннному, тщательно так, ничего не забудет, накроет себе, как в ресторане, и ест как-то с особенным аппетитом!” — возмущенно рассказывал Миша. Когда мальчишке исполнилось восемнадцать лет, встал вопрос, кем быть.
— И тут, — продолжал свой рассказ Миша, — я ударил кулаком по столу. Раз так любит жрать, дорога одна — в повара, там и нажрётся, и заработает. Нет, сволочь, не хотел! В колледж, говорит, пойду, учиться. Жрать любил и учиться хотел! Ну, конечно, скандал, жена в слёзы, орали, орали, но я на своём стоял крепко. Надоело всё, к чёртовой матери, особенно эти дармоеды!
— Вы имеете в виду детей? — уточнила я.
— Да все они были дармоеды! Кроме меня, в семье работать не мог никто, а мнение своё имели. А я так считаю: кто телегу везёт, тот и дорогу выбирает, а не хотите — убирайтесь, откуда пришли. Вот они и уехали.
— Как уехали? — не поняла я.
— Обратно, в Союз, к папочке своему, пусть он их кормит!
— А жена? — удивилась я.
— И жена к своему муженьку поехала, не захотела с этими выродками расставаться. Туда им и дорога, мне здесь и одному хорошо, верно? — Миша крепко взял меня за руку и не отпускал до самого дома. Рука устала, было неудобно, я тихонечко пробовала освободиться, но не тут-то было. Миша сжал руку ещё крепче и так держал всю дорогу.
Жил Миша на 14-м этаже, возле океана. Квартира было огромная, в каждой комнате стоял большой телевизор.
— Можно включить? — спросила я.
— Дома посмотришь, — сказал Миша. Он взял громоздкое кресло и поставил его на пороге кухни. — Будешь  сидеть и смотреть, как я готовлю.
Готовил он мастерски, быстро и очень ловко, но плов — дело долгое, мне надоело сидеть, и я встала. 
— Куда? — услышала я.
— Хочу позвонить дочке.
— Сядь, — приказал Миша. 
— Но я не хочу больше сидеть, — упорствовала я.
Миша положил ложку, молча подошёл ко мне и резким движением посадил меня обратно. Я почувствовала себя в клетке.
— Я твой плов не хочу, — надулась я. 
— Ну ладно, встань, — разрешил Миша.
Я вышла на балкон. Внизу бушевал океан. Ветер трепал волосы и рвал одежду. “Улететь бы сейчас!” — внезапно подумала я, но с 14-го этажа улететь было не так-то просто.
— К столу! — скомандовал Миша.
“К ноге!” — послышалось мне.
На столе дымился плов, стояла кока-кола, которую я не пью, на тарелке синели сливы, которые я не люблю.
— Можно простой воды? — попросила я.
— Ешь и не придуривайся, — ответил “добрый” Миша  и достал бутылку водки.
— Миша! — встревожилась я. — Зачем нам водка, вы ведь за рулём!
— За каким рулём? —  удивился Миша. — Я дома и раньше, чем завтра вечером,  за руль не сяду. Спать будем здесь!
Внутри у меня всё сжалось и похолодело, мне не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. К счастью, природа взяла своё, Миша встал и пошёл в ванную. Я мгновенно схватила сумочку, вылетела за дверь, прыгнула в лифт, выскочила на улицу и побежала. Минут через пять я остановилась. Вокруг не было ни души. Я беспомощно оглянулась. На пороге дома, недалеко от меня, стоял человек.
— Скажите, пожалуйста, как пройти к метро? — спросила я.
— Вы что, одна? — удивлённо спросил мужчина.
— Одна, — жалобно ответила я, почуяв недоброе, — а где я?
— Вы в Фаракавей, — покачал головой мужчина, — у нас здесь в одиночку к метро не ходят, опасно, подождите, я вас подвезу.
…Домой я добралась к вечеру. Усталая, голодная и очень счастливая. Я включила свой телевизор, ела банан, запивала его диетическим пепси и пела весёлую песенку из кинофильма “Дети капитана Гранта”:

 Кто весел, тот смеётся,
 Кто хочет, тот добьётся,
 Кто ищет, тот всегда найдёт!

 Из разговоров…

—  Я очень люблю путешествовать. Недавно был в Рио-де-Жанейро. Там такие креветки — пальчики оближешь! В Мадриде мне не понравилось — всё какое-то невкусное, вспомнить нечего! Но зато такой пиццы, как я ел в Вероне, около балкона Джульетты, — нет во всём мире! 

ЯША
 или
А ВЫ ПОЧЁМ?

Вы знаете себе цену? Нет, вы меня не так поняли, конечно, цену себе знают все, но я имею в виду в долларах. Да-да, в долларах, вы не ослышались. Разумеется, я знаю, что в долларах могут себе назвать цену только проститутки, но признайтесь, даже очень порядочные женщины не отказались бы узнать, сколько они стоят наличными. Боже сохрани эти деньги взять, а тем более отрабатывать, но узнать, сколько ты стоишь безо всяких скидок и оговорок, интересно каждому. Я тоже никогда об этом не думала, поскольку у меня другая профессия и образ жизни, но так получилось, что цену себе я узнала при совершенно неожиданных обстоятельствах.
До того, как я въехала в свою квартиру, её обворовывали одиннадцать раз. И всегда через окно. Предыдущий жилец не поленился специально прийти ко мне и предупредить:
— Поставьте решётки на окна, иначе может случиться любая беда!
Окна у меня в квартире всегда открыты, поэтому я занервничала, с первой же зарплаты нашла в газете телефон и вызвала мастера.
Решёточника звали Яша.
— Добрый вечер! — голосом бывалого конферансье поздоровался с порога Яша. — Здравствуйте, бабулька! — это уже моей маме персонально.
— Бабулька, между прочим, колледж в Америке окончила и по-английски говорит свободно, — оскорбилась мама,  поправляя причёску, — внучёк нашёлся!
— Извиняюсь, извиняюсь, вы ещё очень интересная женщина, — ничуть не смутился Яша. — А где же папочка, где ваш муж? — это уже ко мне.
— А вам не кажется, что я вас позвала поставить решётки на окна, а не биографию мою слушать? Давайте ближе к делу, а?
— О’кей, о’кей!
И Яша озабоченно стал мерить и разглядывать наши окна. Через пять минут мы знали о нём всё — что он из Одессы, кем он был раньше, и кто его папа, и про жену, и про дочек, и про друзей, которых у Яши было видимо-невидимо, и он их всех называл “товарищами”.
Сделав все необходимые замеры, Яша ушёл, пообещав прийти на следующий день уже с решётками. Назавтра он пришёл вечером. Я была дома одна. Недолго думая, Яша тут же ловко меня схватил и смачно поцеловал.
— Полицию вызывать или будем делать окна? — рассердилась я.
— Тише, тише, я ничего насильно не делаю. Не хочешь — не надо, желающих вагон, я не голодный, — успокоил меня Яша и действительно взялся за решётки. — Я порядочных женщин очень уважаю!
— Оригинальная проверка, — пробурчала я, на всякий случай держась подальше.
Часа через два всё было сделано. Прощаясь, Яша сказал:
— Не может быть, чтоб такая женщина пропадала зазря. Я о тебе позабочусь, у меня лёгкая рука.
— Спасибо, до свиданья, — попрощалась я и через минуту забыла и о Яше, и о его обещании.
Однако через пару недель раздался звонок по телефону.
— Привет, это я, Яшка-решёточник, своё обещание помню. Есть один товарищ, очень достойный мужчина, устроенный, я ему дал твой телефон, скажет от меня.
— Зачем? — ошарашено спросила я.
— Что значит зачем? Такая женщина — одна! Слушай, ты ничем не рискуешь, да — да, нет — нет, а посмотреть можно. Всё. Тебе позвонят. Бай. — И Яшка повесил трубку.
В тот же вечер мне позвонили. Достойный, по словам Яшки, устроенный мужчина. Первым делом он предложил мне поехать на три дня отдыхать и, не обидевшись на мой удивлённый отказ, почти час рассказывал мне анекдоты. Вдруг посредине фразы мой собеседник как-то очень по школьному выпалил: “Ой, милиционер идёт!” — и повесил трубку.
Через пару дней он позвонил опять.
— Вы что, из автомата? — наивно удивилась я.
— Почему, я из дома.
— А что за милиционеры у вас там ходят, и почему вы их боитесь?
— А, это у меня шутка такая. Ой, я вам потом позвоню, — вдруг скороговоркой проговорил мужчина и бросил трубку.
“Да что за чертовщина”, — подумала я, только теперь сообразив, что не знаю собеседника даже по имени.
Когда он позвонил в следующий раз, первое, что я спросила, — это имя.
— Лёня, — ответил мой новый знакомый.
— Простите, Лёня, что у вас за странная манера ойкать и бросать трубку, кого вы боитесь? — И вдруг меня осенило, — Уж не жена ли входит в комнату, когда вы разговариваете?
— Ну, а кого ещё дома можно называть милиционером?
— Так какого чёрта вы вообще мне звоните? — рассердилась я.
— Да мы с ней не ладим, вот я и приглядываюсь, — ответил сообразительный Лёня.
— До свидания. Здесь вам приглядывать уже нечего, — отрезала я и наконец-то первая швырнула трубку.
На следующий день позвонил Яшка.
— Ну, как? — спросил он.
— Что как, посылаешь каких-то женатых придурков и еще спрашиваешь!
— Фу ты, чёрт, я и не знал, что он женатый, — оправдывался Яшка. — Мне он сказал, что холостой, что ищет с кем бы познакомиться, вот я и хотел тебя пристроить.
— Не надо меня пристраивать! Мне и так хорошо! — возмущалась я.
— Как не надо? Обязательно надо. Жди.
Ждать пришлось недолго. Яшка позвонил, ликуя от восторга.
— Ну, всё, наконец-то будешь устроена, как королева. Нашёл тебе миллионера. Зовут Борис, скажет от меня. — Не успела я открыть рот, как в трубке раздались короткие гудки.
Борис позвонил в субботу вечером.
— Я от Яши. Приглашаю вас ужинать, жду внизу в машине.
— В какой машине?
— Вы, главное, выходите. Такая машина, как у меня, у ваших дверей ещё не стояла.
Я вышла. У парадной стоял огромный белый “мерседес”. Я неуверенно оглянулась. Дверца открылась.
— Садитесь. Я — Борис.
Борис был похож на крёстного отца. Огромный, грузный, с сердито-недовольным лицом.
Когда мы вошли в ресторан, он осмотрел меня сверху донизу и разочарованно произнёс:
— Ну что ты оделась, как учительница…
Действительно, на фоне полуголых бриллиантовых дам мои брючки и кофточка, которые дома мне показались красивыми, совсем померкли.
Борис заказал всё, что можно было заказать. Сам не ел ничего, а только угощал.
— Вы что, на диете? — спросила я.
— У меня язва. Обострение. В рот взять не могу ничего, — зло ответил он.
Я и до того была не очень голодная, а в такой ситуации аппетит пропал вообще.
— Давайте потанцуем, — предложила я.
С тяжёлым вздохом, будто выполняя тяжкую повинность, Борис пошёл танцевать. Танец был не быстрый, мы тихонько топтались, стараясь попасть в такт музыке. Рядом танцевала пара. Она, вытянув губы трубочкой, громко чмокала ими в районе носа своего партнёра. “Какой ужас!” — подумала я.
— А ты мне так почему не делаешь? — вдруг услышала я над ухом.
— Не чувствую пока сближения, — мрачно пыталась сострить я.
— Ну, это всегда пожалуйста, — неправильно истолковал мой юмор Борис и зажал меня так, что дышать стало невозможно.
— Да ну его к чёрту, этот ресторан! — вдруг рявкнул Борис. — Пойдём лучше в кино.
Он рассовал по карманам услужливо завёрнутую официантом в фольгу еду, мы сели в машину и поехали в кино.
Фильм был прекрасный. Любимые актёры, интересный сюжет, чудесная музыка.
Минут через сорок после начала Борис вынул из кармана пакеты и, громко шурша фольгой, стал их разворачивать. Вкусно и смачно запахло чесночно-мясным с луком. Фольга гремела громче, чем актёры на экране, и зрители, сидевшие вокруг нас, недовольно заворчали.
— Заткнитесь! — громко и сердито во весь голос огрызался по-английски Борис, и уже по-русски мне:
— У меня язва, я должен покушать.
Люди вокруг всё больше волновались. Борис по-хозяйски в полный голос отбрехивался на все сказанные в его адрес замечания, успевая при этом с аппетитом уплетать взятую из ресторана еду.
От стыда я уже не видела и не понимала, что я смотрю.
Еды хватило до конца фильма. По дороге домой Борис заявил:
— Значит, так. Твоя зарплата меня не интересует, это тебе на булавки. Всё, что мне надо, — это диетический завтрак, обед и ужин, а главное, твоя медицинская страховка, мне предстоит лечиться и лечиться. Дом у меня — дворец, убирать не надо, есть полячка. Работай и готовь, больше от тебя ничего не требуется. Думай, завтра позвоню.
Мы подъехали к моему дому.
— Я уже подумала, — выходя, сказала я, — замуж за вас я не хочу. Спасибо. До свиданья.
Борис молча глядел вперёд, не меняя угрюмого выражения лица.
“Легко отделалась!” — с облегчением отметила я и побежала домой.
Яшка пропал на месяц, потом раздался  звонок.
— Здравствуйте, — голосом Пьеро печально произнёс мужчина, — я от Яши, меня зовут дядя Володя.
Это прозвучало так по-детски, что я не выдержала и рассмеялась.
— Здравствуйте, дядя Володя, а вы уверены, что вам нужна именно я?
— Ой, Федя-блин-где-ж-мои-лапти, куда я попал? — растерялся дядя Володя.
— Вы что, не знаете, куда звоните?
— Почему? Знаю.
— Так что ж вы спрашиваете, куда попали?
— Да это, блин, шутка такая! Я шутить люблю. А вы что сейчас делаете?
— Да вот, через десять минут начнётся русский фильм, буду смотреть.
— Ой, Федя-блин, как же я давно русские фильмы-то не видел, соскучился!
Мне стало жалко бедного Пьеро-дядю Володю, и я предложила:
— Приезжайте, посмотрите фильм.
—  Приеду, — быстро согласился дядя Володя и через десять минут вошёл в квартиру с тортом.
Дядя Володя полностью соответствовал своему голосу, небольшого роста, с огромными грустными карими глазами, рот, с железной фиксой на переднем зубе, — подковкой вниз, вся голова в седых кудельках. За чаем мы разговорились.
— Откуда вы Яшу знаете? — спросила я.
— Да я его и не знаю почти, так, один раз виделись. Он, блин, как узнал, что я одинокий, предложил познакомить.
— Надо же, какой добрый человек этот Яшка, — вдруг растрогалась я, — двое детей, жена, работа, а у него ещё есть время и желание устраивать чужие судьбы!
— Ну да, — грустно согласился дядя Володя, — жить-то надо, блин, вот он и крутится!
— Как крутится? — не поняла я.
— Ну, деньги-то нужны, вот он, блин, и старается.
— Какие деньги?
— Как какие? Триста долларов, блин, разве не деньги?
— При чём тут триста долларов? Ничего не понимаю, объясните толком!
— Да что тут объяснять, блин? Если что у нас получится, я ему триста долларов заплачу.
— За что? За кого? За меня? Триста долларов? — не веря своим ушам, переспросила я.
— А что? Ты женщина ладная, симпатичная, я бы лично заплатил, — спокойно, по-деловому, ответил дядя Володя.
— Ну ладно, — взъярилась я, — триста долларов я вам сэкономлю. Ничего у нас не получится!
— Да чего ты, блин, расстроилась-то, — утешал меня дядя Володя, — ничего такого нет, во всех брачных конторах платят.
…Когда Яшка позвонил в очередной раз, я орала как сумасшедшая.
— Напрасно ты сердишься, — спокойно отреагировал на мой ор Яшка. — Такая женщина! Что я, на тебе пару копеек не могу заработать? Любой бы заплатил!
— Отстань, ничего ты на мне не заработаешь! Понял? Отстань, забудь мой номер телефона!
— Да ты только послушай! — не сдавался Яшка. — Горе у меня, тётка любимая умерла, вчера хоронили. Так я на кладбище, во время похорон, очень хорошего товарища для тебя присмотрел, хочу дать твой телефон.
— Надеюсь, он ещё жив, товарищ твой? — съязвила я.
— Жив, конечно, ты что! Очень даже симпатичный!
— Яша, умоляю тебя, оставь  ты меня в покое, мне твои симпатичные уже в печёнках!
Я в сердцах шмякнула трубку, перевела дух и вдруг расхохоталась. Ну, надо же! Целых триста долларов!
Ну, а вы знаете себе цену? Я теперь знаю. И, учитывая мой возраст и не очень крепкое здоровье, я ещё, оказывается, ого-го, чего и вам желаю!

