ИРИНА ШЕСТОПАЛ НОРВЕГИЯ altien@start.no

О себе: Родилась в 1956 году в городе Сумы, нынешняя Украина, но выросла в Новосибирске и училась в Новосибирском медицинском институте. В двадцать шесть лет вышла замуж за шведа, который сулил мне молочные реки с кисельными берегами, а оказался настоящим невменяемым. После развода растила детей одна. Было невероятно трудно получить лицензию работать врачом в Скандинавии, но это дела прошлые. Дети уже почти взрослые, и жизнь вроде бы и ничего... хотя могло бы быть и лучше.

                 А я еще устроилась преподавать фортепьяно в частной музыкальной школе, только это было десять часов в неделю всего лишь, потому что учеников там было мало. В школе меня эксплуатировали и платили меньше, чем продавщице в магазине, но я была и тому рада. Теперь я знаю, что норвежка на моем месте пошла бы просить денег у государства, но я о социальном обеспечении ничего не знала, и это было к лучшему. Меня, точно, отправили бы в Россию, если бы власти узнали о том, что мой муж из Норвегии уехал. А возвращаться мне было некуда: перед отъездом мы с Ксюшей жили у родителей Павла.

***

                 А время тогда было рождественское. С середины ноября город разукрасился гирляндами звездочек и розовых сердечек. В витринах, среди изобилия роскошных товаров, появились разнообразные тролли и Деды Морозы. Йонсен помог мне найти в подвале коробки с гирляндами цветных лампочек и превратить две ели, посаженные возле дома, в настоящие новогодние елки. А в почтовый ящик так и сыпалась реклама всего, что можно подарить на Рождество: белья, игрушек и лыж. Но дарить мне, кроме Ксюши, было некому, да и не на что. Ее детский сад и так «съедал» детское пособие плюс половину моей скромной зарплаты. Потом, уже в декабре, жильцы начали приносить домой елки, а я подметала на лестнице хвою и обломавшиеся ветки. Сама елку я решила не покупать, потому что тогда пришлось бы покупать еще и елочные игрушки, а Ксюша была все равно еще маленькая и ничего не понимала.

                 Как я завидовала тогда всем - и жильцам, и прохожим! Только увижу молодую, красивую женщину и сразу думаю, что фигура у меня уже не та. «Ты так опустилась, что мужику тебя любить вообще невозможно», — сказал Павел, уезжая. Это было, конечно, подло с его стороны: он меня и так бросать собирался, мог бы хоть гадостей на прощанье не говорить. А он еще и насчет моей неудавшейся музыкальной карьеры прошелся.

                 Однажды, помню, выпал снег, и я сгребала его во дворе большой лопатой, а Ксюша ковырялась в снегу своей маленькой лопаткой. Мимо нас прокатили к гаражу Кристина и Ярл на своем зеленом БМВ. Оба они были юристами, молодыми и подтянутыми. Когда они с лыжами и рюкзаками прошли мимо, Кристина показала мне небрежным кивком, что заметила мое присутствие. А Ярл в мою сторону даже не посмотрел. Потом прошла сорокалетняя Лизе Грегерсен, одетая в темно-синее классическое пальто, с пакетами полными рождественских подарков, обернутых в золотистую бумагу. Я была уверена, что даже перчатки у Лизе были какие-нибудь особенные, и что она их долго искала. По-русски ее имя было бы «Лиза», но норвежские имена часто заканчиваются на «е». Она поздоровалась со мной односложным «хей», а я ответила на ее приветствие словами «добрый вечер». В присутствии элегантной Лизе я немного стыдилась рабочего комбинезона и больших дворницких варежек. Потом появился старичок Йонсен, остановился и спросил, как мои дела. Ему я ответила, что уже закончила убирать снег со стороны улицы.

***

                 В первые месяцы моего пребывания в доме я бывала в квартире только у него, и только по делам. Йонсен жил один в четырехкомнатной квартире, где все стены были завешены картинами, как в музее. И мебель у него была старинная, дорогая. Заметив мой любопытный взгляд, он показал мне свою самую ценную картину, кисти настоящего итальянского мастера 17 го века. И рояль у него был, но сам он на рояле не играл. А мне бы хоть какое-нибудь разбитое пианино! По выходным мне разрешали играть в опустевшей музыкальной школе.

                 А еще мне тогда очень хотелось с кем-нибудь поговорить, например, хоть с этой госпожой Грегерсен. Из всех жильцов дома один только Йонсен знал, что я некогда закончила консерваторию. Другие не знали потому, что никогда меня ни о чем не спрашивали. Некоторые, вроде мужа Лизе Грегерсен, со мной вообще не здоровались. Но если о том подумать, то ничего особенного в их поведении не было. Кто из жильцов элитного дома в Москве, например, стал бы разговаривать с дворничихой? Дворничиха для них — никто.

