Настя Николаева (Норвегия)
 

Нет огня, большего, чем страсть;
Нет беды, большей, чем ненависть;
Нет несчастья, большего, чем тело;
Нет счастья равного спокойствию.  Дхаммапада

Я летела по безлюдной, уходящей в горизонт Е6. Нервы слились в серую нить, и пейзаж с обеих сторон проносился одним трассирующим тёмным пятном. По-другому я ездить не умею. Моя траектория – прямой путь. Краем бокового зрения в трёхстах метрах справа выхватился автомобиль на перекрестке. У меня была главная, старательно заученное русское правило трех "д" шевельнулось и так же тихо пропало. Останавливаться было бы глупо. Да и зачем? Я даже увидела знак "уступи дорогу" с их стороны. На всякий случай, инстинктивно сбросила газ. Та машина дернулась и медленно стала выезжать. Я нещадно и матерясь стала прерывисто давить на тормоз. Это у меня привычка такая в любое время года: сказался опыт многократных зимних заносов. Увидела профиль водителя. Скачок вниз на тахометре. Девяносто на спидометре. Та проклятая машина выкатывалась колёсами на меня, как во сне. Потом я подумала, что за рулём была девушка, она старательно выкручивала руль, и поэтому почти стояла. Потом я подумала, что она заглохла. Так бывает. Я вошла в неё. Точно в дверь со стороны водителя. Всё случилось за шесть секунд.

«…В этом мире есть большие звёзды,
в этом мире есть моря и горы,
здесь любила Беатриче Данта,
здесь ахейцы разорвали Трою.
Если ты теперь же не забудешь
девушку с печальными глазами,
девушку с искусными речами,
девушку, которой ты не нужен,
то и жить ты, значит, не достоин». Николай Гумилёв.

В тот день шёл дождь. Я ждала зелёного света перейти дорогу и спуститься в ст. метро "Технологический институт". У меня был сломан каблук, получен отворот поворот от препода по сопромату - им была женщина, и этим всё сказано – и пришла менструация. В довершение ко всему я не ела с шести утра, а было уже шесть вечера, и желудок деликатно подташнивал мое суперэго. Это был не мой день, и я мечтала дохромать до Купчино, принять холодный душ – горячей воды не было, сколько себя помню – отстоять свою очередь на кухне и сварить картошку. А потом плакать, уткнувшись в конспект, на последней странице которого рукой одногруппника было выведено глубокомысленно-вечное: «сдал начерталку – влюбись, а сдал сопромат – женись». Одиночество – оно в толпе чувствуется острее, а наедине с собой – горше.

«…Но знаешь, небо
становится ближе
с каждым днём…» Аквариум.

Проезжающая машина окатила меня с ног до головы. Эта сволочь даже не сбросила скорость перед педестрианами, все ловко отскочили, а я – как самый крайний из них – нет. Каблук в руке помешал. Это стало последней каплей. Я сняла туфли, шагнула в лужу, осознавая, что теперь и колготкам – хана, и швырнула обувь ненавистному водителю в след. Одна туфля замечательно стукнулась о заднее стекло, только толку от этого было мало. Через мгновение машина остановилась. Из неё вышел мужчина моей мечты - вернее, очень похожий на неё, мечту – или на мужчину? – но я была не похожа на женщину ни вообще, ни в частности – или он вообще ослеп? – и сказал мне, зажмурившейся от ужаса, взяв за локоть: «Садись в машину». Я посмотрела ему в глаза. «Глаза – это мозг, вывороченный наизнанку». Максим Горький.

«…Если ты меня приручишь,
если ты меня приручишь,
что же будет,
что же будет,
если солнце упадёт?
Ты же знаешь, я погибну,
привязавшись к чувству света.
Свет погаснет –
что же станет,
что же станется со мной?» Неизвестный автор.

Потом мы сидели рядом, тихо шуршали дворники, вода ручьями бежала по стеклу, и если смотреть только на эти струйки, слегка прикрыв слипшиеся ресницы, то мир казался волшебным и полным трогательной надежды. Меня везли домой, а куда – я забыла спросить. Душа рвалась наружу. Хватало ума ничего не говорить. По пути я насчитала шесть ремонтов обуви, но уже было всё равно. «Nothing else matters» Металлики обволакивала салон и заползала в мозг. Нирвана...

Он приезжал за мной на 1-ую Красноармейскую. На Бухарестскую. На Московский вокзал. И даже на Тихорецкий проспект. Мы ездили по ночному городу и молчали. Вдвоём. «Молчание – золото».

