| РАЗДЕЛ
"СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА" В
ЖЕНСКОМ
ЖУРНАЛЕ "WWWoman" - http://newwoman.ru
20 ДЕКАБРЯ 2007 года ЕЛЕНА ШЕРМАН (ЛЬВОВ, УКРАИНА)
СУДЬБА
АКТРИСЫ
Молодой коммивояжер по фамилии Альтман приехал в Н по делам, но в первый же день дела были забыты, потому что он встретил на улице девушку необыкновенной красоты. Естественно, он подошел к ней и познакомился, не подозревая, что думает папаша Столяр о разных босяках, осмеливающихся клеиться к его дочери, и, главное, что он с ними делает. Папаши рядом не оказалось, и разговор потек непринужденно и не без удовольствия для обеих сторон. Через три дня Альтман, начистив до блеска штиблеты и надев новый галстук, явился в дом Столяров с официальным предложением руки и сердца. Свидетели – жители соседних домов – расходились во мнении, как быстро непрошеного жениха спустили с лестницы: по одной версии, это случилось через 5 минут, по другой – через 7; но так или иначе, сватовство закончилось быстро. Ровно два дня Ефим Столяр ходил с видом победителя, а потом Бэлла исчезла. Через неделю беглянку и ее спутника отыскали в уездном городе, в захудалой гостинице на окраине. Багровый от гнева ворвался Ефим Столяр в жалкий номер, где приютились влюбленные. В правой руке разъяренного отца был пистолет, за спиной сжимало кулаки подкрепление – Меер Шпунт, бывший трактирный вышибала, и биндюжник Абрам Подгорецкий. Даже у смелого человека екнуло бы сердце при виде этой троицы, а Альтман, названный в честь мудрого царя Соломоном, совсем не был храбрецом. Но любовь – таково уже свойство подлинной любви! – может сделать трусливого смельчаком, а недалекого – мудрым, как библейский владыка. И наш герой не стал прятаться под кровать в животном ужасе, а встал посреди комнаты и заговорил холодно и спокойно: - Дорогой тесть! Вы извините, что я немножко фамильярно, но после всего, что произошло (Бэллочка, не красней) я таки имею право. Я вижу, что вы хотите меня убить. Я не буду объяснять, что я один сын у мамы и даже не буду просить пощады. Я только предлагаю вам подумать хладнокровно: что вы будете иметь, если меня убьете. Видя, что Столяр остолбенел от такой наглости и молча слушает, Альтман продолжил: - Во-первых, вы будете иметь труп. Мой. Во-вторых, вы будете иметь много проблем с полицией. Очень много. Вы прикидывали, сколько вам будет стоить, чтобы замять дело? Значит, в-третьих, вы будете иметь большие расходы на ровном месте. А знаете, чего вы не будете иметь? Вы не будете иметь здоровых внуков! Потому что после всего, что случилось, на Бэллочке женится – даже с ее приданым! – только вдовец или человек с дефектом; а разве человек с дефектом может сделать, пардон, здоровых детей? На этом месте Столяр пришел в себя, опустил пистолет и сказал следующее: - Ты меня убедил. Я не стану причинять тебе вреда. Бэлла! Ты должна решить: или ты возвращаешься домой, или остаешься в этой дыре. Если ты вернешься, я в присутствии свидетелей даю тебе слово, что никогда не вспомню эту историю и не попрекну тебя. А нормального жениха… нормального жениха я найду, не беспокойся. Если потребуется, выпишу из Вильно. Но если ты решишь остаться здесь, я отрекусь от тебя и вычеркну из завещания. Ты умрешь для меня. Все, что у меня есть, я оставлю племянникам, детям моей сестры Хавы, а ты до конца своих дней будешь скитаться, как нищая, с этим шлемазлом. Выбирай. Я жду. Бэлла была единственным ребенком в семье и очень любила своего отца. Окруженная с детства заботой и богатством, она не знала житейских забот и никогда не испытывала нужды. Нищета страшила ее, как и всех людей; неопределенность внушала тревогу. Но она ни на секунду не задержалась с ответом: - Я очень люблю тебя, папа. Но я остаюсь. Через два