                 Из квартиры Кристины и Ярла доносились бойкие современные мелодии, а из других квартир было слышно только бормотание телевизоров или совсем ничего. В доме было вообще спокойно, и детей, кроме моей Ксюши, не было. Одна Лизе Грегерсен иногда играла на фортепьяно, и я невольно останавливалась на лестнице, слыша неловкие, спотыкающиеся удары клавиш. Мне хотелось показать ей, как правильно играть и поговорить о музыке, но она проходила мимо меня, замкнутая и подтянутая. В ее присутствии я, несостоявшаяся пианистка, дворничиха и мать-одиночка, чувствовала себя неудачницей. Во время мытья ступенек я обнаружила, что все квартиры имели свои запахи, сочившееся на лестницу даже через закрытые двери. У старика Йонсена пахло благородной древесиной и одиночеством, а у Лизе пахло чистотой и достатком.

***

                 Так вот, за день до Рождества городская жизнь начала затихать. Ярл с Кристиной уехали навестить ее родителей, Йонсен поехал к своей дочери. В потемневших квартирах светились одинокие елки и рождественские звезды. Только в трех-четырех квартирах все еще был свет. И вдруг Лизе Грегерсен стучится ко мне, а лицо у нее совершенно потерянное. «Вы не можете помочь с елкой? — говорит она. — Представляете, она упала! За день до Рождества!» По выражению ее лица я видела, что надо было немедленно пойти и посмотреть, что случилось. Я высыпала на пол из коробки все лего, какое у нас только было, и велела маленькой Ксюше играть спокойно, а сама пошла наверх, к Лизе.

                 Мебель у Грегерсен была респектабельная и уютная, сочетание светлого ореха и голубой ткани. Были картины на стенах, но не так много, как у Йонсена. Посреди этой красивой гостиной лежала сломившаяся возле основания нарядная елка. «Как можно продавать такие дефектные деревья! Все Рождество так испортят!» — сказала Лизе с настоящим отчаянием в голосе. Оказалось, она пыталась поправить елку, чтобы та стояла прямей, а елка возьми да и сломайся. Лизе хотела поставить ее обратно, но ей не удалось выковырять из подставки оставшийся там обломок ствола, а мужа не было дома. Тогда я принесла из подвала коробку с инструментами и попыталась вытащить плоскогубцами этот обломок ствола, но не получилось. Тогда я взяла сверло, кусок за куском разрушила эту древесину и выковыряла ее отверткой. Потом я поставила елку обратно в подставку и подмела стекло, которое осталось от разбитых елочных игрушек. Я собрала инструменты и стояла уже в дверях, когда Лизе спросила меня, не хотела ли я кофе. Интонация у нее была не сердечная, а точно она спрашивала по чувству долга, и мне полагалось бы ответить «нет, спасибо». Я даже подумала о моей Ксюше, сидевшей одной с игрушками, но меня так давно не приглашали и не поили кофе. Мне захотелось остаться, несмотря ни на что.

                 — Вам придется тогда подождать, — сказала Лизе, — я сейчас сварю. Тон голоса у нее был такой, точно она себя утруждала. Я могла бы еще отказаться, но я этого не сделала, и Лизе пошла на кухню.
                 — Я слышала, Вы играете на фортепьяно, — сказала я, когда она вернулась в гостиную. — Я тоже люблю Шопена. Я, между прочим, закончила консерваторию.
                 — А я брала частные уроки, — ответила Лизе. Слово «консерватория», казалось, не произвело на нее никакого впечатления. Она, наверное, даже не знала, что это такое. — Я училась четыре года.
                 — А я — тринадцать лет.
                 — Так долго! Где, в Москве?
                 — Нет, в Ростове-на-Дону.
                 — Это где?
                 — На юге России. Хотите, сыграю? — предложила я и села за фортепьяно. Я подумала, что Прокофьев покажется Лизе слишком сложным, и выбрала бетховенское «К Элизе». Расчет оказался верным.
                 — Я эту вещь тоже умею играть, — сказала Лизе и глаза у нее стали сентиментальными. Она вспомнила о кофе и вернулась с подносом, на котором стояло еще и печенье.
                 — Это традиционная норвежская рождественская выпечка, — гордо сказала она. Печенья были и в самом деле хорошие, коричневые и тоненькие, с орешками.
                 — Прекрасные печенья, — сказала я. Мне хотелось сыграть что-нибудь еще, но это было бы невежливым. Тут я посмотрела на часы и опять вспомнила про Ксюшу.
                 — Спасибо за угощение, — сказала я, — мне пора домой, к дочке.
                 — А у меня нет детей, — ответила вдруг госпожа Грегерсен, и на минутку я заметила в ее взгляде настоящую тоску. Я не знала, что на это сказать, и вместо ответа поблагодарила еще раз за кофе и за печенья.

                 Когда я спускалась к себе, в полуподвальную квартиру, я вдруг поняла, что я уже больше не завидовала Лизе Грегерсен...

Ирина ШЕСТОПАЛ

НАПИСАТЬ ОТЗЫВ АВТОРУ: altien@start.no

Опубликовано в женском журнале "WWWoman" -- http://www.newwoman.ru -- 9 НОЯБРЯ 2004