«…Звёздный свет, ясный свет –
не светил мне много лет,
В небе первая звезда – пусть исполнится мечта
Угадай моё желанье,
Помоги, моя звезда:
Чтобы ты была со мной всегда…» Стивен Кинг: Тёмная Башня.

Он никогда не говорил мне о себе. Я не спрашивала. Мы уезжали загород. Там была дача. Наверное, его. Или его родителей, если они у него были. Или чья-то. Какая, собственно, разница? Он клал голову мне на колени, обнимал вокруг бёдер руками и засыпал. Я гладила его по волосам и падала вниз. К счастью.

«…Вода была хрустальной,
река была зеркальной,
земля была родящей,
весна была пьянящей,
война была вчерашней,
любовь была всегдашней». Жак Превер.

Если бы не его «садись в машину», я бы подумала, что он – немой. Не мой 
немой. Но он говорил. Значит, был моим. Ж-логика. Туфли я выбросила. Пришла осень, и головная боль о том, что купить вместо них, прошла до следующего теплого времени года. Я ходила в ботинках за полторы повышенных стипендии со Звездного рынка и гадала, проживут ли они этот сезон – или можно надеяться на целых две зимы? Сопромат сдала с третьего захода на «хорошо»: надо мной в итоге сжалились – за старательность и идеальный конспект. Из предмета вынесла два термина: «хрупкость стали» и «посчитать гипюры». И на том пожалуйста: какой только хренью не забивали нам головы – хорошо, что ничего не запомнила. Можно было жениться, но начерталка ждала только на следующий год: это нам не факультет лазеров… Картошку варить перестала: мне не хотелось есть. Ледяной воды не ощущала: рассеянно зависала в своём... 
Поразительно не вылетела из военмеха: напротив, сдала сессию на «отлично». Я всё время думала о нём, когда его не было, и думала, что не знаю, что мне и думать, когда он был. Это были странные отношения. Он просто смотрел на меня, и сердце подпрыгивало к горлу. В животе щекотались птицы, наверное, фениксы. Мы летали по Московскому шоссе, и это уже становилось прелюдией. Меньше ста шестидесяти он просто не ездил. Я не знала, смогу ли я встретить новый день своей жизни, когда садилась на пассажирское сидение рядом с ним и пристёгивалась ремнём безопасности, но то, что в тот дождливый день я послушно пошла за ним, длилось невыносимым сладким ужасом оргазмов моей души. По ночам, на той даче, обрушивались оргазмы тела, но они были лишь логичным продолжением того, что я чувствовала и без его касаний. Я знала, что так не бывает. Но это происходило со мной. И пока он приезжал и забирал меня - из института, из дома, с поезда, от студентки, с которой мы вместе чертили двигатель – я не спрашивала ни о чём и верила ему, потому что это было со мной впервые и на всю жизнь.

«…Принимаю всё, что было в моей жизни, и всё, чего не было. Принимаю целиком свою судьбу, её мудрость и безумие. Всё было в ней подлинным – мудрое и безумное. Человеку свойственно заблуждаться, такова жизнь… Но любовь никогда не бывает заблуждением…» Ромен Роллан: Очарованная душа.

Он как-то сказал: «Я не погибну за рулём. А, значит, и ты – тоже. Не бойся». «Я готова умереть за тебя», - подумала я, но лишь кивнула в знак согласия. Я понимала. Я была как собака Павлова, принявшая его правила игры. У меня было ВСЁ. Но хотелось ещё больше. Хотелось услышать «Я люблю тебя». Это было невозможно. Либо невыносимая лёгкость бытия – либо «я люблю тебя». Так не бывает, чтобы и на ёлочку влезть, и не уколоться. И, стиснув зубы, я стонала в соитии, а пульс выбивал: «Я люблю тебя!». Это была битва мужчины и женщины, где каждый ждал от другого капитуляции тремя словами.

Я вырвала у жизни шанс и получила стажировку. Туда, в жизнь сказочных 
стипендий, грантов и просто маниловщины рвались аспиранты и дипломники, но набор разбавили мной, третьекурсницей. Почему – до сих пор остаётся для меня загадкой. Долго не думала: ботинки накрылись ещё прошлой зимой, общежитию отключали электричество, а чертить проекции в формате А1 при топографическом кретинизме и отсутствии пространственного воображения мне до смерти надоело. Лишь одно могло – не удержать – нет! – настроить на возврат априори – и я дала ему срок в лето. Он возил меня в консульство, за покупками и за билетом. Я была глубоко несчастна. Вечером - на дачу, и там я была так же глубоко счастна. После - обвинения, упрёки, оправдания, надежды – распирали меня. Потом я вспоминала, что так не бывает, и что если со мной такое случилось – ещё не значит, что так бывает, и прижималась к нему в горячем отчаяньи, как можно отчаиваться только в юности. «…Мы любим эту жизнь, которая нам являет себя на земле, оттого, что о другой ничего не знаем…» Еврипид.

