В квартире холодно и мерзко. Из не заклеенного окна дует. Осень в этом году выдалась на редкость поганая: и сыро, и ветрено, и зябко, и солнца нет неделями. Я сижу в кресле перед телевизором, покрыв ноги пледом, и жду, пока чай в чашке чуть-чуть остынет. Чашка стоит рядом, на журнальном столике, на ворохе вчерашних и позавчерашних газет. Даже при плохом освещении видно, что чашка не очень чистая, но что делать: мыть посуду я так и не приучился и всегда стараюсь сделать неприятный процесс максимально коротким, а сделать это за меня некому. Вот уже восемь лет после смерти матери я живу совершенно один. У меня, правда, есть сестра, но я не хочу ее видеть, особенно сейчас, когда болею.  Мне заранее известно, что за немудреные услуги, вроде приготовления простейшего обеда (который у меня, к слову, получается ничуть не хуже), мне придется выслушивать получасовую лекцию с неизменным вступлением: «Как была права мама! Вот ты заболел, и некому стакан воды подать!» Лекции эти всегда доводили меня до белого каления. Лучше уж самому сделать себе чай и болеть потихоньку в одиночестве. 
     К одиночеству я давно привык, равно как и к своему статусу холостяка, и категорически не признаю его ущербности. Плохо быть импотентом, позорно – половым маньяком, но ведь холостяк - ни то и ни другое. Это обыкновенный мужчина, который просто никогда не был женат – ни официальным, ни гражданским браком. Ну и что?
    Только не надо кивать на портрет доктора Фройда. Эдипов комплекс здесь совершенно ни при чем, как и укоренившийся стереотип «все холостяки – маменькины сынки». Моя матушка, царствие ей небесное, горько переживала по поводу моей несемейности, и даже по мере своих старческих сил пыталась исправить положение, то робко рассказывая про разведенную дочь своей школьной подруги, то зазывая в гости одинокую продавщицу Люсю из соседнего корпуса. Так что мать здесь ни при чем, равно как и отец, умерший от ревмокардита, когда мне было девятнадцать лет. 
   Неверен и другой стереотип: о скрытой неполноценности холостяков. Я, конечно, не гений, не герой и не звезда Голливуда, но с Квазимодо меня тоже не спутаешь, и в приеме «Виагры» я еще (тьфу-тьфу) отроду не имел потребности.  На заре туманной юности я вообще был недурен собой: высокий, со спортивной фигурой (мастер спорта по плаванию, между прочим), с густыми русыми кудрями (некоторые находили даже сходство с портретом Есенина). Теперь, конечно, кудри поредели и на затылке образовывается лысина, фигура расплылась (ем то, что проще готовить, в основном - макароны, и на хлеб налегаю, вот и набрал лишние кило), но в принципе, мне и теперь в зеркало смотреться не страшно. Из зеркальной глубины на меня (особенно после тщательного бритья) смотрит вполне приличный мужчина интеллигентной наружности. 
   В отличие от многих моих ровесников я не спился (и пью очень умеренно), не имею хронических болезней (песок в почках есть у всех), зарабатываю не много, но на жизнь хватает – одному человеку. Смог ли бы я обеспечивать двоих, троих и т.д. – не знаю, не имею опыта  и, если честно, не желаю его иметь.
  О нет, я не разочаровался в женщинах, это слишком сильно и книжно сказано. Скорее, успокоился, потому что все о них понял. Хотя… может, мне попадались не те женщины?
   …Первую свою любовь я встретил на первом курсе института, в возрасте восемнадцати лет. То есть конечно, до этой судьбоносной встречи были какие-то школьные полудетские влюбленности, какая-то долговязая девчонка, которую я провожал с танцев и с которой долго целовался в подъезде – целовался впервые в жизни (не прошло и тридцати лет, а я уже и забыл, как ее звали. Вот он, первый оскал близкой старости). Но это все, разумеется, не считается. Так и матерый рыболов, настоящий профессионал и победитель конкурса «Золотой поплавок-98», помнит, конечно, своего первого пескарика, пойманного в девятилетнем возрасте в речонке Лужа, но истинный отсчет ведет с пучеглазого пятикилограммового красавца карпа. 