 Из разговоров…

Объявление в русской газете:
“Девушки! Осталось меньше года! Это тот срок, за который я должен решить свою судьбу! Спешите! Могу и передумать! Вадим”

— Здравствуйте, я звоню по вашему брачному объявлению. Хочу познакомиться.
— А какой у тебя размер члена?
— Не знаю, не мерил…
— Так ты сначала вынь да померь, а потом звони порядочным женщинам!
 

ЭПИЛОГ

Дорогие женщины! Берегите своих мужей! Самый плохой из них, если только не дерётся, лучше тех, которые придут к вам свататься!

Дорогие мужчины! Берегите своих жён! Они вас терпят, а попадётесь другой женщине, она от ваших фокусов устанет и уйдёт, да ещё и юмористический рассказ про вас напишет. И будет весь мир над вами смеяться!

Люди, любите друг друга!
 

УЛЫБКИ и ОШИБКИ
рассказы

СЭМ
 или
ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА

Наташа жила на Брайтоне, около океана, а Сэм — в пригороде Нью-Йорка, в городке, похожем на большой пустынный парк.
— Зато там нет русских! — любил повторять Сэм. Прожив двадцать лет в Америке, он считал себя настоящим американцем и на эмигрантов, приехавших после него, смотрел так, как смотрит взрослый человек на неразумное дитя. Сёмой его называла только мама, а остальные — на американский манер — Сэм.
Однако найти себе подружку-американку Сэму не удалось. Несколько лет назад, правда, на одной из вечеринок он познакомился с американкой Эвелин, маленькой, хрупкой, с густой тёмной гривой кудряшек и грустно-испуганными глазами. Весь её облик излучал детскую беззащитность и беспомощность.
— Не то, что наши русские бабы — танки в цветочках! — с восхищением подумал тогда Сэм. — Эта не запилит, не заорёт, не затыркает до полусмерти!
Эвелин с обожанием смотрела на Сэма снизу вверх, и от этого Сэм чувствовал себя ещё выше, сильнее и значительней. Во время свиданий с Эвелин, в основном, говорил Сэм, а Эвелин только слушала и поддакивала, даже ошибки в английском не поправляла, чтобы не перебивать, а русский акцент считала забавным и даже милым!
Беззащитность и беспомощность Эвелин были безграничны. В её руках всё ломалось, терялось и сыпалось. Она обжигала себе пальцы, ставя на огонь чайник, поскользнувшись, падала на свежевымытом полу и могла целый день простоять перед своей закрытой дверью, не справившись с замком. Не понятно было, как она, вообще, жила раньше, до встреч с Сэмом. Опекать её приходилось на каждом шагу и по телефонному звонку днём или ночью приезжать на помощь. А звонки раздавались всё чаще и чаще.
Поначалу Сэму даже нравилось чувствовать себя незаменимым, но, по странному стечению обстоятельств, кипяток из душа лился именно в тот момент, когда Эвелин хотела помыться, полочка на кухне падала прямо ей на голову, а ножницы, иголки и ножи, казалось, только и ждали, чтобы вонзиться, уколоть, порезать!
Внутри Сэма завёлся маленький червячок раздражения, который с очередным несчастьем Эвелин становился всё больше и  больше. Терпению Сэма пришёл конец после очередного звонка Эвелин среди ночи. Во время сна в ухо ей залез таракан, да так глубоко, что домашними средствами его было не вынуть! 
            …Весь следующий день на работе после бессонной ночи, проведённой с Эвелин в госпитале, Сэм мучился и клевал носом, а вечером позвонил на телефонную станцию и поменял номер своего телефона и дополнительно заплатил за то, чтобы этот новый номер по справочному никому не давали!
Расставшись с Эвелин, пару лет Сэм ни с кем не встречался. С утра до вечера он работал, по выходным дням собирал и разбирал компьютер, что-то чинил, что-то читал, изредка встречался со старыми друзьями. Но у всех были семьи, свои заботы, и Сэм заскучал настолько, что, когда двоюродная сестра предложила ему познакомиться со своей сослуживицей, сразу согласился. В тот же вечер Сэм позвонил Наташе, и на следующий день они встретились. Наташа Сэму понравилась. У неё было такое лицо, будто в рот ей попала смешинка, и она сдерживается, чтобы не рассмеяться.
— Симпатичный! — описывала Сэма Наташа в разговоре с подружкой. — Похож на Чехова без очков, но задиристый какой-то, всё русское презирает, а сам портному снёс три старых костюма от умершего дяди перешивать! Нет, чтобы за те же деньги купить новый костюм и современный! Тоже мне, американец! Но, по-моему, он хороший человек. Я верю в глаза, а они у него добрые!
— Неправильно ты живёшь! — снисходительно поучал Наташу Сэм. — Тратишь деньги на всякую ерунду! Кому нужны эти бездарные русские концерты и рестораны? Деньги надо вкладывать во что-то нужное! Вот, например, место на кладбище ты себе уже купила?
— Нет! — прыснула Наташа. — А зачем? Я ещё молодая, умирать не собираюсь!
— Это Америка! При чём тут возраст? Всякое может случится, и начнутся проблемы! Заранее обо всём надо думать!
— А я не хочу думать о смерти, во всяком случае, сейчас! — смеялась Наташа. — А ты сам-то уже присмотрел себе могилку?
— Ещё нет, но собираюсь. Такие покупки с налету не делаются! Надо всё взвесить, выбрать, обдумать.
— Думай! — отмахнулась Наташа. — А я лучше платье себе куплю новое, у меня день рождения через месяц, и, между прочим, круглая дата! Хочу быть красивой!
— А у меня день рождения через неделю, однако, мне это не мешает заботиться о серьёзных вещах! — назидательно начал Сэм, но Наташа сморщила нос и взмолилась:
— Кончай эту похоронную тему, пойдём лучше на океан, погуляем, смотри, какая погода хорошая!
На Брайтоновском бордвоке все ходили кругами, как когда-то в городской филармонии во время антракта. Пёстрая толпа жевала огромные аппетитно-золотистые пирожки, грызла семечки и лизала стекающее по пальцам мороженое. 
            Декоративные почти игрушечные собачки с маленькими разноцветными бантиками на макушке рвали свои поводки навстречу друг другу.
Около каждого ресторана голоногие официантки с обветренно-загорелыми лицами  натруженно-охрипшими голосами по-русски и по-украински зазывали обедать и ужинать. 
Резвились разнаряженные в бальные платья и маленькие таксидо дети.
Тщательно накрашенные старушки, сидя задом наперёд, спиной к океану, чтобы лучше разглядеть  гуляющих, теснились на лавочках, придирчиво осматривали туалеты проходящих дам.
Вечерние платья, рваные джинсы, золотые блузки, застиранные футболки, лаковые туфли, старые кроссовки, бриллиантовые серьги и пластмассовые бусы ярким хороводом сходились и расходились только в им одним хорошо известном порядке.
А рядом раскинулся желтый ковёр песка, под горластый хор чаек танцевали сине-зелёные волны, океанский ветерок заигрывал с женскими юбками, по-хулигански раздувал тщательно уложенные волосы и щекотал ноздри, заставляя радоваться неизвестно чему!
…На следующей неделе Наташа позвонила Сэму рано утром, перед уходом на работу.
— Поздравляю с днём рождения! — и лукаво хохотнула. — Хочу спеть специально для тебя. Слушай!
И на мотив хорошо знакомой песни с чувством запела:

 Я могла бы тебе в день рождения
 Впрок и саван, и гроб подарить,
 Но хочу этой ночью весеннею
Лишь о жизни с тобой говорить!
 Пусть берёзки шумят над могилами,
 Ты там землю успеешь купить,
 И, собравшись с последними силами,
 Свой остаток сумеешь дожить!
Я сегодня со мной, непрактичною,
Лишь о жизни и только любя!
Я желаю здоровья отличного,
Чтоб рассохся тот гроб без тебя!
            На другом конце провода давился от смеха Сэм, но, не подав вида, произнёс в своей излюбленной снисходительно-насмешливой манере:
 — Спасибо за оригинальное поздравление, однако, американки из тебя, увы, не получится!
 Наташа и Сэм встречались так часто, что месяц перед днём рождения Наташи пролетел, как один день. Утром Наташу разбудил звонок в дверь. Посыльный вручил ей большую красную коробку, украшенную золотыми лентами. В коробке завёрнутые в тонкую розовую бумагу лежали двенадцать белых любимых Наташиных гвоздик. На маленькой открытке было написано: “Happy birthday! With love Sam” .
 Сэм приехал вечером. Он вошёл торжественно-напряженный, со странным выражением на лице, и выглядел так, будто его лихорадило.
 — Наташа! —  произнёс Сэм. — Я люблю тебя и хочу с тобой быть до конца моих дней!
 Сэм сунул руку в карман…
“Кольцо!” — замирая от восторга, подумала Наташа, но вместо заветной коробочки Сэм вынул белый конверт.
— Деньги? — разочарованно протянула Наташа.
— Лучше! — гордо вытянулся Сэм. — Открой и прочти!
Наташа распечатала конверт. На голубой вощеной бумаге с гербами и печатями сообщалось, что Сэм и Наташа являются владельцами чудесного райского куска земли на самом лучшем кладбище Нью-Йорка.

 Из разговоров…

Объявление в русской газете:
“Устроенный курящий алкоголик без вредных привычек ищет женщину для совместной жизни и работы. Падких на излишества прошу не беспокоить. Лёня”.

— А ты чем занимаешься? Учишься? В таком возрасте учишься? И при этом ещё выбираешь? Хватит врать-то! У тебя же денег нет, ты с любой пойдёшь!

ФИМА
 или
ЦУРЕС 

Часть 1. СЕМЬЯ
Трагическое лицо было у всех: у папы, мамы, Фимы и Фиминого брата. Это была семейная реликвия, которая передавалась из поколения в поколение.
— Фима, ты выпьешь чаю или пожарить котлету? — спрашивала Фимина мама таким голосом, будто отправляла сына в последний путь.
— Выпью чаю, — отвечал Фима, словно это было предсмертное желание осуждённого.
Все члены семьи смотрели друг на друга с выражением “за что нам такое наказание?”, но тем не менее не могли прожить врозь ни одной минуты.
— Ваши сыновья семейные? — спрашивали Фимину маму соседки.
— Младший женат, — отвечала Фимина мама точно так, как если бы сообщала, что сын утонул, — а старший до сих пор нет, — и это звучало ещё трагичнее.
Соседки сочувственно кивали головой и тяжело вздыхали, как по покойникам, а Фимина мама шла домой с видом “своё горе я несу сама”.
Папа, мама, Фима, Фимин брат, его жена, двое детей брата и тёща — все жили на пособие по безработице и ругали Америку: грязно, медицина ужасная, кругом тараканы, а в метро страшно войти!
Владельца дома в семье называли “этот негодяй”, а супера, то бишь управдома, — “этот подлец”. “Этот подлец вместо того, чтобы чинить ванную, опять приходил за квартплатой для этого негодяя!”
Самым несчастным в семье был младший брат Фимы. Мало того, что на нём висела жена, дети и тёща, ему ещё приходилось подрабатывать, поэтому папа, мама и Фима дружно ненавидели невестку, которая, по их мнению, украла сына, а теперь ещё издевается, посылая его работать!
Если папу и маму куда-то приглашали, Фима должен был сидеть и сторожить квартиру. Этого требовала мама, а  ослушаться её Фима не мог.

Часть 2. ФИМА
Фима второй год добросовестно учился на разных бесплатных курсах, всех женщин называл “барышнями”, боялся, когда ему закудыкивали дорогу, спрашивая “куда идёшь?”, и на все вопросы отвечал в неопределённой форме: “Кое-где был по кое-какому делу, поговорил кое с кем и кое-что выяснил”. При этом он делал лицо — “новости ужасные, положение безнадёжное”.
Приходя в гости, за столом Фима тщательно протирал салфеткой ложки, вилки, ножи и только после этого начинал есть.
— Кругом тараканы! — вздыхал он. — Кто знает, где они только что бегали!
В метро Фима выбирал сидение у стенки или окна.
— На край скамейки бездомные кладут ноги, там сидеть нельзя! — считал Фима, забывая, что голова у бездомных не чище.
Самое главное для Фимы было его здоровье. Боясь простуды, он даже в жару под рубашкой носил футболку и в ней же спал, надевая сверху пижаму какой-то фантастической расцветки, купленную по случаю на распродаже. На вопрос о самочувствии Фима подробно рассказывал о своих ощущениях.
— С утра у меня болел живот, но потом я имел желудок, и мне стало легче. Правда, бросаться им нельзя, так как он мягковат, — грустно шутил Фима.

Часть3. БАРЫШНИ
Добрые люди часто спрашивали Фиму, как получилось, что в свои почти пятьдесят лет он всё ещё не был женат.
— Мне всегда нравились стервы, — скорбно качал головой Фима, печально глядя в сторону.
Добрые люди жалели несчастного и давали ему телефон какой-нибудь одинокой, как правило, хорошо устроенной барышни.
Ходить на свидания Фиме было необычайно трудно.
Во-первых, заветный номер телефона забирала Фимина мама и во время очередного свидания звонила в дом барышни по несколько раз.
Сначала она спрашивала:
 — Фима! Или ты не голодный?!
Потом:
— Фима! Почему ты не читаешь, а где-то сидишь?!
Затем:
— Фима! Не пора ли тебе домой! Сколько можно сидеть у чужих людей?!
И, наконец:
— Фима! Что ты вообще там делаешь?!
Барышня нервничала, это очень омрачало ещё неокрепшее чувство, и свидание заканчивалось на грустной ноте.
Во-вторых, племянник Фимы, четырёхлетний сын младшего брата, ни с кем, кроме Фимы, гулять не хотел, и, хотя вся семья ему объясняла, что у дяди свидание с тётей, требовал только Фиму.
Фимины родители не могли видеть страдания внука, поэтому Фиме строго-настрого было сказано — как хочешь, а с ребёнком гуляй!
В-третьих, на свидания надо было ездить на автобусе и платить за проезд. Барышни, которые нравились Фиме, были стервозные и мелочь на обратный путь давали не всегда, поэтому вся Фимина родня горевала над новой статьёй расхода в семейном бюджете. Домашние провожали Фиму на каждое свидание с трагическим лицом, а Фима уходил с чувством вины, и его лицо становилось ещё печальнее.
И, в-четвёртых, на свалке, около дома, Фима нашёл старый велосипед, починил его и ездил на нём на курсы, таким образом, экономя деньги на проезд. Каждый день проклятый велосипед ломался, и остаток вечера и все выходные уходили на то, чтобы его починить.
Конечно, можно было найти работу и разом решить все проблемы и трудности, но из-за курсов, племянника и велосипеда у Фимы совершенно не было времени ходить по интервью, поэтому с барышнями он встречался редко, работу не искал, жил с папой и мамой, а его лицо становилось всё трагичнее…

ЭПИЛОГ

Таки плохо!