Потом он отвёз меня в аэропорт и сказал: «Ты понимаешь, что дальше – бессмысленно?» В таких случаях спрашивают: «Ты меня больше не любишь?» Мне было двадцать лет, и таких неоригинальных вопросов я уже не задавала. Я знала его имя и дату рождения. Этого было достаточно. Я знала, что он не мог меня разлюбить. Потому что он только что понял, что любит меня. Поэтому уходит. Нужно было что-то спросить. «…Молчание – огромная сила. Надо его запретить, как бактериологическое оружие…» Сергей Довлатов. Я нашла в себе силы промолчать.

Как описать то, что чувствовал он!? Шепча, обнимая, целуя, дыша вместе, касаясь, сжимая, держа, согревая, утоляя, утешая, охраняя, давая и – беря!? «…Из всех человеческих чувств, пожалуй, труднее всего анализировать любовь. Разложенная на свои мельчайшие частицы, она мертвеет. Расчленённая, она не складывается воедино…» Израиль Меттер: Пятый угол.

Сколько раз в течение этих шести лет без него я задавала себе вопрос: «А что было бы, если бы он попросил меня остаться с ним?» И знала, что я бы осталась. Но он не попросил. Он вообще ничего не просил. «…Дать можно только богатому и помочь можно только сильному: вот опыт всей моей жизни…» Марина Цветаева. Значит, он не просил только потому, что знал: я бы – осталась. А он лишь однажды сделал выбор за меня: «Садись в машину». И потом пожалел: я впилась в его сердце, отравила кровь и съела это сердце с наслаждением. Сожрала своей ненасытной, ненормальной любовью. Он не мог жить без меня. И поэтому отпустил.

«…И не знаю, куда иду я, и не знаю, где путь мой, и не знаю, куда приду я, 
и нет мне границ, ибо я верю в себя; хочу идти далеко; хочу с высокой горы смотреть на восход!.. И шумел за окном ветер, и гнул деревья, и гнал на сухую землю дожденосные тучи – он верил в себя…» Детская сказка.

Я родила через полгода в Университетской больнице Трёмсё. Ребёнок умер на шестом часу жизни.

«…А в небе голубом горит она звезда.
Она твоя, о ангел мой, она – твоя всегда.
Кто любит, тот любим, кто светел – тот и свят,
Пускай ведёт звезда тебя дорогой в дивный сад…» «Город».

Потом я встретила своего мужа и оттаяла. Он был совсем не мужчина моей мечты, а я – почему-то, конечно же, была его женщина. Он много разговаривал со мной тихим любящим голосом, и я плакала – так же тихо, оттого, что, оказывается, бывает так хорошо и от этого щиплет в глазах и хочется жить…

«…Жизнь – только слово.
Есть лишь Любовь и Смерть.
Эй, а кто будет петь,
Если все будут спать?
Ведь смерть
стоит того, чтобы жить,
А Любовь.
Стоит того, чтобы ждать». Виктор Цой.

Помощь приехала через шесть минут. Я сама разбила стекло молотком, разрезала ножницами ремень безопасности и вылезла из перевернутой машины. Начала смеяться. Пожарные вырезали что-то или кого-то из согнувшегося пополам автомобиля. Меня било крупной дрожью. Человек в белом ощупывая меня, что-то спросил. Я замолчала. Я вообще не говорю то, о чём думаю, ещё с незапамятных времён.

«…За сумраком сумрак, за звёздами – звёзды,
за жизнью, наверное, смерть,
а сбиться с дороги так просто, так просто,
как в зеркало посмотреть». Владимир Леви.

Через вечность из той машины вытащили водителя. Это была женщина. С животом. Красного цвета. Её прикрыли белой простыней. Покатили. Я на автопилоте пошла следом. Склонилась над носилками. С другой стороны над ними склонился её живой и невредимый пассажир. Мужчина моей мечты. С белым лицом. Я сказала: «Ты же не погибнешь за рулём. А, значит, и я – тоже. Не бойся!». Sic itur ad astra*.

*Таков путь к звездам

Опубликовано в журнале "WWWonan" - http://newwoman.ru  8 ДЕКАБРЯ 2003