   Звали мою первую рыбу… пардон, любовь, Алла, но она себя звала Анжеликой. Некоторые подтрунивали над этой причудой, но я, человек покладистый, не подтрунивал и не спорил. В конце концов, человеку виднее, как его зовут. Анжелика так Анжелика. Мы познакомились на новогодней вечеринке, где она покорила меня с первого взгляда мастерским исполнением романса из к/ф «Ирония судьбы», причем не только пела, но и аккомпанировала себе на гитаре. Тоненькая, рыженькая,  в красном платье и поет – эта комбинация достоинств сразила меня наповал.  Я тут же, в несколько наглой манере (что вообще-то мне не свойственно) выразил все свои чувства и пригласил ее на свидание, 3 января в три часа дня у входа в Оперный театр.  Я так хорошо помню время и место, потому что это был первый и последний случай в моей жизни, когда я полтора часа в двадцатиградусный мороз топтался на одном месте с букетом в руках. В то время о женском коварстве я знал лишь из книг и надеялся, что она придет, до последнего, то есть до сумерек и сильного ветра. 
    Когда я в виде трясущейся сосульки ехал домой, в голове моей роились десятки возможных объяснений отсутствию Анжелики, от банального гриппа до фантастического похищения. И каково же было мое удивление, когда на втором, состоявшемся свидании, в ответ на мой вопрос «Что случилось, почему ты не пришла?», она кокетливо повела плечиками и промурлыкала: «Я тебя проверяла…» 
    Если б я не был влюблен, я б плюнул и ушел. Но, как я уже говорил, я влюбился и простил ей эту глупую выходку и прощал многое другое. Моя первая любовь была мастером капризов, причем совершенно невозможно было предугадать, откуда грохотнет в следующий раз. Она устраивала жуткие истерики, стоило мне пригласить на танец другую девушку или на две (!) минуты опоздать на свидание. Она могла отбросить в сторону мой подарок на 8 марта, хорошую книгу, потому что эта книга у нее есть и вообще, ведь я прекрасно знал,  что она хочет, и специально не подарил. Бывали у нее и вовсе непонятные заскоки. Например, мы еще во вторник договорились, что в субботу в шесть часов я буду у нее. Всю неделю все нормально, и вдруг мне звонят в субботу в девять утра и сообщают, что я могу не приходить. «И ты прекрасно знаешь, почему. Можешь не оправдываться. Я не хочу тебя видеть». И бряк трубку. В первый раз я растерялся, стал перезванивать, что-то объяснять, а потом вспомнил, что доктор на больных не обижается и перестал реагировать.
   Еще у прекрасной Анжелики была манера повторять по поводу и без повода «Да, это не ты». Покорил ли кто-то неприступную вершину Гималаев, купил ли бежевую «Волгу» или выиграл в лотерею холодильник – мне немедленно сообщалось с легкой улыбкой, что все эти достижения не имеют к моей скромной особе никакого отношения. И вообще я был соткан из недостатков: не имел настоящих штатовских джинсов, не умел водить машину и не читал роман «Анжелика и демон». Как-то раз я не выдержал и выдвинул контртезис: «А что ты? Учишься на троечки, в каждую сессию – хвосты, ничего сложнее «Анжелики» не читала и не видела деревянной сказки Кижей». Боже, как она рыдала! Я чуть ли не ощутил себя злодеем, и, щадя свои и чужие нервы, больше попыток дружеской критики не предпринимал.
   Да и отношения наши в тот момент давно перешли свой зенит и плавно клонились к закату. Это был тот редкий случай, когда оба партнера ощущали это одновременно, и чуть ли не в один голос сказали друг другу «прощай». Нельзя даже сказать, чтоб прощание навек нас сильно расстроило. Как гордо сообщила мне Анжелика, «твое место уже занято кем-то получше!» Я так и не узнал, кем, и по сей день мне это не интересно.
   Один мой знакомый, увлекавшийся психологией и даже читавший полузапретного в те годы Фрейда, уверял меня, что все капризы Анжелики объяснялись банальнейшим комплексом неполноценности и что она, третируя меня,  просто самоутверждалась. Может быть. Так или иначе, мой первый полугодовой роман закончился для меня без серьезных последствий, хотя в непрерывном лепете Анжелики и мелькали мигающие красным светом опасности фразы вроде «Жениться лучше рано, потому что несформировавшиеся характеры легче привыкают друг к другу» или «Я б не хотела большой свадьбы, мне нравятся скромные застолья для своих». 