Из разговоров…

 “Помогите молодому человеку остаться в Америке! Мне 25 лет, ищу девушку до 40 лет, ответственную и серьёзную. Сергей”.
— Аллё, я звоню по вашему брачному объявлению, здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Мне бы хотелось с вами познакомиться, но лучше один раз увидеть, чем сто раз говорить по телефону. Давайте встретимся!
— Я согласна. Где?
— Я, конечно, мог бы подъехать к вам, но дело в том, что у меня очень дорогая машина, и оставлять её на улице около вашего дома на всю ночь мне бы не хотелось. Может, лучше вы приедете ко мне, тогда машина будет стоять в гараже?
— Есть ещё один вариант.
— Какой?
— Машина ночует в гараже, вы спите у себя дома, а я у себя…
— Тогда зачем встречаться?

ПО ДОРОГЕ

Каждое рабочее утро одни и те же люди в одно и то же время едут в одном и том же вагоне метро. Они садятся на разных остановках и, входя в вагон и, видя вокруг привычные лица, облегченно вздыхают, — значит, не опаздывают.
По утрам в вагоне метро сонно-монотонное затишье. Счастливчики, сидящие возле окна, прислонившись к косяку и безмятежно полу открыв рот,  откровенно спят, как будто им никуда не надо, и гори оно все ясным огнем. Студенты всех возрастов и мастей пытаются читать учебники и конспекты, но сладкий утренний сон берет верх, и умные головы падают на мелко исписанные страницы. На каждой остановке бедолаги, вздрагивают и озираются. Но, убедившись, что выходить еще рано, облегченно вздыхают, вновь устало закрывают глаза и, возвращаются в полудремоту, плавно обмякая в сторону сидящих рядом религиозных дам в париках и длинных юбках. Дамы испуганно отшатываются. В руках у каждой открытый маленький замусоленный молитвенник. Но религиозные дамы в него не смотрят. Покачиваясь в такт движению и беззвучно шевеля губами, повторяя давно выученные слова, они с любопытством наблюдают за своими соседками по вагону, которые увлеченно наводят марафет, а те, не взирая на остальных пассажиров, ловко наносят основные черты лица, доставая из бездонных сумок то тушь для ресниц, то румяна, то помаду.
Когда женщина смотрится в зеркало, в голове у нее только одна мысль: “Неужели это я?” Одни задают себе этот вопрос с восторгом, другие с ужасом, но так или иначе, все внимание сконцентрировано только на своем отражении и на  том, как его сделать еще лучше. Последний взмах пуховкой из пудреницы по носу, заключительный мазок кисточкой по губам, прощальный взгляд роковой победительницы в зеркальце, и вот уже вместо бесцветной моли, вошедшей в вагон, на платформу  выпархивает почти что кинозвезда, с темной бахромой подведенных глаз и сочным бутоном алых губ. Религиозные дамы, не прекращая молиться, провожают свежевыкрашенную красавицу завистливыми взглядами. 
 Ехать долго. Многие перезнакомились и даже подружились, рассказывают друг другу, как живут, о чем думают...
 — Не могу я больше с ним, понимаешь, не могу! — сердито говорила блондинка у окна. — Все меня раздражает! Раньше, в Союзе, когда он в начальниках ходил, хорошо надо мной поиздевался! Ведь что только не вытворял! До того дошел, что в отпуск на теплоходе поехали, так на соседней палубе любовница его была, с собой взял! Девчонка какая-то, лет восемнадцати-двадцати, да такая наглая, куда мы, туда и она, за каждым углом его караулила, да и почему нет, ведь он сам ее пригласил! А я, как дура, делала вид, что ничего не замечаю, людей стыдилась, все терпела! — голос ее задрожал, и она резко отвернулась к окну.
 В другом конце вагона беседовали мужчины.
 — Я познакомился в командировке, — рассказывал молодой парень в джинсовой рубашке своему соседу. — Симпатичная такая девица. Прическа, правда, будто корова пожевала и плюнула, но зато фигура — блеск!  Я ей тоже, вроде, понравился. Короче, пошли в отель. Я к ней с ласками, а она, такая деловая, тут же принялась мне советы давать. “Не так быстро, помедленнее! Сначала сними украшения, осторожно, не урони! Положи их на туалет, да смотри, чтоб не соскользнули...” И так всю дорогу. ”Быстрее, теперь помедленнее, вот так хорошо, теперь чуть левее, да не так!”  Я ее даже спросил: “Ты, случайно, не авто инструктором работаешь?” Оказалась обыкновенная продавщица! Ну, так меня достала, еле ноги унес!
 — А программистки еще хуже! — с видом знатока ответил ему приятель, — У меня была одна, от нее вообще слова не добьешься, лежит, как лунатик, с отсутствующим лицом! Я ее спрашиваю: “Ты о чем думаешь?” А она вздохнула и говорит: “У меня на работе программа не работает, и в голове все время крутится, как ее поправить!” А я-то тут при чем? Нет, с программистками больше ни за что встречаться не буду!
 В середине вагона девушка  в ярко-красной кофточке
разговаривала с подружкой:
 — Все-таки у наших мужиков никакой культуры! Тут ко мне в поезде один приставал. Почему, спрашивает, вы как только в вагон садитесь, сразу засыпаете, я за вами уже год наблюдаю, никак не могу выбрать момент, чтоб поговорить, пока рот открою, вы уже спите! Помотайся, как я, думаю, тоже уснешь! Да разве они понимают? Ну, стали по утрам здороваться, разговаривать о каких-то пустяках. Как-то раз спрашиваю его: “Что вы в выходной делали?” А он и отвечает, мол, пришла телка, попилились! Еще две остановки проехали, он, видно, забыл, что две минуты назад было, приходите, говорит, ко мне в гости в воскресенье. А я ему отвечаю, пили, дружок, в другом месте, а ко мне больше вообще не подходи! Да вон он сидит, отворачивается, даже смотреть на меня боится!
 Неподалеку сидел мужчина с гримасой превосходства на гладко выхоленном лице. Снисходительно улыбаясь, он пытался заговорить с сидящей рядом молодой женщиной, но она молча смотрела перед собой, как будто ничего не слышала.
— Моя жена помешалась на любви, говорит одно и то же, одно и то же, как она не может без меня жить, — уныло брюзжал мужчина средних лет, с лицом, похожим на застиранную наволочку, которую поленились погладить. — Я ее тоже люблю, но постоянно болтать об этом у меня просто нет сил! Любит-то она любит, а в постели, как мертвая, ни звука, ни движения! Не знаю, мечтает она в это время или спит!
— А моя мне все одолжение делает! — подхватил сосед по скамейке. — Она так не говорит, но я будто ее мысли читаю: давай, мол, кончай скорей и больше не приставай! Можно подумать, что я насильник или животное, которое без этого жить не может!
Блондинка у окна вынула платок, промокнула глаза и снова повернулась к подруге:
— А в Америку приехали, моего как подменили! Тихий, беспомощный, какой-то бестолковый! Устроиться толком никуда не может, английского-то нет, а учиться  не хочет. Чуть за книгу возьмется — что-то, говорит, меня в сон кидает, и спать! Как услышу это “в сон кидает”, просто не могу! А как же я? Худо-бедно,  одни курсы кончила, потом другие, и дома мыть ходила, и со стариком сидела, и всю семью еще обслуживала. А старик какой вредный был! Ему почти 90 лет, а только наклонюсь, он под юбку лезет, прямо ни минуты покоя! Или  разденется, ляжет и говорит: “Гладь меня!” Слава Богу, все позади, теперь, вот, нормально работаю. Зарплата, правда, небольшая, но хватает! Дети школу заканчивают. Что же я так мучаюсь?
Молодой парень в джинсовой рубашке азартно делился опытом:
— А я с одной уже месяц встречаюсь. Два раза замужем была, а ведет себя, будто голого мужика никогда не видела! Все жалуется, “прелюдии” ей не хватает! А сама ничего не умеет, всего боится! Как будто у меня в штанах заряженный пистолет, который сейчас выстрелит!
Блондинка у окна достала из сумочки маленькую книжечку в яркой обложке.
— Читала? — спросила она у подруги. — Вот это жизнь! Просто оторваться не могу! Как люди ухаживают красиво! Всюду ездят, в ресторан ходят, в театр! А какая любовь! Какие слова друг другу говорят! А тут пятнадцать лет прожили, вспомнить нечего! И раньше-то без особых затей, а теперь, на нервной почве что ли, совсем не может ничего. К врачу не идет, стыдно, а само-то не проходит, только хуже и хуже, от этого еще больше нервничает, и вот так, заколдованный круг! Думаю, пойду к врачу сама. Поговорю с ним, может, посоветует что-то. На работе дали адрес. Пошла. Рассказала все. Знаешь, что он мне посоветовал? Разденьтесь, говорит, догола, повесьте на руки и на ноги бубенчики и в таком виде встретьте его с работы вечером. Ну, была-не-была! Дети ушли в кино, я все сделала, как врач сказал. Жду мужа, а он не идет, задерживается. Я уже мерзнуть стала, слышу шаги на лестнице. Открываю ему дверь, у него глаза стали, как тарелки. А потом как закричит: “Ты что, с ума сошла совсем? Что ты тут звенишь, как корова на лугу, я есть хочу, а у тебя в голове черт знает что!” Ушел в ванную и дверью хлопнул. Сняла я эти проклятые бубенчики, надела халат и думаю: “Пропади ты пропадом, импотент несчастный!” Просто кошмар какой-то! Ничего его не интересует, книг не читает, телевизор не понимает, по телефону без меня и то поговорить не может! Уйду, честное слово, уйду, лопнет мое терпение!
— Ну, как же так, столько лет вместе, дети у вас, ведь было же что-то хорошее, — возразила подруга.
— Было, да сплыло! У детей своя жизнь, их дома-то нет никогда! Скоро совсем уйдут, а я ведь тоже человек! Я жить хочу! Чтоб пойти куда-то, поехать, одеться красиво, чтоб меня  любили, уважали, что я хуже других? Он мне всю жизнь говорил, мол, я без него ноль без палочки! Вот пусть теперь сам сидит со своей упавшей палочкой, а я уйду!
На следующей остановке подруги вышли из вагона. Поезд ушел...

 Из разговоров…

“Ни на что не претендующий, внешне обезьяна, люблю слушать пластинки. Познакомлюсь с худой девушкой. Толя”
  Из раздела “Знакомства” 

— Ну что мы всё по улицам болтаемся? Холод, снег… Может быть, сегодня вечер проведём дома, у вас или у меня, возьмём какой-нибудь фильм, попьём чаю, музыку послушаем…
— Я бы с радостью, но по женским физиологическим причинам (вы меня понимаете?) именно сегодня пить чай я не могу, а музыку слушать тем более. А вот дня через два — пожалуйста!

ОЖИДАНИЕ

Каждое утро высокая, стройная, элегантно одетая Женщина стоит на углу и, не отрываясь, смотрит в одну и ту же сторону. Её огромные, прозрачные, особенно светлые на смуглом лице глаза полны тревоги. Страх опоздать гонит её к метро, но, сделав несколько шагов вперёд, непрерывно оглядываясь, она разворачивается, бежит назад, на угол, и замирает в привычной неподвижной позе.
Время не ждёт. Женщина тяжело вздыхает и, глядя всё в том же направлении, спиной идёт к метро, временами останавливаясь, как бы передохнуть, не сводя глаз с заветного угла.
Подойдя к метро, Женщина медленно поднимается по лестнице, одна сторона которой выходит на улицу, и застывает на площадке, прижавшись лицом к железной решётке. В глазах — безнадёжная тоска, во всей позе — усталая обречённость. Она похожа на узницу, которая знает, что никогда не сможет выйти на свободу.
И вдруг… о, чудо! Он идёт! Раскрасневшийся от быстрой ходьбы, сияющий рот в счастливой улыбке, седой чуб контрастом с синими яркими глазами…
Женщина преображается. Страх, тоска мгновенно забыты. Она летит ему навстречу, и они бросаются друг к другу, как на вокзале после долгой разлуки. Потом он заботливо забирает и вешает себе на плечо её маленькую изящную сумочку. Женщина берёт его под руку, и они не спеша идут к поезду. В вагоне метро, держась за руки, они тихо разговаривают, время от времени обмениваясь только им понятной улыбкой.
Он выходит, она должна ехать дальше. Последний взгляд через окно, последний взмах, и у Женщины на лице прежнее угрюмо-обречённое выражение.
А на следующее утро всё сначала…
Однажды, войдя в лифт своего дома, Женщина увидела Соседку этажом выше, которая по утрам ездила в том же вагоне метро, в то же время.
— Сейчас поздоровается, — тоскливо подумала Женщина, — потом в поезде пристанет с разговорами, прицепится с вопросами!
Соседка стояла, опустив глаза в пол, и спокойно молчала. Как только двери открылись, Женщина выскочила из лифта и побежала.
Через несколько дней Соседка, возвращаясь с работы, вошла в вагон метро и, увидев свободное место, поторопилась сесть. Усталость тяжёлым грузом навалилась на веки, сладкая дремота разлилась по всему телу. Внезапно, как от толчка, сон прошёл. Соседка открыла глаза. Прямо напротив, глядя на неё в упор, сжавшись в комок, сидела Женщина. Перехватив взгляд Соседки, глаза у Женщины благодарно потеплели, и она еле заметно, уголками рта улыбнулась. Соседка отвернулась и уставилась в тёмное окно.
На следующий день Соседка шла на работу. У решётки метро, как всегда, стояла Женщина, печально глядя в одну точку на дороге.
“Ну, где же он? — думала Женщина. — Опять, наверное, жена со своими бутербродами лезет! На работе уже неприятности, опаздываю почти каждый день, да где же он? Вон Соседка идёт. Хорошая женщина. Всё понимает. Смотрит всегда с таким сочувствием, может быть, жалеет меня, а я всё равно самая счастливая!
— Дура несчастная! — подумала Соседка, проходя мимо, в очередной раз не здороваясь.
 
Из разговоров…

 “Женатый, склонный к спорту ищет замужнюю для нечастых романтических свиданий. Если вы всё знаете об этой жизни или мужчина для вас лишь источник оргазмов — прошу не беспокоить! Роман”.

— Пойдём в кино?
— Зачем платить втридорога, когда можно взять видеокассету!
—Тогда, может, пообедаем где-нибудь в хорошем месте?
— Вот ещё! Пообедать можно и дома —  и вкуснее, и дешевле!
— Ну, пойдём в парк, на свежий воздух.
— По радио дождь обещали.
— Так что ж,  будем сидеть дома?
— Зачем? Поехали гулять куда-нибудь на распродажу и купим мне туфли или платье!

Объявление в русской газете:
“Две обаятельные сестрёнки хотели бы познакомиться с богатыми мужчинами”.

“Обаятельная сибирячка с мягким характером выйдет замуж за состоятельного американца”.

“Я — одинокая, спортивная, танцевально-музыкальная, похожа на Катрин Денёв, …коня на скаку остановлю …печальным утром рассмешу.
Вы — неглупый, надёжный, интересный лицом, душой и телом, а главное, работающий”.

НЕ ДОЖДЁТЕСЬ!