     Недели три я отдыхал от страстей, и отдыхал бы дольше, если б совершенно неожиданно и при самых романтических обстоятельствах не встретил Наташу. Поздно вечером мы возвращались с другом из библиотеки (тогда научные библиотеки работали до десяти вечера), и вдруг услышали отчаянный женский крик. Через мгновение из прохода между домами выбежала девушка с длинными светлыми волосами, развевавшимися на ветру. Эти волосы сразу бросились мне в глаза и как-то поразили. За девушкой с нецензурной бранью несся какой-то амбал. «Помогите!» – ринулась к нам девушка, и мы, движимые самыми благородными побуждениями (понятны ли они нынешней молодежи?), вступили с амбалом в схватку, закончившуюся полной нашей победой. Наткнувшись на твердый отпор, он бежал, как заяц. И тут при свете уличного фонаря я разглядел лицо спасенной нами девушки: нежный овал, огромный серые глаза, что-то детское в очертаниях чуть припухших губ… Никакой косметики, никакой искусственности, никакого сходства с Анжеликой. 
     Друг великодушно уступил мне право проводить девушку до дома, и за двадцать минут пути я узнал о Наташе все: от причины сегодняшнего инцидента (сидела с ребенком подруги, пока та не пришла) до места работы ее матери (старший контролер ОТК фабрики «Свиточ»). Наташа была очень проста. Даже такой неопытный психолог, как я, сразу понял, что перед ним очень чистая и доверчивая душа, которую грех обмануть даже в мыслях. Я и не обманывал. Я был искренне и сильно увлечен, и тогда-то у меня самого впервые мелькнула мысль о женитьбе.
    Мне казалось, что Наташа похожа на тургеневских героинь и другой такой девушки просто нет. Относительно последнего я не ошибался. Я за всю жизнь не встречал человека, у которого так регулярно возникали б всяческие проблемы.
  У нее вечно было что-то не слава богу и вечно требовалась моя помощь. То у нее украли кошелек с восьмидесятью рублями, и я ходил с ней в милицию. То однокурсник (она училась в Полиграфическом) зажал редкую книгу и я ходил разбираться с однокурсником. Она ломала ногу во время сессии, и я водил ее в институт и обратно, она теряла ключи от квартиры, и я залазил туда через окно (она жила на первом этаже). Она ухитрилась куда-то подевать абсолютно готовую курсовую накануне последнего срока ее сдачи, и мы с ней вдвоем целую ночь писали новую. Словом, наши отношения развивались только по одному сценарию – сценарию нашей первой встречи. Она страдала, я ее спасал. 
  Поначалу роль благородного рыцаря, защитника прекрасной дамы, очень мне нравилась. Я сам стал ощущать себя как-то взрослее и ответственнее. К тому же в этом неумении жить, в этой пассивности и неловкости было что-то старомодно-женственное и очень трогательное. Наташа, несомненно, знала это и стремилась подчеркнуть романтичностью облика: светлые платья с оборками, длинные волосы, часто завитые в локоны, минимум косметики. Она мало говорила и много слушала, и это мне тоже очень нравилось (может, по контрасту с Анжеликой). И если б не вечные проблемы, кто знает… Но все хорошо в меру. В какой-то момент я почувствовал, что устаю, и начал потихоньку раздражаться. Так ли необходимо было мне звонить рано утром в воскресенье и сообщать, что ее залили соседи? И неужели она сама не может купить подарок младшему брату, и я должен два дня подряд мотаться с ней по всем магазинам города? Когда спасение прекрасной дамы становится частью ежедневного расписания, благородный рыцарь быстро теряет все свое благородство. 
   Правда, расстались мы не по моей инициативе, хотя, возможно, по моей вине. Было это в зимнюю сессию. Я сидел, обложившись своими и чужими конспектами, и зверски готовился к первому экзамену. Из тридцати билетов я едва знал один, а у принимающего  экзамен профессора в узких кругах было прозвище «Гестапо». Путающихся в ответах студентов он выгонял с двойкой и криком «В дворники, улицу мести!», причем больше четверки у него не получали даже ленинские стипендиаты. И тут, когда я, рассчитав предстоящие ночь и кусок утра по минутам, судорожно пытался запомнить хотя бы основные правила, мне позвонила Наташа и, рыдая, попросила меня немедленно приехать. 
   У нее умерла кошечка.