Раньше женщины смотрели в душу, а теперь смотрят в карман! Я, когда на свиданье иду, специально жду, когда она меня спросит о зарплате. Обычно, это вторая или третья фраза после “здрасьте”. Одна, правда, рекорд установила, десять минут продержалась, а потом всё-таки спросила.
Уж так женщины изворачиваются, и о том, и о сём, и как бы ненароком, но всё равно у них этот вопрос прямо с кончика языка свешивается!
Вы только почитайте брачные объявления! Все ищут работающих! А почему? Потому что проститутки! Но не простые, честные, которые на углу стоят, а изощрённые! На улице искать клиентов они не могут, у них на это внешних данных не хватает, да и смелости тоже, они в газету пишут! Им надо, чтобы их не только содержали, но ещё бы и женились и о них заботились! Они же на свиданье с калькулятором приходят!
Что же это получается? Если я беру проститутку на улице, то я ей ни чем не обязан, заплатил и всё! А тут я должен быть таким дураком, чтобы не только проститутку по объявлению из газеты привести в дом, не только отдать ей всю зарплату, но ещё и заботу проявлять, интересоваться, как она, к примеру, себя чувствует? “Здравствуйте, дорогая проститутка, как вы себя чувствуете?”
Не дождётесь! Я даже звонить по этим объявлениям не буду! Ищите себе других дураков!
— А вы, простите, кем всё-таки работаете?
— Кто? Я? Я не работаю, я на пособии по безработице…

 Из разговоров…

 “Ищу темпераментную женщину с излишком волос, любящую быть целованной all over . Anytime . Миша”.
     Из раздела “Знакомства”. 

— Здравствуйте, я звоню по вашему объявлению. Скажите, пожалуйста, вы русская или еврейка?
—  А вам не всё равно?
— Конечно, нет! Еврейки все одинаковые — глаза навыкате, нос крючком и рот до ушей, а русские — разные! Я хочу только с русской девушкой познакомиться!
— А сами-то вы еврей?
— Еврей.
— Обрезанный или необрезанный?
— А вам не всё равно?
— Нет! Если необрезанный, то и разговаривать не о чем!
— Ну что ж, тогда прощайте!

Объявление в русской газете:

“Позвони мне скорей, уже январь у дверей, я помогу преодолеть несчастье, и войдёт в твой дом большое счастье. Муся.”

“Позвони мне скорей, уже февраль у дверей, я помогу преодолеть несчастье, и войдёт в твой дом большое счастье. Муся.”
…………………………………………………………………………………
“Позвони мне скорей, уже август у дверей, я помогу преодолеть несчастье, и войдёт в твой дом большое счастье. Муся.”

ПОЗВОНИ МНЕ СКОРЕЙ!

Боже мой, что я наделала! Что натворила! Месяц назад дала объявление в газету, что хочу познакомиться. Господи, кто только мне не звонил! И женатые, и бездомные, и без права на жительство, и совсем мальчики, и совсем дедушки, но всё не то, всё не то! Я уж пожалела, что в газету написала, да ещё и телефон свой дала! Жизни не было, сплошные звонки и все бесполезные!
Особенно один звонок меня доконал: “Я, — говорит, — живу уже пять лет с женщиной. Она мне никто! В любой момент могу съехать к другой! Но без женщины жить не могу! Кто-то ведь должен пожрать дать, постирать и всё такое! Мне самому бытом заниматься некогда, я — писатель, пишу в данный момент потрясающую книгу! Как только её закончу, пошлю самому Трампу, и он мне за неё сразу миллион отвалит! Я вам звоню просто, так сказать, чтобы засвидетельствовать момент знакомства, у меня сейчас ни минуты свободного времени, на свиданья ходить не могу, днём и ночью пишу книгу!”
— А когда же вы, — спрашиваю я его, — работаете?
— Я, — отвечает, — не работаю, я на пособии по безработице в данный момент. Вот книгу напишу и сразу разбогатею на всю оставшуюся жизнь! А вы, судя по объявлению, та женщина, что мне нужна! Я вас очень прошу, подождите меня, пожалуйста, пару месяцев! Вы не пожалеете, я очень симпатичный, и рост у меня в порядке, и всё остальное! Я всем очень нравлюсь! Недавно с одной женщиной познакомился, так она сразу сказала, что встречаться со мной не может, потому что я — красавец, а она, по сравнению со мной, уродина! И сколько я её ни уговаривал, что, мол, ничего, сойдёт и так, она ни в какую! Ты — красавец, а я — уродина! Так и не договорились! Вы только не подумайте, что я хвастаюсь, у меня недостатки тоже есть, я выпиваю, но с этим злом борюсь! Ведь я надеюсь в скором времени получить очень большие деньги за свою книгу, не могу же я их все пропить! Поэтому с пьянством я покончу, слово даю!
Еле отвязалась от этого писателя! Пообещала, что буду ждать и два месяца, и больше, чтобы только в ближайшее время не звонил!
И вот, когда я уже совсем отчаялась, позвонил ОН! И разговаривал, как человек, и голос такой приятный, а, когда встретились, я просто с первого взгляда влюбилась! Очень симпатичный, просто очень! Зовут Борис. Однажды он меня спросил, много ли я по объявлению звонков получила.
— Конечно, много! Просто телефон оборвали!
— А как же вы, — спрашивает, — человеку, который вам звонит, даёте понять, что он вам не подходит? Так прямо и заявляете?
— Ну что вы, — отвечаю, — я интеллигентно отказываю. Например, в середине беседы говорю: “Ой, у меня вторая линия!” Отключаюсь и больше не возвращаюсь, или возвращаюсь и говорю: “Извините, пожалуйста, у меня междугородный разговор, перезвоните  в другой раз!”
И вот вчера Борис позвонил вечером, разговариваем, вдруг я слышу в трубке щёлкает. “Извините, Борис, — говорю, — у меня вторая линия…” хотела добавить, что я только на минутку переключусь и сразу же вернусь, не успела! Он трубку бросил прямо на полуслове! И тут я вспомнила наш недавний разговор! Ну что делать? Я ни телефона его не знаю, ни фамилии! Не удобно было спрашивать, а сам он не сказал! Да мы и виделись только два раза, не успел! Боже мой, что делать, ума не приложу! Только сижу и плачу! Раз в жизни встретила нормального симпатичного человека, и сама, своими руками его оттолкнула! А уж он мне, наверное, теперь никогда не позвонит!

Из разговоров…

 “Экзотичный, молодой, симпатичный. С решительным характером, но дипломатичный. Не модель, но парень выделяющийся и весьма стройный. Горячий, но не нахальный. С фантазией, романтичный, но не банальный. Воспитанный. Хочет встречаться с симпатичной, молодой, уверенной в себе, не глупой и не сильно упитанной. Эдик”.
     Из раздела “Знакомства”. 

—  Давайте встретимся.
— Давайте, только я вас сразу предупреждаю, у меня пальто на гусином пуху.
— А какое это имеет значение?
— Имеет! Я недавно с одним встретилась, он мне сразу заявил: “Вы мне не подходите, вы — толстая!” А я не толстая, просто у меня пальто такое!

МАРК

Я, конечно, не красавица, но цену себе знаю. Уж если за десять лет с лишним в Америке не пропала, то, значит, не глупее других. Конечно, нелегко. Мама старенькая, дочка… Всё на мне одной. Работы не боюсь. Пробовала многое, даже на программиста выучилась. С работой, правда, не повезло. Сначала никак не могла устроиться. Потом влезла в одну фирму, но такие трудные задания оказались, что еле справлялась, а зарплаты всё равно не хватало… Кончила курсы по продаже недвижимости и работаю теперь и там, и сям. 
Чтобы что-то продать, главное, найти клиентов. Тут я смекнула. Покупаю русские газеты, открываю раздел объявлений и записываю всех подряд в свою особую картотеку: фамилия, имя, номер телефона, род занятий.
Иногда получаются интересные совпадения. Одни и те же люди, в основном, почему-то мужчины, дают объявления регулярно и в разных разделах. Я-то их по номеру телефона коллекционирую, поэтому мне всё видно. То он квартиру предлагает отремонтировать, то на работу устроить, то он экстрасенс, и плюс он же в разделе “Брачное” пишет: “Молодой эссесайщик ищет молодую эссесайщицу …” Причём, указывая свой возраст, молодеет от объявления к объявлению!
Я даже одному такому из любопытства звонила. Оказался больным на всю голову. Бесполезный вариант!
Когда звоню по своей картотеке, то, в зависимости от рода объявления, начинаю говорить на интересующую собеседника тему, а потом незаметно перевожу разговор на куплю-продажу, и, таким образом, многим продала и дома, и землю во Флориде, и многое другое.
Читая брачные объявления, я обратила внимание на то, что какой-нибудь женщине, которая хочет через газету познакомиться, подходит мужчина, давший объявление или в том же номере газеты или в предыдущем. Я таким парам помогаю найти друг друга, а заодно и свой интерес не забываю, предлагаю купить дом, кондо, землю… И, знаете, покупают!
Иногда брачное объявление выглядит так заманчиво, что возникает желание говорить уже не о купле-продаже, а именно о том, что написано: “Хочу познакомиться…” Вот так, прошлым летом попалось мне одно объявление, в котором программист искал себе подругу. Я позвонила. Голос у программиста, вроде ничего, поговорили, решили встретиться вечером и поехать на океан, подышать свежим воздухом. В назначенное время я стояла на углу, где договорились. Подъехала машина. Когда я открыла дверцу и села, новый знакомый такую гримасу скорчил, что я сразу поняла — ожидал увидеть Мэрилин Монро… “Ладно, — думаю, — ты тоже не Ален Делон, я тебя быстро на место поставлю!” Спрашиваю:
— Значит, вы программист?
— Кто? Я?
— Вы.
— Программист.
— Ну, и что же вы делаете?
— Кто? Я?
— Конечно вы!
— Как что? Программирую.
— Что программируете?
— Кто? Я?
— Ну, вы, не я же!
— Как что? Программы!
— Какие программы?
— Всякие!
— Ну, а всё-таки?
— Какие попросят, те и делаю!
— А поподробнее можете рассказать?
— Кто? Я?
— Знаете что, — говорю я ему, — хватит придуриваться! Вы такой же программист, как я — кинозвезда! Уж я-то программистов хорошо знаю! Никакой вы не программист, понятно?
Тут он дверцу машины распахнул, да как закричит:
— Выкатывайся из машины, уродина, я твои хамства слушать не намерен!
— Не ори! — отрезала я. — Сам урод, ни кожи, ни рожи!
Хлопнула дверцей и пошла домой, благо отъехать не успели!
Другой раз попалось объявление врача из Минска. Жена у него умерла, остались два сына, и он срочно хотел снова жениться, так как один жить не мог. Так прямо в газете и было написано. Мне такая откровенность понравилась. Раз мужчина привык к семье, значит с ним можно жить, а где два ребёнка, там и три. Позвонила ему вечером. Он мне сразу же предложил встретиться на следующий день рано утром. Я даже растерялась:
— Зачем же рано утром? Давайте, попозже!
— Нет-нет! — отвечает. — Я позже очень занят, могу только с утра пораньше!
Ну, что делать? Утром я уже стояла на улице. Марк, так звали врача, подъехал на машине, лихо развернулся, выпрыгнул, на ходу, как-то мельком поздоровался и, почти не останавливаясь, направился к моему дому.
— Куда вы? — удивлённо воскликнула я уже ему в затылок.
— К вам! —обернулся, не замедляя шаг, Марк.
— Я думала мы поедем куда-нибудь…
— Куда можно ехать в такую рань? — с моего порога, нетерпеливо дёргал ручку двери Марк. — Давайте, у вас позавтракаем!
— Но у меня мама больная, дочка! Все спят!
— Да мы никому не помешаем. Посидим, попьём кофе, поговорим…
Нехотя я поплелась домой. Пришли в гостиную, я накрыла на стол. Села на диван, рядом с Марком.
— Давайте поговорим. Расскажите о себе что-нибудь…
Марк начал свой рассказ, примерно всё то, что я прочла в его объявлении. Говорил он быстро, нервозно, беспокойно вертя в руках то ложку, то чашку, ёрзая на диване, и поминутно поглядывая на часы.
— Что с вами, Марк, — спросила я, — вы торопитесь?
И тут он, как бы это сказать, стал хватать себя за интимные органы и выкрикивать:
— Я хочу вас прямо сейчас, прямо здесь, сию минуту!
Наверное, надо было рассердиться, но я пришла в такой восторг, что ещё могу внушить мужчине такие чувства, такую страсть, что только испуганно оглядывалась на дверь в соседнюю комнату и лепетала:
— Ну, зачем же здесь? Почему сейчас? Давайте в другом месте!
Внезапно, оборвав меня на полуслове, Марк успокоился, по-деловому взглянул на часы и вскочил:
— Извините, мне действительно некогда. Я должен идти. Я позвоню вам…
Прошло несколько дней, недель, месяцев… Марк больше не позвонил. Я ему тоже. И, вообще, знакомиться через газету мне расхотелось. А свою картотеку я веду и по сей день. Для продажи домов и земли она мне очень полезна!

Из разговоров…

“Молодой человек желает жениться на гринкарте. Толя”
  Из раздела “Знакомства” 
—  Здравствуйте, это Анатолий?
—  Да, Анатолий.
— Меня зовут Нина. Я звоню по вашему брачному объявлению. У меня предложение: я вам по почте пришлю свою фотографию, а вы мне — свою.
— К чему эта волокита — фотокарточки, конверты, марки… Лучше увидеться и всё!
— Ну что вы, никакой волокиты, даже марку наклеивать не надо!
—  Как это?
— Очень просто! На конверте, там, где “Кому” пишите свой адрес, а, там, где “От кого” — мой, и бросаете в почтовый ящик. Без марки письмо всегда по обратному адресу возвращается, вот я его и получу!

ЧАО, ФЕРУЧИО!

 Эмиграция у каждого своя… Изнурительная нервотрёпка овировской России… Ослепительный миг вихревальсовой Вены… Прозаическая действительность долгожданной, встретившей мордой об стол, Америки… А между ними тёплые ласковые разноцветные Римские каникулы.
 Италия… Это она когда-то встретила нас доброй улыбкой, обогрела, накормила, кого-то приодела, кого-то приобула в свои знаменитые туфли-лодочки, нарядила почти всех в кожаные куртки и повесила женщинам через плечо одинаково-модные сумки. Именно, она, Италия, позволила остановиться, передохнуть и, не оглядываясь, сделать последний рывок в заокеанскую даль…
 Приморский городок Ладисполь захлёбывался от наплыва эмигрантов из разных городов Советского Союза. Это была первая волна приезжих после почти десятилетнего перерыва на период “застоя”.
 Кочегары с кандидатскими степенями, разнорабочие с инженерными дипломами, одним словом, “отказники”, годами ждавшие разрешения уехать из страны, испытав все мытарства отверженных в своём отечестве, наконец были выпущены на волю.
 Надо было срочно снимать жильё, а свободных квартир не хватало. “Апартаменте!” — кричали у каждой двери приезжие. “Одеса но!” — не открывая, кричали им в ответ итальянцы, что в переводе означало “пока нет”, но среди эмигрантов прошёл слух, что одесситов почему-то пускать не хотят. Одесситы громко возмущались и недоумевали, как их распознают за закрытыми дверями.
 В центре городка, у фонтана, русско-орущий муравейник отпугивал местное население, заставляя обходить главную площадь лабиринтами переулков. Вновь прибывшие искали каких-нибудь знакомых, имевших крышу над головой, встречали их поцелуями и объятиями, просились на постой, но через две-три недели ссорились, на том же месте, у фонтана, бранились, жалуясь друг на друга, находили других сердобольных знакомых, и всё начиналось сначала.
 Но не лучезарным морем и приветливыми улочками, не пёстрыми распродажами и индюшачьими крыльями на завтрак, ужин и обед, не беззаботными буднями и шумными разборками у фонтана запал в душу женской половины эмиграции маленький Ладисполь.
 Главной достопримечательностью курортного городка был итальянец Феручио, златокудрый с проседью, холёно-загорелый, обвешанный золотыми браслетами и массивной цепью на шее с огромным крестом на груди, похожий то ли на главаря мафии, то ли на кино героя.
 Феручио знал всех, и все знали Феручио. Он говорил по-русски легко и свободно. Единственное слово, которое ему никак не давалось — “бумажка”.
 — Феручио, скажи “бумажка”! — просил какой-нибудь шутник.
 — Бумаска, — потешно получалось у Феручио, и все умирали со смеху.
 — Издевай, издевай! — беззлобно улыбался в ответ Феручио.
 Слыша его разговоры по-русски, мужчины, удивлённо складывая брови домиком и скептически пожимая плечами, уверенно заявляли, что Феручио — не иначе, как агент КГБ.
Но это, конечно, от ревности, потому что не было в Ладисполе женщины, которая бы не попала под обаяние больших синих глаз с чуть припухшими приспущенными веками и сочногубой улыбки итальянца.
Больше всего Феручио любил одиноких женщин с детьми. Он осыпал их подарками, о которых бедные эмигрантки не могли даже мечтать (как правило, магнитофон и наборы косметики). Он помогал им переезжать с квартиры на квартиру, покупал лекарства, если они болели, терпеливо выслушивал все проблемы их прошлой и теперешней жизни, угощал, развлекал, опекал и влюблял в себя со страшной силой и детей, и маму.
При этом Феручио и сам влюблялся нежно и искренне, страдал при мысли о предстоящей разлуке и горько плакал при расставании, что не мешало ему уже на следующий день после отъезда возлюбленной так же нежно и искренне влюбляться в другую маму других детей. По его словам, он бы женился на каждой из них, если бы уже не был женат на местной владелице магазина мужской одежды, красавице, на холодность и фригидность которой Феручио жаловался всем своим избранницам. Женщины жалели несчастного, отдавая ему без остатка свою душу и тело. У многих из них в Америке были мужья, по разным причинам уехавшие раньше, по которым они скучали в разлуке, а теперь, сравнивая далёких мужей с Феручио, о долгожданной встрече думали с тоской и смятением.
В Ладисполе на первое время меня приютила моя бывшая сокурсница по институту, приехавшая на месяц раньше. Она только что проводила в Америку другую свою подружку и, взахлёб, рассказала мне о горьком романе подруги с местным потрясающим итальянцем, к сожалению, женатым на какой-то бездушной ведьме. Любовь закончилась абортом, но Феручио, так звали “Ромео”, рыдал и клялся, что разведётся и приедет в Нью-Йорк, чтобы забрать Ирку, так звали “Джульетту”, обратно в Италию, теперь уже навсегда. Особенно, на мою сокурсницу произвели впечатление настоящие слёзы, которыми плакал итальянец. Ведь это такая редкость! “Иркин муж три года живёт один на чужбине и, хотя ноет по телефону, что соскучился, не заплакал ни разу! Разве это любовь? Разводиться с ним надо и выходить замуж за Феручио!” — горячо возмущалась моя подруга. История показалась мне ожившей сказкой о Золушке, и я подумала: “Везёт же людям!”
Всё свободное время мы проводили у моря, где у нас был свой эмигрантский уголок, все друг друга знали, и, хотя валялись на песке небольшими компаниями, были как одно целое, а наш пятачок даже получил в городке прозвище “Русский пляж”.
На нашем пляже я сразу обратила внимание на человека, резко отличавшегося от всех, во-первых, высоким ростом, во-вторых, огромным переносным магнитофоном, а, в-третьих, массивным золотым крестом на груди. Этот золотой крест на фоне кучи евреев выглядел, как бельмо на глазу. Человек лежал на животе в стороне от всех и с откровенным интересом разглядывал толпу. Несколько раз его взгляд останавливался на мне и внимательно как бы ощупывал сверху донизу. Я ёжилась и чувствовала себя неловко, потом не выдержала и злобно стрельнула глазами наглеца. Однако его моя неприветливость нисколько не смутила, он улыбнулся мне в ответ, как доброй знакомой, вдруг встал, не спеша, подошёл и сел рядом на песочек. От такого нахальства я просто вскипела, тем более, что все вокруг на нас тут же уставились.
— Вы не поможете мне разгадать интересный феномен, — к моему изумлению на чистейшем русском языке с чуть заметным акцентом обратился ко мне незнакомец, — когда раньше, лет десять назад, я выходил на пляж с магнитофоном и включал русские народные песни, ваши соотечественники сползались к моей подстилке со всех сторон, весь день проводили около меня, и я со многими очень подружился. А теперь я включаю вашу Аллу Пугачёву, и народ разбегается, будто я заразный, дружить никто не хочет. А мне скучно, я люблю русских, они интересные люди, у каждого своя история. В чём секрет?
— Секрет в том, — недовольно буркнула я, — что это другая эмиграция, это люди, которые много лет не могли выехать из России и были, как у вас называется, в “чёрном списке”. “Отказники” — от слова “отказ” вместо разрешения уехать, иными словами, отщепенцы — от своей страны отреклись, а в другую их много лет не пускали.
— Вы тоже отщепенец? — удивился незнакомец.
— Нет, я — отщепенка! — поправила я.
— От-ще-пен-ка, — медленно повторил незнакомец несколько раз. — Надо запомнить!
— А вы — итальянец? — не удержалась я.
— Конечно, — кивнул он.
— А русский язык откуда?
— Как откуда? От вас, от эмигрантов! Вот и сейчас, так хочется поговорить, а не с кем, лежу один, как дурак!
— Магнитофончик свой выключите и будете лежать, как умный, — усмехнулась я. — Ну, мне пора, чао!
— Чао! — Незнакомец легко встал и, не торопясь, вразвалочку пошёл к своей одинокой подстилке. Я собрала вещи и направилась к выходу.
— Чао! — помахала я рукой всем вокруг.
— Ты окончательно перешла на итальянский? — ехидно крикнул кто-то из толпы мне вслед.
“Так я и знала! Теперь на пару дней будет о чём болтать!” — с досадой подумала я и, сделав вид, что ко мне это ехидство не относится, глядя поверх голов, чтобы ни с кем не встречаться глазами, поторопилась уйти с пляжа.
Я быстро шла по центральной улице, когда вдруг почувстсвовала, что кто-то идёт рядом. Повернув голову, от неожиданности я остановилась. Незнакомец с пляжа как ни в чём не бывало стоял рядом со мной.
— Хочу вас проводить! — сообщил он мне.
— У нас принято спрашивать разрешения, и, вообще, мы не знакомы!
— Давайте познакомимся, — не сдавался итальянец, — меня зовут Феручио, а ваше имя я уже знаю!
Настроение моё моментально изменилось. “Интересно! — подумала я. — Неужели это тот самый безутешный “Ромео”, так беспардонно пристаёт на улице? Ведь не прошло и недели с тех пор, как он страдал и плакал настоящими слезами, расставаясь со своей “Джульеттой” — Иркой!”
Феручио, неправильно истолковав мой заинтересованно-любопытный взгляд, заботливо поправил лямочку сарафана у меня на плече и предложил:
— Поехали завтра в Рим. Никто не покажет его лучше, чем я!
И тут же добавил:
— Жду в восемь утра на вокзале!
Я не успела открыть рот, а Феручио быстрыми шагами уходил прочь и бежать за ним вслед по центрральной улице мне совсем не хотелось!
Остаток дня меня раздирали сомнения. Очень хотелось поехать в Рим, тем более с таким проводником! С другой стороны, я понимала, что это начало приключения, которое мне было не нужно, потому что я уже знала чем оно заканчивается.
“Не поеду!” — решила я перед сном и, проснувшись спозаранку, нарядившись в самое лучшее платье, неслась по улице к вокзалу, боясь опоздать.
Феручио в светлых брюках и рубашке в голубую полосочку, выгодно подчёркивающую загар, уже ждал на перроне. Глаза его казались ещё синее и, глядя на меня, излучали такой восторг, что я почувствовала себя самой красивой на свете.
Обычно мы ездили в Рим в общих вагонах третьего класса с деревянными полками, но в этот раз я попала в роскошное купе с мягкими бордовыми бархатными диванами. Феручио рассказывал смешные истории из нашей эмигрантской жизни в Ладисполе, я смеялась, и дорога в Рим показалась мне слишком короткой. Я с сожалением вышла из поезда, однако, чудеса продолжались.
Сколько раз, прежде бывая в Риме, я с завистью поглядывала на беззаботных счастливчиков, в маленьких кафешечках, прямо на улице, а теперь я сама сидела за белым кружевным столиком и пила вкусную холодную кока-колу, как будто я не бедная эмигрантка с непонятным будущим, а настоящая дама из высшего благополучного света!
Потом мы пошли в Ватикан. Очередь окружала собор тройным кольцом, как каменная стена средневековую крепость. Я приуныла, но Феручио, не останавливаясь и крепко держа мою руку, неведомымии путями из одной двери в другую провёл меня прямо в прохладную тишь музея. Задрав голову, глядя на расписные потолки и стены, я потеряла ощущение пространства и времени.
— Мадам! — тронул меня за плечо Феручио. — Сюда ещё можно вернуться, а сейчас пора обедать!
— Но ведь мы только пришли! — очнулась я.
— Мы здесь уже больше трёх часов! — уточнил Феручио, улыбаясь мне нежно и снисходительно.
Я вдруг почувствовала, что действительно проголодалась и ужасно устала. Мне вспомнился родной Ленинград и мой друг, Димка Борисов, который занимался в специальном кружке при Эрмитаже. Однажды он пригласил меня на экскурсию, которую обещал провести сам специально для меня. Мы ходили с ним из зала в зал, и Димка упоённо рассказывал о каждой картине интересные истории. Я внимательно слушала, стараясь не пропустить ни одной детали. Через пару часов ноги мои гудели, голова стала ватной, веки отяжелели, и я почувствовала, что если сейчас же не сяду, то упаду. Димка был свеж и полон бодрости, хотя он всё время говорил, как бы работал, а я только смотрела и слушала.
— Дим, как тебе удалось не устать? — сгорая от стыда за свою слабость, спросила я.
— Очень просто, — улыбнулся Димка, — это секрет всех экскурсоводов: в музее надо не смотреть на картины. Экскурсоводы часами говорят все наизусть, но на картины не смотрят.
Видимо, Феручио этот секрет знал, а может быть не смотрел на картины, потому что поход в Ватикан — естественное желание любого эмигранта, Феручио приходил сюда не со мной первой и смотреть на одни и те же шедевры ему просто обрыдло. Во всяком случае, он выглядел так, будто только что пришел.
— Ты не смотрел на картины! — решила рлдкусить его я.
— Конечно, нет, простодушно улыбнулся Феручио, — я смотрел на тебя! Это гораздо интересней, ты была прекрасна, когда так самозабвенно любовалась картинами!
Оспаривать такие комплименты мне сразу расхотелось. Мы вышли из музея и через несколько минут вошли в ресторан. У меня уже не было сил восхищаться. Я тихо млела в прохладной тиши полупустого зала, а Феручио заказывал какие-то диковенные закуски обязательно с макаронами под разными соусами и подливами. Принесли несколько видов живой рыбы. Феручио бросил на поднос взгляд, и, немного погодя, перед нами дымилось блюдо с одной из жертв его выбора. Во время десерта я перестала понимать что ем, находясь во власти чудесного неведомого вкуса.
Когда мы вышли на улицу, полуденный зной прошел. Ласковая теплынь манила на прогулку. Мы кидали монеты в фонтан Де Треви, и я чувствовала себя одрихэпбернской принцессой из любимого фильма, а вместо Грегори Пека рядом стоял красавец Феручио и так радовался моим восторгам, будто подоьное не у меня, а у него было впервые в жизни.
— Устала?— потрепал он меня по щеке.
— Немножко, призналась я, хотя на самом деле устала до изнеможения, но очень хотелось, чтобы этот прекрасный день длился подольше.
— Сейчас отдохнем, — пообещал Феручио и, взяв меня за руку, повел по таким магазинным улочкам, что глаза мои цеплялись за каждую витрину. На ходу, мысленно я примеряла то одно платье, то другое и представляла себе выражение лиц моих ленинградских подружек, если бы они увидели меня в этих нарядах!
Сюда, — галантно распахнул тяжелую дверь Феручио, и мы вошли в маленький холл с зеркалами в рамах с позолоченными завитушками. Такие же завитушки были на ножках столиков, ручках диванов и кресел и даже на полу весь ковер был разрисован завитушками. За позолоченно-завитушной стойкой в углу сидела дама непонятного возраста с гладкозачесанной головой, хотя завитушки, под стать интерьеру, пошли бы ей гораздо больше.
— Видимо, это отель, — равнодушно подумала я. — Какие дела у Феручио могут быть в отеле? А, ладно, не мое дело.
Феручио, между тем, о чем-то шептался с дамой за  стойкой. Я с удовольствием уселась в мягкое кресло. От усталости веки мои слипались, и я почти задремала, когда услышала знакомый голос:
— Мадам, зачем спать в кресле? Можно отдохнуть гораздо удобнее!
Я открыла глаза. Феручио стоял передо мной, улыбаясь и помахивая ключиком на колечке. Моя сонливость моментально улетучилась, и внутри у меня что-то сжалось.
— Значит, так? — улыбнулась я в ответ. — Ты меня прогулял, накормил и теперь, как уличную девку, привел в отель? Я должна расплатиться за полученное удовольствие? Ну, что ж, кванта это коста? 
— Ну, что ты! — вспыхнул Феручио. — Просто пойдем, примем душ, отдохнем. Почему ты мне не доверяешь?
— Ты хочешь, чтобы я тебе доверяла? Тогда давай договоримся сразу, — я перестала улыбаться и отчеканила, — ты не любишь меня, я не люблю тебя, ты не будешь разводиться, мы не будем жениться, ты будешь жить в Италии, я буду жить в Америке, и никто не будет делать аборты! Привет тебе от Иры, я живу у ее подруги и все знаю!
— А зачем тогда пошла? — огрызнулся Феручио.
— А затем, мой милый, что хотела посмотреть на эту неземную любовь, когда здоровенный мужик рыдает, как грудной ребенок! Хочешь упражняться в разговорах по-русски — пожалуйста, не хочешь — арривидерчи!  Иди, отдай ключ, не трать понапрасну деньги и время.
Мы, молча, вышли из отеля, молча, дошли до автобусной станции, молча, селив автобус и, молча, ехали.
Вдруг Феручио расхохотался:
— Э-гей, Мадам, почему ты — Феручио? Я привык, что я — Феручио! — Он обнял меня за плечи. — Не могу на тебя сердиться! Слушай, зачем живёшь у подруги? Почему не живёшь сама?
— Потому что квартиру мне не оплатить, дорого, а комнату никак не найти!
— Хорошо. Я поговорю с кем-то. Приходи завтра на пляж.
От автобусной станции в Ладисполе мы, с пониманием взглянув друг на друга, пошли в разные стороны, каждый к себе домой. На улицах было полно народу, все гуляли, отдыхая от дневной жары.
Феручио сдержал слово, и через пару дней я переехала в чудесную комнату на втором этаже, с огромным балконом во всю стену, на который падала тень от высоких деревьев. Зелёные ветки окружали перила, переплетаясь где-то наверху, и казалось, что комната выходит в сад. На балконе стояло кресло под большим синим зонтом. После обеда я брала книгу, садилась на балконе и читала, пока могла разобрать буквы, до самой темноты.
С Феручио, в основном, я встречалась на пляже. Мы болтали обо всём на свете. он откровенно рассказывал о своих любовных интрижках, а я ему о наших советских коммуналках.
К моему удивлению, о знаменитом итальянском кино Феручио знал меньше меня. Если громкие имена актёров ему были хоть немного знакомы, то о существовании легендарных итальянских кинорежиссёров он не имел никакого понятия и приходил в изумление от моей осведомлённости. А я не уставала удивляться его способности говорить по-русски.
— Вчера проходил по твоей улице, — говорил мне Феручио, — и видел сиротливо стоящий зонтик на балконе, а тебя не было!
“Сиротливо стоящий зонтик”… Не всякий русский так может сказать!
— …И я тебе повторяю: твой Феручио — агент КГБ! — кипятился мой приятель по пляжу Генка. — Я за ним давно слежу! Он тебе мозги полощет, а ты уши развесила!
— Гена, завидуют молча! — лениво возражала я, млея на солнышке. — Никакой он не агент, просто бабник, но у него хороший вкус, выбранные им интеллигентные женщины хорошо говорили по-русски, теперь, благодаря им, он хорошо говорит по-русски! Вот приедем в Америку, найди себе американку, и, если она в тебя влюбится, как русские влюбляются в Феручио, у тебя будет прекрасный английский!
— Что у тебя общего с этим Генкой? — раздражённо пожимал плечами Феручио, — ты, как огонь, а он — ни рыба, ни мясо!
— Правильно! Он — ни рыба, ни мясо, ты — агент КГБ, а я — огонь, которому вы оба полощете мозги! Хорошая компания! — хохотала я, и Феручио весело хохотал вместе со мной, он вообще, не умел обижаться и долго сердиться.
Я влюблялась в Рим всё больше и больше, а поездки с Феручио, который знал в Риме любой переулок, были, как праздник. Мы, не уставая, бродили по Пьяццо Навона, площади Венеции, площади Испании, и мне казалось, что я опять в Ленинграде. В улицах и площадях Рима угадывался знакомый архитектурный почерк Кваренги, Трезини, Растрелли… Днём мы обедали в ресторане, причём, каждый раз Феручио выбирал другой ресторан, где мы ещё не были.
— Послушай, — как-то раз сказал мне Феручио, — почему ты никогда ничего у меня не попросишь? Меня просят о чём-то все, кроме тебя, а я хочу сделать подарок тебе. Неужели ты ничего не хочешь?
— Хочу, — сказала я. — А не прошу ты сам знаешь почему. В отель я не хожу.
— А я хочу, чтобы ты попросила, ну, пожалуйста!
— Хорошо, — согласилась я. — Хочу в кино.
— Кино? Я говорю о подарке!
— А это и будет для меня лучший подарок. Я ведь хочу не просто кино. Я видела в Риме афишу. В это воскресенье премьера советско-итальянского фильма “Очи чёрные”, с вашим Марчелло Мастрояни, и попасть на неё я очень-очень хочу!
Феручио на минуту нахмурился, подумал и махнул рукой.
— Раз я обещал — попадёшь!
… Кинотеатр поразил меня своей роскошью, сравнимой, пожалуй, лишь со знаменитой Мариинкой в Ленинграде. Не смотряна дневной сеанс, дамы были в вечерних туалетах, а мужчины в смокингах. Наш джинсовый вид, наверное, кого-то шокировал, но виду никто не подал. Мне было всё равно, я ждала встречи с дамой с собачкой, с никито-михалковскими интонациями, со своими любимыми актёрами…
Половина фильма была по-русски, половина по-итальянски. Феручио переводил мне на ухо итальянскую речь, по щекам его катились слёзы, и он приговаривал: “Это всё про нас, про тебя и про меня!”
— Спасибо тебе, — сказал вечером, прощаясь, Феручио. — Все просят у меня магнитофон и косметику, а ты подарила мне фильм, который я никогда не забуду, как и тебя!
…Шёл четвёртый месяц моей жизни в Ладисполе. У меня было много знакомых, мы часто собирались по вечерам весёлой компанией на пляже и сидели почти до утра с шутками, песнями, разговорами…
Пришла и моя пора уезжать. В последний день перед отъездом, возвращаясь заполночь с прощальной гулянки, я столкнулась у дверей своего дома с Феручио. Он был в белых брюках, любимой голубой рубашке и тёмно-синем клубном пиджаке, с золотыми пуговицами.
— Где ты была? — кричал на всю спящую улицу Феручио. — Хотел вести тебя в ресторан перед отъездом! Пять часов тебя ждал, замёрз, шесть раз на стенку писал!!!
— Прости, — виновато бормотала я. — Мы ведь не договаривались, как я могла знать, что ты меня ждёшь?
— Жду, — всхлипнул Феручио. — Ты меня не любишь, а я тебя люблю. Приеду в Нью-Йорк, попробуй только сделать вид, что меня не знаешь!
— Конечно, приезжай, — обрадовалась я. — Весь город тебе покажу, всё-всё, кроме отелей!
— Издевай, издевай, — грустно покачал головой Феручио.
Мы обнялись.
— Чао, Феручио, — прошептала я.
— Чао! — и Феручио зашагал, не оглядываясь, по улице, а я смотрела ему вслед, пока его белые брюки не расстаяли в темноте…
На следующий день я прилетела в Нью-Йорк. Меня встречала моя тётя, мамина младшая сестра, уехавшая давно, лет двенадцать назад.
Тётя кинулась мне на шею и после первых объятий и поцелуев спросила… Нет, она не спросила меня о моей маме, её родной сестре, оставшейся в Ленинграде, она не спросила меня где мой муж, с которым я развелась перед самым отъездом…
— Девочка моя! Ты же ехала через Ладисполь, ну как там Феручио? — спросила меня тётя, и на её лице расплылось мечтательно-восторженное выражение.