   Кошечку со странным именем Бисер я знал и искренне Наташе посочувствовал, но ехать отказался. Мне было очень неприятно слышать ее всхлипы и жалобные слова, однако согласитесь, кошка уже сдохла, и я ей ничем помочь не мог, а профессор был живехонек и полон сил, не говоря уже о том, что никому неохота ехать глухой ночью через весь город черт знает зачем. Я пытался объяснить это Наташе, но тщетно. Я обещал придти завтра (уже сегодня) после экзамена, но она настаивала на немедленном приезде. После сорока минут бесполезного разговора я положил трубку. Больше она мне не звонила, и я тоже не звонил.

     Если Анжелика была моей первой во всех отношениях, а отношения с Наташей так и остались возвышенно-платоническими, то настоящим мужчиной сделала меня кареглазая крашеная блондинка Лера. Лера училась в мединституте, была старше меня (тогда двадцатилетнего) на два года и ровно в 20 раз опытней. Это была совершенно безумная страсть. Несмотря на ворчание матери, Лера часто оставалась у меня на ночь, и при воспоминании об этих ночах мне до сих пор хочется довольно улыбаться. Без преувеличения, мне открылся целый мир, и открывшая его женщина заполучила надо мной такую власть, какая не снилась глупым девчонкам Анжелике и Наташке. Я был на волосок от женитьбы, а Лера расчетливо и ловко подталкивала меня в нужном направлении, время от времени отлучая от тела под самыми убедительными предлогами и тем самым разжигая до предела. 
   Сгубила ее, как и многих сильных женщин, от Клеопатры до Мата Хари, излишняя самоуверенность. Решив, что я у нее в кармане, она отбросила разумную осторожность и начала говорить правду о своем прошлом, чего темпераментной женщине не рекомендуется в принципе. Когда я спросил, сколько было у нее до меня мужчин, она честно ответила: «Не считала, но больше пятидесяти точно будет».
   Едва до меня дошло значение этих слов, как мое желание жениться вспорхнуло и улетело сизой птицей в теплые края. Да, сексом мы занимались еще долго, но жениться… Почему я должен жениться на женщине, которую, пардон, до меня имел целый партизанский отряд?  И почему именно я? И где гарантия, что после свадьбы моя сексапильная красавица не пойдет проторенной дорожкой?
   Роман  с Лерой (весьма кстати) оборвало ее распределение в Кировоград. После Леры была черноглазая Маричка, продавщица в галантерейном магазине, родом из прикарпатской деревни, где у нее, по ее словам, был жених, и Света, которая прошла в моей судьбе под кодовым названием «курортный роман». Короткие эти связи никакого следа в моей судьбе не оставили и я упоминаю их просто из добросовестности. 
    В возрасте двадцати пяти лет я перешел работать в один НИИ, где познакомился с Ирой. Впрочем, слово «знакомство» было не совсем точно. Мы работали в одном отделе.
   Полноватая, добродушная Ира представляла собой яркий образчик обыкновенности. Пошла учиться в вуз, до которого быстрее всего было ехать, вышла замуж в восемнадцать «по залету», в двадцать четыре развелась, потому что муж бил и пил, воспитывала сына, вязала крючком и изумительно пекла торт «Наполеон». Просто изумительно. Я никогда не ел такого торта. Меня подкупила ее домовитость и заботливость. Сходились мы, впрочем, медленно – Ира еще не отошла от недавнего развода и страшилась обжечься вновь. 
    Первая наша близость вызвала у меня известное разочарование, т.к. я понял, что бедняга совершенно фригидна, и даже не пытается это замаскировать. Я задумал разжечь ее, но увы: все мои усилия ни к чему не привели, а мое предложение обратиться к специалисту она сочла оскорблением. Как заурядный человек, она не могла даже на миг выйти за рамки социальных стандартов, а стандартом советского общества было строгое табуирование сексуальных тем. «Об этом» вслух говорить не полагалось, да и размышления «про себя» тоже не поощрялись общественной моралью. «Да, это тебе не Лера», -- со вздохом сказал я себе, наткнувшись на очередной категорический отказ попробовать новую позу. Зато, с другой стороны,  я был стопроцентно уверен в верности Иры. И физически, и нравственно она была очень чистоплотным человеком, не говоря уже о разных мелких достоинствах. Между прочим, когда я заболел воспалением легких и угодил в больницу, она каждый день меня навещала и сидела по два, три часа, пока я сам не гнал ее домой, к сыну.