Из разговоров…

Он:
—  Аллё, здравствуйте, я звоню по вашему брачному объявлению.
Она:
— А какая у вас машина?
Он:
— До свидания!

ГЕРА

Глава 1
 О холере в Одессе я помню с детства. Когда в присутствии моего отца кто-то начинал рассказывать небылицы, отец иронически поглядывал и спрашивал:
 — Ну, а что еще слышно по поводу холеры в Одессе?
И становилось ясно, что заливать дальше смысла нет.
 Я родилась в день свадьбы моих родителей, “через два года”, — поспешно добавляет мама каждый раз, когда об этом заходит речь. В то время мама только-только окончила медицинский институт и получила диплом детского врача, с отличием, поэтому меня кормили строго по учебникам, которые мама знала наизусть, и где было написано, что самое главное для новорожденного — грудное молоко.
 В тот год к бабушкиной гимназической подруге с Дальнего востока приехала в гости дочка с мужем. Клара, так звали дочку, была на последнем месяце беременности и сразу после приезда родила очаровательную дочку, Олечку, белокурую, с большими светлыми глазами. То ли от резкой перемены климата, все-таки Ленинград и Дальний Восток находятся на разных концах страны, то ли от тяжелого переезда молока у Клары было очень мало. Олечка плакала, Клара нервничала, а молока становилось все меньше. Время было послевоенное, тревожное и голодное. И тут вспомнили про нас. Бабушкина подруга сама привела дочку первый раз в нашу огромную коммунальную квартиру. Клара и моя мама сразу понравились друг другу и подружились. Маминого молока хватило на двоих. Олечка была спасена. Отсидев необходимые четыре месяца, пока без грудного молока было не обойтись, Клара с семьей уехала обратно на Восток. 
 Прошло двадцать лет…
 Во входную дверь позвонили три раза.
 “Нам”, подумала я и пошла открывать. На пороге стояла незнакомая женщина и молодая девушка.
 — Вам кого? — спросила я.
 Не отвечая, женщина вошла в квартиру и пошла прямо по направлению нашей комнаты, оглядываясь по сторонам и приговаривая: 
 — Помню, все помню, сюда, сюда!
 Девушка, застенчиво посматривая из-под светлого дождика челки, шла следом.
 Они вошли в нашу комнату. Мама вопросительно подняла глаза. 
— Вы не узнаете меня? — неожиданно всхлипнула женщина. На глазах у нее появились слезы. — Это же моя дочка, Олечка!
— Боже мой, Клара, Кларочка! — ахнула моя мама, и они с Кларой кинулись обниматься, хором рассказывая мне и Оле историю своего знакомства и нашего рождения, а мы смотрели друг на друга с удивленным любопытством.
Так я узнала, что у меня есть молочная сестра.

Глава 2
Отец Оли был военным и после многочисленных переездов получил назначение в Горький. Год назад Оля вышла замуж и переехала жить к мужу, в Одессу. Клара специально привезла ее в Ленинград, чтобы показать город своей молодости. К сожалению, отпуск у Клары быстро кончился, и она уехала домой, а Олечка осталась у нас еще на две недели. Так хорошо и интересно, как с ней, мне не было ни с одной подружкой. Мы гуляли по весеннему бело-ночному Ленинграду и болтали, не останавливаясь. Уезжая, Оля взяла с меня клятву, что я обязательно приеду к ней в гости, в Одессу.
Прошло еще несколько лет…
За год до того, как мне исполнилось двадцать пять лет, я вдруг испугалась. Надо мной Дамокловым мечом повис страшный ярлык “старая дева”.
Я стояла перед зеркалом. На меня смотрела счастливая физиономия с испуганными глазами.
“Бред какой-то! — подумала я. — у меня полно кавалеров!”
Но противный червяк поселился где-то внутри, надо всем смеялся, кусался, ехидничал и не давал ни минуты покоя. Весь ужас был в том, что я никак не могла влюбиться.
В школе мне нравился зеленоглазый мальчик двумя годами старше, влюбленный в свою одноклассницу, остроносенькую, с рыжими кудряшками. Она любила приговаривать, звонко смеясь:
— Где уж нам уж выйти замуж, мы уж так уж, как-нибудь! — а он любовался ей и так нежно улыбался, что у меня при виде этой улыбки щемило сердце. Любовь моя была тайной и безответной.
После школы, учась в институте, я мысленно сравнивала всех своих друзей с зеленоглазым мальчиком из школы, но победить его не мог никто, все были хуже.
На последнем курсе института, зная мою любовь к стихам, меня пригласили поехать со студенческой агитбригадой в подшефную деревню. На концерте я читала Константина Симонова:
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить 
Не постыдились вы когда-то…
 Эту женщину-предательницу из неизвестного города Вичуга я ненавидела всей душой и читала так, как будто она стояла передо мной, и не Симонов, а я бросала ей в лицо:
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно не нужным словом…
 Концерт кончился заполночь. Зрители разошлись, а нас оставили ночевать в клубе. Все развернули привезенные пакеты с едой, на сцене соорудили подобие стола, расселись на ящиках, и начался пир. Бывалые агитбригадники достали привезенную водку и стаканы. Через час пылкие чтецы, певцы и задорные танцоры стали похожи на забулдыг, которых я видела около пивного ларька возле нашего дома, а студентки-активистки, приехавшие поднимать культуру, визжали и хохотали, как самые настоящие деревенские Дуньки на сеновале. На полу творилось такое, что смотреть по сторонам было просто неудобно, а спрятаться некуда. Я сидела в кулисах, зажав в кулаке вилку, острием вверх, и думала:
 “Если кто сунется, всажу куда попало!”
 — Эй ты, поэтесса, — передо мной, покачиваясь, стоял Мишка, известный институтский ловелас, который никакими талантами не отличался, но всегда был там, где выступали другие. — Я уже тут всех перецеловал, кроме тебя! А ты чего прячешься? Целоваться не умеешь?
 — Умею, — огрызнулась я, — но не с общественной плевательницей! 
 — Ах, вот оно что! — ухмыльнулся Мишка. — Для принца себя бережешь? А знаешь анекдот? Армянское радио спрашивают: “Что лучше — красивая жена, но неверная, или некрасивая, но верная?” Армянское радио отвечает: “Лучше есть торт веселой компанией, чем черный хлеб в одиночку!” Поняла, поэтесса? Ну, я пошел, мне некогда!
 С этими словами Мишка рухнул на пол, где стоял, и попал прямо в чьи-то жаркие объятия, а мне пришлось пересесть подальше. Наблюдать то, что творилось у меня под носом, я не могла, а закрыть глаза боялась.
 Хотя я и хорохорилась, но грязный намек пьяного Мишки здорово меня задел, о чем я, приехав домой, поделилась со своей институтской подружкой, Наташкой.
 — Не обращай внимания, он — идиот, а ты — ненормальная, — поставила все на свои места Наташка. — Ну, ничего, теперь я займусь твоим воспитанием!
 Через несколько дней, в субботу, Наташка неожиданно ворвалась ко мне домой.
 — Собирайся, едем на день рождения! 
 — К кому? Меня никто не приглашал, — удивилась я.
 — Неважно, я тебя приглашаю! День рождения у моего друга. Поехали!
 Мы вызвали такси, и через час оказались в каких-то новостройках, неизвестно где. Дверь открыл незнакомый мне парень, с которым Наташка, здороваясь, зацеловалась так, что мне пришлось покашлять, чтобы обо мне вспомнили.
 — Поздравляю вас с днем рождения! — вежливо сказала я.
 Парень странно взглянул на меня, потом на Наташку, которая махнула рукой и, пробормотав то ли ему, то ли мне свою любимую фразу “Не обращай внимания!”, потащила меня в комнату.
 За небольшим накрытым столом сидел еще один гость. Он был похож на грузинского князя. Тонкие черты лица, черные усики, на смуглом лице чуть заметный румянец.
 — Арон, — представился “князь” и оглядел меня долгим взглядом сначала сверху вниз, потом снизу вверх.
Сели за стол. Чтобы нарушить неловкую паузу, я отважилась спросить:
— Кто сегодня именин… — и осеклась, потому что Наташка под столом больно наступила мне на ногу и, как мне показалось виновато улыбнулась своему кавалеру. Я почувствовала себя полной дурочкой и решила больше рот не открывать вообще.
Наташкин приятель включил магнитофон. Заиграла медленная томная музыка. Арон пригласил меня танцевать. Мы, чуть покачиваясь, топтались посередине комнаты. Когда я оглянулась, ни Наташки, ни ее кавалера в комнате не оказалось.
— А где ребята? — забеспокоилась я.
— Пошли посмотреть квартиру моего друга, — успокоил меня Арон, — здесь живу я, а он — этажом ниже. Не волнуйся, танцуй!
Мы еще немножко потоптались, и вдруг Арон совершенно спокойно, как само собой разумеющееся, одной рукой придерживая меня, другой расстегнул ширинку и вытащил наружу все свое мужское хозяйство. Я рванулась, но не тут-то было. Нежное объятие моментально обернулось железными тисками. Под музыку сладкого танго мы молча боролись, вернее, даже не боролись, а дрались, потому что я отбивалась, как могла.
Дело было в июне, и мое легкое шелковое платьице через минуту пестрой бабочкой полетело через всю комнату. Краем глаза я увидела равнодушное и остервенелое лицо Арона. Не выпуская меня из тисков, он быстрым и хорошо отработанным движением скинул с себя одежду, швырнул меня на диван и навалился сверху. Издевательски улыбаясь, он лежал на мне и смотрел прямо в глаза, как бы спрашивая: “Ну, будешь еще рыпаться?” За эти десять-пятнадцать минут драки, которые показались мне вечностью, не было сказано ни одного слова.
Я смертельно устала и почувствовала, что у меня нет больше сил. Казалось, меня придавило огромной тяжелой плитой, я не могла пошевелиться. И тут меня прорвало:
— Ты, еврей, тебя еврейская мать родила! Как же тебе не стыдно так поступать со мной? Делай что хочешь, но учти, я домой не пойду. Я выйду из твоей квартиры и повешусь на первом же суку. Понял?
Выражение лица Арона внезапно изменилось. Он первый раз посмотрел на меня осмысленно и недоверчиво.
— Ты что — еврейка?
— Да, я еврейка, а ты — сволочь! — закричала я с такой ненавистью, на которую только была способна.
— Докажи!
— К счастью, у меня паспорт в сумке, иди посмотри, подлец!
Арон сполз с меня и, как был голый, пошел в коридор, где у зеркала я оставила сумочку. Я, полуодетая, прикрылась диванной подушкой и, дрожа от ужаса, сжалась в комок на диване.
— И вправду еврейка, — пробормотал Арон, перелистывая странички моего паспорта. Потом он подобрал платье и швырнул его мне вместе с паспортом.
— Одевайся и мотай отсюда!
На ходу приводя себя в божеский вид, я кинулась к двери.
— Мы-то вас бережем, кому вы только достаетесь? — крикнул мне вслед Арон.
После этого злополучного “дня рождения” с Наташкой я рассорилась и ни в какие компании меня заманить было абсолютно невозможно. Я сидела дома и читала.

  Глава 3
 Наконец, я окончила институт и перед выходом на первую работу на месяц поехала на юг с подружками. Благодаря чьему-то папе, мы сняли квартиру на биостанции, под Коктебелем. Въезд разрешался по пропускам, поэтому народу было мало, только сотрудники. Поначалу мы отдыхали и блаженствовали, наслаждаясь пустынным пляжем и безлюдным морем, а потом заскучали. Хотелось приключений.
 Так получилось, что подружки мои с кем-то познакомились, каждый вечер убегали на свидания, а я бродила одна по берегу, читала и делал вид, что вся эта поцелуйная суета меня совершенно не волнует. Наверное, я хорошо прикидывалась, так как подружки нисколько не сомневались, что я из другого теста, и, кроме поэзии и музыки, ни о чем другом не думаю. Днем на пляже они с восторгом слушали стихи, которых в моей голове было несчетное количество, а вечером с виноватой улыбкой прощались со мной и убегали.
 Как-то раз девочки пришли радостные и возбужденные.
 — Вечером все идем на свидание! — объявили они.
 В назначенное время мы собрались в беседке у моря. Народу было много. Все шумели, о чем-то спорили. Незаметно шутки становились все язвительнее, смеялись уже не все, а как-то по очереди. Толпа явно раскололась на два лагеря, женский и мужской, каждый старался куснуть побольнее другого. Наконец, все окончательно разругались и стали обиженно расходиться. Я никого не знала, в темноте ничего не могла разглядеть и тихо просидела в углу весь вечер.
 — разрешите вас проводить, — вдруг услышала я над собой приятный баритон. Я подняла глаза и обомлела. Передо мной стоял настоящий красавец. Высокий, с шапкой темных вьющихся волос, загорелый до черноты, с огромными глубокими коричневыми глазами и маленьким почти женским ртом, один уголок которого насмешливо задирался вверх, а другой язвительно опускался вниз.
 — Проводите, — согласилась я, и мы пошли в противоположную от дома сторону, в парк на берегу моря.
 Гера, так звали моего нового знакомого, как и я оказался из Ленинграда, где окончил медицинский институт, защитил кандидатскую диссертацию и работал на биостанции в научно-исследовательской группе, которая искала что-то в мозгу у рыб и дельфинов. История его жизни напоминала приключенческий роман.
 Дед Геры, прусский немец из Германии, очень богатый человек, женился на прусской немке в 1991 году. Свадебное путешествие чудак-миллионер решил провести в России, которая манила его романтическим словом “революция”. Приехав туда в самый разгар гражданской войны, он пришел в восторг от большевистских идей, вступил в Красную Армию и погиб под Перекопом. Его жена осталась в России и, спустя несколько лет, вышла замуж второй раз опять за прусского немца, на сей раз коммуниста-тельмановца, бежавшего в Россию от фашизма. От этого брака появилась хорошенькая девочка, Ирма. Вскоре тельмановца, как водится, арестовали и расстреляли как врага народа. Ирма осталась жить с матерью в Ленинграде, рано вышла замуж за еврейского мальчика Рому, и через полгода после свадьбы родила Геру — наполовину еврея, наполовину прусского немца.
 — Вот такой я недоношенный, — закончил свой рассказ Гера, — отсюда и все мои неприятности.
 В тот вечер я первый раз явилась домой позже всех, и под впечатлением сразу же уселась за письмо маме, в котором подробно описала, с каким замечательным человеком мне посчастливилось познакомиться.
 Мы встречались каждый день. Гера оказался прекрасным рассказчиком, и я готова была слушать его без конца. Сердце мое замирало от восторга. Я влюбилась еще больше, чем когда-то в зеленоглазого мальчика из школы! Постепенно от захватывающих бесед мы перешли к страстным поцелуям, и тут выяснилось, что Гера женат. Сообщил он об этом как бы между прочим, безразлично-обреченно. Я растерялась, не зная как на это реагировать. Домой я ушла в полном смятении. Мне совсем не хотелось выступать в роли роковой разлучницы, но и отказываться от того, о ком я всю жизнь мечтала, у меня не было сил. Всю ночь и весь следующий день я разговаривала сама с собой и никак не могла договориться. Чем ближе было к вечеру и часу свидания, тем меньше у меня оставалось уверенности в том, что я смогу жить как раньше, до встречи с Герой. Наконец я созрела. “Плевать! Маме ничего не скажу. Она в жизни не узнает, что мой избранник женат. Я люблю, а это — главное. Уводить его из семьи я не собираюсь. Мне почти 25 лет, и я не хочу оставаться старой девой. И слава Богу, что избежать этого можно по большой любви, а не просто так”. Я сразу же успокоилась и собиралась на свидание, полная грандиозных планов и надежд.
 Письмо от мамы хозяйка квартиры принесла мне в последнюю минуту, когда я была почти на пороге. Я решила не задерживаться и прочесть его прямо при Гере. Мама, в отличие от всех остальных врачей в мире, писала красивым хорошо разборчивым бисером: 
 “Дорогая доченька! Получила твое письмо, где ты с восторгом описываешь своего нового знакомого. Наверное, это — судьба, потому что ваша взаимная симпатия имеет наследственные корни. Герина бабушка, Валентина, дружила с твоей бабушкой всю жизнь. Они вместе учились в гимназии и нежно любили друг друга до самой смерти. Сын Валентины, Рома, и его жена, Ирма, ровесники моего брата, твоего дяди Яши. Я помню Геру в Самарканде, в эвакуации, где он, совсем маленький, был со своей мамой, очень красивой женщиной. Насколько мне известно, Гера рано женился, у него есть сын, но кто знает, какое положение сейчас…”
 Я дочитала письмо до конца. Мы оба молчали, потрясенные проделками судьбы. Гера сидел застывший. Я боялась проронить звук, вопросительно на него смотрела.
 — Чтоб завтра же тебя здесь не было, — вдруг заявил он.
 — Как? — не поверила я.
 — Завтра же уедешь, поняла? — отрезал Гера и ушел.
 Я осталась сидеть, уставившись в письмо, ничего не видя от слез. Раз Гера так решил, надо уезжать. Но куда? Возвращаться домой не хотелось…
 И тут я вспомнила про Олю и нашу клятву. На следующий день с утра я побежала на почту и послала в Одессу телеграмму, где спрашивала разрешения приехать в гости. Подружкам я взахлеб описывала Олю, рассказывала о нашей дружбе, о том, как необычно мы встретились. Весь день я не находила себе места, ждала ответа, потом не выдержала и ушла до вечера в парк, бродила по аллеям, где гуляла с Герой, сидела на нашей скамеечке, вспоминала каждое слово из наших разговоров и все не могла поверить, что такое бывает. Когда я вернулась домой, из нашей комнаты доносился страшный шум. Я вошла. Все замолчали и уставились на меня, как будто впервые увидели. На столе лежала долгожданная телеграмма: “Приезжай. Жду. Целую. Миша”.
 — Оказывается, твою замечательную Олю зовут Миша, — съязвил кто-то, не выдержав, — ну и тихоня!
 — Честное слово, я понятия не имею, кто такой Миша, — оправдывалась я, — ой, кажется, это — Олин муж, но я его никогда не видела!
 — Ты его не видела, а он тебя ждет и целует. Так мы тебе и поверили! — не унимались подружки. Я махнула рукой и пошла собирать чемодан. “Разберемся, — подумала я, — этот Мишка-шутник у меня получит!”
 На следующий день я улетела в Одессу. Гера не зашел даже попрощаться.

Глава 4
 Одесса встретила меня ласковой погодой и ощущением праздника. В Ленинграде так бывало только Первого мая, когда веселая толпа несет тебя помимо твоей воли, и ты заранее знаешь, что все кончится праздничным столом. 
 Прямо с аэродрома Оля привезла меня на пляж, купаться. Нас окружили полуголые Олины друзья, и я, одетая в дорогу, чувствовала себя, как в шубе среди папуасов.
 — Оля! — к нам пробирался мокрый, только что выскочивший из моря широкоплечий крепыш. Брызги летели от него во все стороны, пугая прохладой раскаленную на солнце толпу.
 — Знакомься, мой муж Миша, а это и есть моя молочная сестра,  Знакомься, мой муж Миша, а это и есть моя молочная сестра, — представила на друг другу Оля.
 — Мы знакомы, — я вынула телеграмму и протянула ее Оле.
 — Ну, что ж, — скомандовала моя решительная подружка, — целуй, раз обещал!
 Миша и я обменялись вопросительными взглядами и уставились на Олю, а ребята вокруг хохотали и подначивали:
 — Целуй, Мишка, не теряйся, будешь знать как писать телеграммы!
 — Оль, я пошутил, — виновато пробормотал Мишка.
 — Ничего не знаю, — стояла на своем Оля, — целуй и все!
 — Ну, ладно, — вдруг повеселел Мишка, схватил меня и стал смачно целовать в обе щеки. Я изо всех сил старалась увернуться. И лицо, и платье у меня стали мокрыми от Мишкиных объятий. 
 — Хватит, — королевским жестом сжалилась над нами Оля, — все свободны!
 Так бурно начались мои одесские каникулы.
 Оля жила с родителями Миши. Ее свекровь, Вера Павловна, светилась добротой и уютом. Все называли ее “мама Вера”. Не прошло и дня, как я невольно обращалась к ней так же, не испытывая при этом никакой неловкости.
 Миша работал физиком. Его друзья-одноклассники тоже. В те годы вся страна, не отрываясь, следила по телевизору за выступлением веселых и находчивых студентов. Зимой Мишкины друзья соревновались в остроумии в разных командах, изображая из себя соперников, а летом собирались дома, в Одессе, и весело смеялись, вспоминая особенно удачные шутки и ответы. Проводить время в такой компании было одно удовольствие. О Гере я старалась не думать. Однако, находясь постоянно среди молодых и очень интересных парней, не могла себя заставить пококетничать, что в принципе мне было очень присуще. Я как будто переболела. Какой-то кусок души оторвался и тихонечко дрожал внутри всякий раз, когда я вспоминала о Гере. Видимо, в эти минуты с моего лица сползала обычная улыбка, потому что Оля всякий раз тревожно спрашивала:
 — Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь? “Я себя вообще не чувствую,” — хотелось ответить мне, но вместо этого я делала глубокий вдох-выдох и напяливала на лицо привычную неозабоченность. 
  Время пролетело незаметно. Надо было уезжать. Я начала паковаться. В тот день мама Вера пришла с работы встревоженная.
 — Говорят, в Одессе холера, уехать нельзя, все закрыто.
 — Кто говорит? — деловито уточнила Оля.
 — На работе сегодня все говорили, — неуверенно посмотрела на нее мама Вера.
 — Мы не будем жить слухами, — решительно заявила Оля, — вы что, не знаете Одессу? “На Пересыпи меридиан лопнул, вода хлещет, все заливает!” — нам эти сплетни знакомы. Вот я сейчас позвоню и все узнаю.
 Оля посмотрела в телефонную книгу и набрала нужный номер.
 — Это санэпидстанция? Скажите, пожалуйста, правда, что в Одессе холера?
  — У вас жидкий стул? — поинтересовались в ответ.
 — При чем здесь мой стул? — возмутилась Оля. — Я просто хочу знать, есть ли в Одессе холера или нет?
 — Девушка, не паникуйте, — ласково отвечали со станции, — вы уверены, что у вас не жидкий стул?
 — Слушайте, я совершенно здорова, — не сдавалась Оля, — я хочу знать правду.
 — У вас в семье у кого-то понос? — не унимались заботливые работники санэпидстанции. — Какой ваш адрес?
 — Зачем вам мой адрес? — уже кричала Оля. — Ни у кого нет поноса, нам надо знать, есть холера или нет!
 — Не волнуйтесь, вам будет оказана помощь! — кричали Оле в ответ. — Срочно назовите свой адрес, машина уже на выезде! 
 Оля гневно бросила трубку на рычаг.
 — Ничего не понимаю! Да ну их! Нечего об этом думать!
 Однако уехать мне не удалось.  В аэропорту было столпотворение. Бесцельно протолкавшись там несколько часов, мне пришлось вернуться обратно. Город закрыли. Я безнадежно застряла у мамы Веры, все время чувствуя себя виноватой, сама не зная в чем. Слухи о холере принимали все более серьезный характер. Люди пугали друг друга рассказами о знакомых своих знакомых, смертельно заболевших страшной болезнью. Говорили, будто больные падают прямо на улице и тут же умирают. Пляжи опустели, поскольку считалось, что главная зараза в морской воде.
 Однажды мы с Олей и мамой Верой шли по улице. Прямо на тротуаре валялся жуткий человек, полуголый, грязный и обросший. Прохожие брезгливо обходили страшное место, бросая на упавшего испуганные взгляды. Первая не выдержала сердобольная мама Вера. Приблизившись к неподвижно застывшей фигуре, она осторожно наклонилась и жалобно спросила:
 — Гражданин, а гражданин, скажите пожалуйста, вы больной или пьяный?
 Жуткий человек вдруг ожил, медленно повернул голову, приподнялся на локте и заплетающимся языком прорычал:
 — Кто пьяный? Я пьяный? Сама ты пьяная!
 И опять бездыханно упал и замер. Мы прохохотали всю дорогу домой, но смех смехом, а в Ленинград мне было не попасть, и с каждым днем злоупотреблять гостеприимством мамы Веры становилось все более неудобно.
 Как-то вечером на огонек зашли два Мишиных друга — Саша и Володя. Оба москвичи, они застряли в холере, как и я. От них мы впервые услышали новое слово “обсервация” — полубольница, полулагерь, где надо было отсидеть положенное время, и только тогда разрешалось уехать. Проникнуть в это таинственное место было совершенно невозможно, так как желающих уехать было гораздо больше, чем свободных мест. Однако Сашин отец, знаменитый академик, через Москву устроил сыну и его другу счастливую возможность попасть в эту недосягаемую обсервацию. Прочие смертные, такие как я, не имеющие всесильных родственников, были обречены либо умереть от холеры на чужбине, то бишь в Одессе, либо томиться в ожидании своей бессрочной очереди.
 — Так, — сказала Оля, — будешь Сашина невеста.
 — Какая невеста? — хором удивились мы.
 — Обыкновенная невеста, — пояснила Оля, — будешь умирать от любви, цепляться за него и причитать, что кроме него у тебя никого на свете нет.
 Мы сидели ошарашенные. Саша тем, что у него вдруг объявилась невеста, а я — той необыкновенной ролью, которую мне предстояло сыграть. Но другого выхода не было. Разработали план, все было продумано до мелочей.
На следующий день, как договорились, в двенадцать часов ночи все вместе мы приехали за город, к воротам обсервации. Полночь была выбрана не случайно. Куда можно отправить несчастную одинокую девушку среди ночи? Именно на это обстоятельство был направлен наш хитрый расчет. Оля с Мишей спрятались в кустах, на случай, если меня никто не пожалеет, чтобы я действительно не осталась одна в темноте.
 Саша позвонил в звоночек на проходной. Нервы мои не выдержали, и я стала тихо шмыгать носом, по моим щекам покатились настоящие слезы. Мне действительно стало себя очень жалко.
 — Ну, артистка, дает! — восхищенно прошептал Володя.
 Ворота отворились. На пороге стояли две фигуры в белых халатах и масках. Чувствуя себя ответственным за всю нашу авантюру, Саша смело сделал шаг вперед, как щит держа перед собой письмо из Москвы. Я дрожала сзади, тихо подвывая:
 — Сашенька, миленький, куда же мне деваться?…