    Мать и сестра, поначалу отнесшиеся к Ире настороженно, вскоре полюбили ее как родную. «Ну и что, что ребенок! Не нагуляла же она его, а лучшей жены тебе не найти», -- сказала мать, когда я выписался, наконец, из больницы, и сказала совершенно справедливо. Ира была задумана изначально природой как идеальная жена, и чертовски жаль, что первый муж так этого и не оценил, а больше она замуж не вышла.
     Честно говоря, меня остановили не сексуальные недостатки Ириши, а ребенок. Я никогда не понимал, и, вероятно, уже не пойму, почему кто-то посторонний должен заботиться о чужих детях. Я, может, еще не решил, стоит ли мне своих иметь, а тут давай, корми чужого. Пусть это звучит мещански-мелочно, но жрал Витюша не по годам много. Когда я принес ему шоколадку, он слопал ее мгновенно. Сама Ира признавала, что аппетит у него отменный, он быстро растет и уже самый высокий в классе – в отца. Отец тем временем пил водку, пробавляясь ничтожными заработками, так что алименты составляли - когда три, когда пять рублей. Это значило, что все расходы  по содержанию Витюши падут на меня. С какой стати? Родной отец им не хочет заниматься, а я давай, ограничивай себя, паши, надрывайся? А педагогический, скажем так, аспект проблемы? Быть отчимом – это не только кормить, это еще и воспитывать, формировать личность, развивать, образовывать, и все ради чего? Чтоб лет через десять (а то и раньше) Витюша встал в позу и заявил: «Ты мне не отец и не имеешь права!»?
    Разумный человек тем и отличается от неразумного, что стремится избежать лишних сложностей.  А женщина, признаем честно – это почти всегда проблема и почти никогда решение. Чем старше я становился, тем отчетливее понимал это. 
    Взять, к примеру, Элю, в свое время воспылавшую ко мне бурной страстью. Играла она так хорошо, что я до сих пор недоумеваю: почему она не пошла на сцену? С ее напором, помноженным на актерские данные, она давно стала бы примой МХАТа. И если б не случайно услышанный телефонный разговор, я вполне мог жениться на женщине, которой нужна была только моя жилплощадь. Открытие было очень болезненным и надолго (почти на месяц) отравило мне существование, но зато я приобрел бесценный опыт, позволивший мне впредь распознавать таких особ за версту. И когда приятельница сестры, девушка Таня, на одиннадцать лет меня моложе, жившая в общежитии, вдруг начала подавать мне недвусмысленные знаки, я сразу отстранился. Сестра, правда, говорила, что я не прав и дую на холодное, но в таких случаях лучше перестраховаться.  Я понимаю, можно посвятить жизнь разгадке тайны тунгусского метеорита или критской письменности домикенского периода, но мне совершенно не улыбалось тратить силы и время на выяснение, чего так страстно вожделеет Таня: меня или мою квартиру? Тем более, что такими танями все мостовые вымощены: рябая, костлявая, с 41-м размером обуви, уставшая от проблем неудачница.
     Сестра заявила мне, помнится, что я стареющий брюзга и сам не знаю, чего хочу. Стареющий – увы, согласен, и брюзжу иногда – как все, но я отлично знал, чего хотел (уже не хочу). Мне нужна была женщина с разумной разницей в возрасте (от 0 до 7 лет), приятной наружности (как минимум), ростом не ниже метр семьдесят (я сам метр восемьдесят три), умеренная полнота допустима, с отдельной квартирой (чтоб на мою не зарилась), со спокойным, покладистым характером (можно флегматичка), умеющая хорошо готовить, с высшим образованием и отсутствием детей. Ну и сексуальная, конечно. Заметьте – национальность, вероисповедание, даже материальное положение для меня не важны. Запросы, по-моему, вполне умеренные. Согласны? Но, увы, как ни странно, найти такую женщину оказалось слишком сложно. То она с прицепом, то страшна как смертный грех, то глупа как пробка, то на квартиру зарится. И потом, ведь есть еще первоначальный сексуальный импульс. Даже где-нибудь в автобусе: входит женщина, смотришь на нее – вроде ничего, начинаешь приглядываться – и впрямь ничего, но что-то не тянет, не хочется ее. И почему-то с годами так все чаще и чаще. Видимо, проявляется оборотная сторона опыта.  Сразу ощущаешь, чего можно от женщины ожидать, и подсознание выдает сигнал: стоп. 