Глава 5
 Ничего страшного не произошло. Нас всех забрали, и по каким-то еле видимым в темноте дорожкам привели к маленькому домику. Открыли дверь. Мы вошли в комнату, в которой стояли две кровати, стол и два стула, еще одна дверь вела в ванную. Фигуры в белых халатах, ни слова не говоря, ушли и через десять минут вернулись, притащив еще одну кровать.
 — Живите, — промолвили фигуры и скрылись в темноте.
 И началась наша жизнь в обсервации.
 Утром, при свете дня, выяснилось, что место, куда мы попали — концлагерь санаторного типа. Все вокруг опутано колючей проволокой. Отойти от домика было невозможно, так как на расстоянии метра от него проходил шнур с сигнализацией. Еду нам приносили безликие, в масках и белых халатах, приведения.
 Ребята знали, на что шли, и хорошо подготовились, поэтому с утра до вечера играли в карты, курили и пили пиво, которое предусмотрительно принесли с собой целый чемодан. Поскольку ни то, ни другое, ни третье мне было не интересно, я сидела на крылечке и разглядывала своих неожиданных сожителей.
 Внешне Саша и Володя были похожи на Пьеро и Арлекина. У Саши уголки больших серых глаз и уголки губ параллельно смотрели вниз. Он был невысокий, немногословный и какой-то то ли грустный, то ли злой. На меня он бросал такие угрюмые взгляды, будто я и вправду собиралась его окольцевать. Володя, наоборот, шумный, большой, киноактерно красивый, постоянно хвастался своими влюбленными подружками и почему-то, вымыв руки, вытирал их исключительно об занавеску в комнате. О тот, и другой меня раздражали. По сравнению с Герой они оба казались мне безхвостыми щенками. Я мысленно называла себя неблагодарной свиньей и старалась вести себя как можно незаметнее, чтобы случайным жестом или замечанием не выдать своего настроения. Тем ни менее, не видя в моих глазах привычного обожания или восхищения, и Саша, и Володя делали вид, что в комнате кроме них никого нет. Однажды, случайно, я услышала, как Саша говорил Володе:
 — Странная какая-то девчонка. Другая бы от счастья умерла, живя с нами вместе, а эта не обращает никакого внимания!
 — Как же, не обращает, — возразил Володя, — ты, что не видишь, как ее корежит, когда я руки об занавеску вытираю!
 Через неделю нашего добровольного ареста поздно вечером кто-то постучал в окно. Володя, который спал ближе к выходу, открыл дверь. На пороге стояли Оля и Миша. От неожиданности каждый из нас замер на своем месте, глядя на ночных гостей, как на пришельцев из другого мира.
— Ребята, у меня потрясающая жена! — отдуваясь и отряхиваясь, вошел в комнату Миша. — Она провела меня сюда через такие преграды, что вы себе даже представить не можете. Мы ползли по-пластунски!
 Оля, скромно улыбаясь, снимала с одежды прилипшие травинки и палочки. Мы наперебой начали рассказывать про наше заточение, шикая друг на друга, боясь, что нас поймают с посторонними, и мы будем уже не стерильными, а значит, не сможем уехать в положенный срок. Мы болтали, а Миша слушал, вздыхал и приговаривал:
 — Все-таки Оля — необыкновенная женщина, честное слово! 
 Никто с ним не спорил. Мы чувствовали себя подпольщиками в стане врага. Просидев пару часов, Оля с Мишей ушли так же, как и пришли, по-пластунски.
 Каждые пять дней в обсервации проводилась проверка. Анализы кала собирали по комнатам, по принципу “одна комната — одна баночка”. Считалось, что если человек заболел, то его соседи так или иначе обречены. Носить эту вонючую баночку в лабораторию никто не хотел, поэтому мы честно бросали жребий. Как-то раз я впервые проиграла, и нести анализы пришлось мне. Я не знала точно, где находится лаборатория, поэтому, увидев несколько человек у стоящего в стороне домика, подошла и, приветливо поздоровавшись, спросила:
 — Скажите, пожалуйста, здесь находится лаборатория?
 Люди шарахнулись от меня и с неподдельным ужасом закричали:
— Отойдите от нас, вы не из нашей баночки! 
Все вокруг были напуганы, а потому бдительны, чтобы как можно быстрее уехать.
Через несколько дней, в сопровождении группы солдат с автоматами, нас вывезли на аэродром и отправили по домам. Провожать нас не разрешалось, чтобы холерные микробы провожающих не марали стерильную чистоту отъезжающих и оставались там, где им положено быть, в родной Одессе.

Глава 6
 Домой я приехала грустная и подавленная.
 — Мама, расскажи про Геру, — попросила я, когда стало особенно тошно.
 Про Геру мама знала мало. Зато хорошо помнила его родителей. Рома, отец Геры, был очень хороший и умный мальчик. Он даже сделал какой-то доклад в девятом классе, о котором писали в научном журнале. Наша бабушка, мамина мама, всегда ставила Рому в пример. Когда мамин брат получал двойку, бабушка причитала, какая счастливая ее подруга Валентина, у которой сын Ромочка не только сам отлично учится, но еще занимается со своей одноклассницей Ирмочкой, а не бегает по улице с дурацким мячом, от которого никакого толку!
 — Вдруг, — продолжала свой рассказ мама, — бабушка замолчала и не вспоминала про Ромочку больше двух недель, что было странно и непривычно. На все ехидные вопросы, как там Ромочка, бабушка только отмахивалась и тут же переводила разговор на другую тему. Однажды бабушка не выдержала и поделилась, что у Валентины жуткие неприятности. Ирма беременна. Ее выгнали из школы. Рома тоже ушел из девятого класса.
— Боже мой, они ведь сами еще дети! — стонала бабушка.
— Срочно сыграли свадьбу, и через полгода родился Гера, — закончила свой рассказ мама.
“Вот тебе и недоношенный!” — вспомнила я любимую Герину шутку. “Когда-нибудь я его успокою, — размечталась я. — Расскажу ему историю его появления на свет, и он поймет, что он был совершенно нормальный, немного не вовремя родившийся, но вполне полноценный ребенок”.
Возможность успокоить Геру представилась мне очень не скоро. 

Глава 7
 Прошло десять лет.
 За это время папа мой умер. Мама и брат переехали в двухкомнатный кооператив. Огромную комнату в коммуналке на Петроградской стороне я выменяла на однокомнатную квартиру в новостройках, но жила у мамы, а квартиру сдавала. Я успела выйти замуж за день до того, как мне исполнилось 25 лет, избежав страшного клейма “старая дева”. Точнее, от этого клейма я избавилась за две недели до свадьбы. Жильцы из моей квартиры съехали, и мой будущий муж сделал в ней ремонт. Жили мы с ним на разных концах города. Приехав после ремонта навести в квартире порядок, мы поглядели друг на друга и поняли, что больше никуда не поедем. Я позвонила маме и сообщила, что первый раз в жизни ночевать домой не приду. Мама помолчала, а потом строго произнесла: 
— Если тебе кто-нибудь что-нибудь скажет, можешь ответить: ”Мне мама разрешила!”. 
 Помню, мой муж очень смеялся, узнав, что он будет “первооткрывателем”. То, из-за чего люди в романах кончали жизнь самоубийством, для него, как оказалось, не имело никакого значения. Через год мы развелись. Я осталась одна с дочкой. Девочка часто болела. Врачи советовали уехать к морю, где меньше людей, чтобы дать покой нервной системе ребенка. Я не знала, что мне делать, на юге было дорого и многолюдно.
 Теплым апрельским днем я шла по набережной Невы, любуясь золотым шпилем Петропавловки. Навстречу мне шел высокий худой мужчина. Я прошла мимо, вся в своих невеселых мыслях. Вдруг кто-то позвал меня по имени. Я обернулась. Исподлобья, вполоборота на меня смотрел Гера. Та же шапка волос, теперь уже черно-бурая, огромные коричневые глаза, в лучиках морщин, и тот же насмешливый рот, с презрительно смотрящим вниз уголком. Мы молча обнялись и стояли, не шевелясь, несколько минут. Потом пошли, сели на лавочку.
  — Расскажи мне о себе, — попросил Гера и, пока я рассказывала печальную историю своего замужества, целовал мне то одну руку, то другую.
 — Так, — сказал он под конец, — забираешь дочку и в июне едешь ко мне в Крым, помнишь еще?
 — Конечно, помню, — вздохнула я, но ведь там закрытая зона, нужен пропуск.
 — Не волнуйся, — ответил Гера, — и пропуск тебе сделаю и комнату сниму. Приезжай.

Глава 8
 В начале июня мы с дочкой прилетели в Крым и, промучившись два часа на жаре в пыльном автобусе, полумертвые от усталости, добрались до ворот Коктебельского заповедника. Нас ждал обещанный пропуск. Охранник провел нас к хозяйке. Комната была большая и прохладная, с отдельным выходом в садик, где стояли стол и скамеечка. Пели птицы. Пахло сладкими цветами. Где-то близко слышался шум моря. Нам казалось, что мы попали в рай.
 Вечером я уложила дочку спать и вышла в садик. Пришел Гера. Мы сидели на скамеечку и тихо вспоминали, как были здесь много лет назад. Гера стал доктором наук и почти весь год жил и работал на биостанции, как и раньше что-то изучая в мозгу у дельфинов.
 — Как твоя семья? — спросила я.
 — Сын уже большой, жена все так же. Два месяца в году я могу их выдержать, остальное время живу здесь, — ответил Гера.
 — Один? — ужаснулась я. — Почти весь год один?
 Вместо ответа он обнял меня и поцеловал так, что я забыла обо всем на свете, казалось, что я ждала этого поцелуя все эти годы.
 На следующий день мы с дочкой вышли на маленький пляж. Все утро, кроме нас, никого не было, и только после полудня на берегу начали появляться сотрудники биостанции в белых халатах, одетых прямо на плавки и купальники. Они сидели и лежали отдельными группками, вполголоса разговаривали, время от времени с любопытством поглядывая в нашу сторону. Неожиданно перед нами возникла маленькая изящная фигурка.
 — Скажите, пожалуйста, — наклонилась к нам симпатичная приветливая девушка, — это вы — женщина Геры? 
 Я оторопела.
 — Почему вы решили, что я его женщина?
 — Но он же вас привез!
 — Он помог мне приехать, — поправила ее я, — у меня ребенок нездоров.
 По моему тону и выражению лица было видно, что такая задушевная беседа с незнакомым человеком мне не по вкусу.
 — Вы меня извините, пожалуйста, — сказала девушка и села рядом со мной на подстилку, — мы тут все живем одной большой семьей, и друг про друга все знаем.
 — я не член вашей семьи, и про меня вам знать совершенно не обязательно.
 — Вы не сердитесь, — продолжала девушка, — я хочу вам что-то сказать для вашей же пользы.
 — Мне известно, что он женат, — нетерпеливо возразила я, всем своим видом давая понять, что эта беседа действует мне на нервы, и я хочу ее побыстрее закончить.
— Вы имеете в виду жену в Ленинграде? — поинтересовалась девушка. Обхватив руками коленки, она явно не собиралась слезть с моей подстилки. — У него еще здесь две жены, одна с ребенком, — добавила девушка, не дожидаясь моего ответа.
— Как же они ладят? — изумилась я.
— Они не ладят, — пояснила девушка, — плачут, кричат, иногда приезжает жена Геры из Ленинграда, и тогда они все дерутся.
— А Гера? — не веря тому, что слышу, спросила я.
— А Гера пьет, — просто ответила девушка, встала и вернулась к своим друзьям.
В тот вечер Гера не пришел. На следующий день тоже. Я гуляла с дочкой, читала, писала письма. Гера появился только через неделю, страшно худой, от загара даже не черный, а обуглившийся.
— Привет, — поклонился он, глядя по привычке исподлобья. Крепко пахнуло спиртным.
— Пьешь, — заметила я.
— Бывает, — согласился он, — ну. Тебя уже проинформировали?
— А как же? — съязвила я. — У тебя здесь прямо гарем. Как бы с битой мордой не уехать!
— Боишься? — насмешливо подначил Гера.
— Боюсь, — поддержала его тон я, — мне только этого не хватало. Специально так далеко ехала, чтоб меня за чужого мужа побили.
— Так что будем делать? — вызывающе произнес Гера.
— Ничего! — отрезала я. — Если уж по молодости ничего не наделали, то сейчас и подавно незачем, и, вообще, не люблю я в топе толкаться!
Гера круто развернулся и пошел, покачиваясь из стороны в сторону, с гордо поднятой черно-бурой головой.
С тех пор виделись мы редко. Бывало, издали, проходя, махнет рукой и идет мимо. На пляже к нам привыкли, дружелюбно здоровались, играли с дочкой в камушки. Иногда приходил Гера, шел прямо к нам, ложился на гладкую теплую гальку, молча дремал час-полтора, потом вставал и, не говоря ни слова, уходил.
Так пролетел месяц. Пришло время уезжать. Гера пришел накануне отъезда вечером. Мы, молча, сидели с ним в садике. Гера держал меня за руку, а смотрел в сторону. Я не удержалась и погладила его по буйной шевелюре.
— Износился мой конь, — произнес Гера.
Я молча гладила жесткие от морской воды и соленого ветра волосы.
— Ты изменился, — прошептала я.
— А ты нет, — резко сказал Гера, — ну, пока.
Он встал, дотронулся до моей щеки и ушел. Я сидела в садике до утра. Вспоминала наши встречи, разговоры. Так многое хотелось объяснить, что-то поправить, изменить. “Как же так? — спрашивала я себя. — Как же так?”
Утром мы с дочкой уехали.

Эпилог
 Через два месяца, в сентябре, позвонили по телефону. Мужской незнакомый голос просил меня.
— Я звоню по поручению Герберта Романовича, — произнес незнакомец, — он погиб неделю назад в Душанбе.
— Как погиб? Какое Душанбе? — простонала я. — Причем тут Душанбе?
— У него аспирант в Душанбе защищал диссертацию, — объяснила мужчина, — Вот Гера, то есть, Герберт Романович, и поехал на защиту, как руководитель. На банкете, как водится, выпили, вышли на балкон подышать, потом все вернулись в зал, а Герберт Романович остался. Как это случилось, никто не знает, но когда мы спохватились, то на балконе его уже не было. Он упал вниз. Три дня пролежал в местной больнице без сознания, а потом очнулся и через два дня умер. Просил вам позвонить.
— Спасибо, — прошептала я, повесила трубку, и вдруг страшно позавидовала тем женщинам, которые дрались из-за Геры в Крыму.

 Из разговоров…

Она:
—  Аллё, здравствуйте, я звоню по вашему брачному объявлению.
Он:
— А сколько вам лет?
Она:
— До свидания!

АННА ЛЕВИНА (NEW YORK, USA)
annalevina2004@yahoo.com
ОБ АВТОРЕ РОМАНА

ЗАРУБЕЖНАЯ РУБРИКА ЖУРНАЛА