    Правда, процесс этот двусторонний: с годами тебе все трудней влюбиться по-настоящему, но и женщины проявляют к тебе все меньше интереса.  А те, что проявляют, зачастую представляют собой что-то среднее между сухофруктом и медузой. 

   Последнюю мою попытку обрести семейный уют звали Галя. Меня с ней свела одна подруга матери, предварительно напев кучу райских песен: умница, отлично выглядит в свои сорок, живет одна в двухкомнатной квартире, чудно готовит. Детей нет. Встретился я с ней пару раз – вроде ничего, переспали – тоже ничего. Поскольку возраст уже не тот, чтоб бегать на свидания, она сама, просто, без лишних слов предложила пожить вместе. Я взял день на размышление, всю субботу думал, а в воскресенье приехал к ней с двумя чемоданами.
        Прожил я с ней ровно неделю, даже меньше – в следующую субботу вечером я уже был дома, с неимоверным наслаждением глядя на потрескавшиеся потолки, серую пыль в углах комнаты и носки под креслом. Так что этот опыт, в силу его кратковременности, на моем статусе холостяка не отразился. Правда, она потом звонила, «вернись, я все прощу» и все такое, но я не вернулся. Бр-р! Вы видели когда-нибудь женщину, одержимую чистотой? Я сам человек довольно чистоплотный, моюсь не реже раза в два дня зимой и ежедневно летом, но страсть Галины к порядку походила на психическую болезнь. Все свободное время она что-то мыла, чистила, подметала, и сюда не ходи, и туда не садись, а стоило мне разлить чай на скатерть, то она побледнела так, что я испугался: неужели сердечный приступ? Честное слово, в этом безукоризненном порядке, в этих трех кухонных полотенцах (для рук, для посуды и для гостей), в идеальной симметрии и гармонии интерьера крылось что-то болезненное. Где-то я читал, что больше всех о внешнем благообразии и гармонии заботятся люди, внутри которых полный хаос. Не говоря уже о том, что во мне эта женщина видела лишь очередной объект для чистки, мойки и прочих хозработ. «С грязными ногами в постель не ложатся!» Тоже нашла мальчика, чтоб учить его жить. Да ну ее…
   Нет, все-таки вы скажете, что у меня налицо комплекс холостяка: во всех женщинах находит недостатки и еще оправдания своей привередливости отыскивает, а сам, небось, эгоист, каких мало. Со стороны, вроде, похоже, но ведь личная жизнь потому и называется личной, что со стороны, извне, ее не понять. Понять ее можно только изнутри. Была в моей жизни женщина,    которой я сам, первый сделал предложение, и которую любил без всяких условий и требований, «так искренно, так нежно», как дай ей Бог любимой быть другим. У нее был ребенок, девочка, и это меня не пугало. Меня ничего не пугало и не могло остановить, кроме нее самой. Она же разводиться с мужем отказалась. 
    Хотите подробностей? А зачем? Раны последней любви болят сильнее ран первой и заживают хуже – если вообще заживают. Достаточно сказать, что там было все – лихорадка мечтаний, безумная страсть и самая нежная нежность. Помню, мы сидели на скамейке у песочницы, в которой играла ее дочка. Я смотрел на круглую мордочку Светочки (мать звала ее Веточкой), русую челочку, бело-красную курточку, замшевые ботиночки, слушал ее тоненький, веселый смех, и мне казалось, что это моя дочь, и я уже любил ее. И не потому, что люблю детей; я к ним совершенно равнодушен, безразлично, девочка это или мальчик. Но Веточка была ее дочь! И этого было достаточно, чтобы теплая волна прошла по сердцу. Если высшее проявление любви женщины – жажда родить мужчине ребенка, то у мужчины самое сильное чувство то, которое распространяется и на детей любимой. Э, что говорить… Если б только она захотела, но она отказалась, и не будем об этом. Последняя страница в книге любви прочитана, книга захлопнута и сожжена. 
   В сорок семь у меня нет ни жены, ни детей, но зато у меня нет и иллюзий, и мне никто больше не нужен. Отлюбив и отстрадав все, что положено, я успокоился, и, трезво взглянув на вещи, обнаружил массу преимуществ в бытии холостяка, которого традиционно представляют персонажем Жванецкого из старой миниатюры: ужасно одетое существо с хронической изжогой желудка от питания рассольниками в банках. Заявляю со всей ответственностью, что подобный образ не то что устарел, а изначально неверен. Если у мужчины хватило ума не жениться на ком попало, то ему и сварить обед труда не составит. Я не великий повар, но с желудком проблем не имею. Сюда же относятся прочие мелочи жизни, вроде пришивания пуговиц или стирки белья. Белье стирает машина, а пришивать пуговицы я научился еще в девятом классе. Ну, не люблю и не умею мыть посуду, так ведь и на солнце есть пятна. Да и вообще, представлять мужчину в виду существа, согласного отдать свою свободу в обмен на элементарные бытовые услуги – значит видеть в нем не то что идиота, а просто недочеловека. Конечно, и такие есть, но нормальный мужчина не женится только потому, что не в состоянии сам себя обслужить.
    Выгляжу я не менее ухоженным, чем женатые сверстники, а чувствую себя куда увереннее, хотя бы потому, что меня никто не пилит, не нудит и не скулит над ухом. Я совершенно свободен в своих поступках, потому что мне не перед кем отчитываться и некому мне истерики устраивать. Сколько раз, бывало, предложишь сослуживцам в пятницу в конце дня: «Ну что, мужики, пойдем куда-нибудь, опрокинем сто грамм?» И всегда соглашаются только вольные птицы, а женатые вздыхают и отнекиваются: «Я б с удовольствием, старик, но не могу, жена опять скандал закатит».  Вот так они, несчастные, и живут: мало того, что ты в этом мире ничего не решаешь, так еще и у себя дома не хозяин.
    Иные мотивы, якобы влияющие на поведение мужчин (не знаю, так ли, исследований не проводил), мне и вовсе непонятны. Например, я никогда не понимал личностей, желающих непременно иметь сына, «чтоб повториться в детях» или «продолжить свой род». Им, по-моему, не детей заводить надо, а лечиться от мании величия. Прежде чем повторяться, ты не пей неделю, а потом подойди к зеркалу и посмотри на себя долгим трезвым взглядом: не исключено, что тебе и в первый раз рождаться не стоило. На счет рода и вовсе смех – тоже мне, аристократы плуга и станка. Нет, я понимаю, скажем, последнего самодержца российского, который никак не мог дождаться сына после четырех дочерей: ему некому было оставить империю.  А мне что оставлять? Фамилию Ложкин? Библиотеку в пятьсот томов? Чайник эмалированный? Единственная ценность – квартира, ну, квартира останется сестре или племянникам. И  я постараюсь, чтоб они получили наследство как можно позже. 
    Если вам этих доводов недостаточно,  приведу еще один, быть может, самый убедительный: никому из своих друзей я не завидую, зато все они завидуют мне. Иные открыто, иные исподтишка, но все равно завидуют, и, стало быть, если моя жизнь не «дольче вита» Феллини (нет ни денег, ни славы, ни возможности ночного купания в римских фонтанах), то их – и вовсе дрянная. 
  А если вдруг находит хандра, или, как сейчас, скучаю, приболев, я достаю школьный альбом и студенческие фотки. Вот групповой снимок нашего 10-А. Начнем по порядку. Александров Сережа. Жена изменила с лучшим другом и уехала с ним на Север. Спился. Бешкарев Алексей. Женился на женщине с ребенком, своих детей не было, пасынок вырос, стал наркоманом. Встретил его недавно: жаловался, что продают квартиру, чтоб оплатить лечение. Ну-ну. Витренко Олег. Красавец, умница, блестяще закончил политучилище, отсидел восемь лет за попытку убийства любовника жены – она его прямо в семейную спальню привела, а муж внезапно заехал домой за какими-то документами. Любовник чудом выжил, а в жену выстрелить не смог – очень любил сына. И т.д., и т.п. У того жена оттяпала пол-квартиры, того теща (чудный персонаж, слава Богу, знакомый мне только по чужим трагедиям) довела до белой горячки. У того ребенок больной. Тот вкалывает на трех работах, чтоб прокормить две семьи. Посмотришь, вздрогнешь, и начнешь верить, что, по большому счету, тебе в жизни крупно повезло, и жизнь прекрасна, тем более, что ветер за окном стих, температура спала и через пять минут по каналу «Культура» начнется мой любимый фильм – «Анна Каренина». 

ЕЛЕНА ШЕРМАН, г. Львов (Украина)

Персональная страница -- http://ellena.sitecity.ru

Опубликовано в журнале "WWWoman" - http://newwoman.ru  15 октября 2002 года