дня Бэлла из Бэллы Столяр стала Бэллой Альтман, а через неделю Ефим Столяр в присутствии свидетелей написал новое завещание. Согласно ему, все движимое и недвижимое имущество Столяра переходило после его смерти к его племянникам Лазарю, Моисею и Семену. Через два года старый Столяр умер от наследственной болезни сердца. Два каменных дома, три лавки и кожевенная мастерская перешли в руки племянников. Красавица Бэлла осталась ни с чем (точнее, она осталась с мужем и новорожденным сыном): двоюродные братья отказались отдать ей даже вещи, принадлежавшие ее покойной матери. Но так интересно устроен этот мир, что последние в нем частенько оказываются первыми, а незаслуженные материальные блага не приносят счастья. Меньше всего успел попользоваться ими младший брат Семен, зарубленный в 1919 году петлюровцами. Через полтора года, когда советская власть утвердилась в Н окончательно, к его братьям пришли люди в кожаных куртках и сообщили, что оба дома экспроприируются в пользу трудового народа. В одном организуют трудовую школу имени Розы Люксембург, а в другом – клуб рабочей молодежи имени Карла Маркса. Лазарь и Моисей попробовали возразить, но гости поинтересовались «Вы что, что-то имеете против товарища Маркса и его передового учения?» - и спор угас не разгоревшись. Еще через год пришлось закрыть как нерентабельные предприятия мастерскую и одну из лавок. Впоследствии братьям пришлось горько пожалеть, что та же участь не постигла две оставшиеся лавки: когда нэп закончился, Лазаря и Моисея выслали из Н как «враждебный элемент» в далекую северную область, где они не имели никаких знакомых и средств к существованию. Так дорого обошлась сыновьям нищего меламеда, прожившим до тридцати лет в крайней бедности, некстати обуявшая их с подачи старого Столяра страсть к стяжательству. Зато дочь богача Бэлла с чистой совестью могла писать в анкетах, что всю сознательную жизнь жила своим трудом. Эту семейную историю с двумя неожиданными хэппи-эндами очень любила рассказывать друзьям и гостям внучка Бэллы, названная в честь бабки. Судя по сохранившимся фотографиям, актриса театра музыкальной комедии Изабелла Альтман, по сцене Омутова, походила на дочь Столяра как две капли воды: те же огромные синие глаза, те же густые пепельные волосы, тот же точеный профиль и стройная фигура. Злые языки судачили, что именно эффектной внешности Изабелла обязана половиной своего успеха, но завистники, частенько попадающие в точку, на сей раз попали пальцем в небо. Природа наделила Изабеллу не только красотой, но и несомненным актерским талантом. Особенно удавались ей образы противоречивых, метущихся женщин, с сильными монологами и трагическим концом. Ее дипломной работой была Катерина в «Грозе»; по общему мнению, Изабелла сыграла ее удивительно свежо и ярко. Окрыленная успехом, Изабелла решила попробовать себя в кино и охотно приняла предложение сняться в некой детективной истории в драматической роли жены главного злодея. Вопреки ожиданиям режиссера и самой актрисы, образ не получился: что-то помешало Изабелле сыграть так, как она играла на сцене. После этой неудачи актриса надолго отказалась от кино и сосредоточилась на театральной карьере. Став через несколько лет если не первой, то второй актрисой известного театра, руководимого легендарным режиссером, она обрела устойчивый круг поклонников и ценителей; и можно представить, каково же было их удивление, когда они узнали, что их любимая Омутова – неподражаемая Бланш и феноменальная Офелия – уходит из Театра! И, главное, куда! В… театр музыкальной комедии. Неожиданное решение Изабеллы шокировало всех, кроме ближайших друзей, знавших, что послужило его причиной. Дело в том, что Омутова, чья красота к 26-27 годам достигла полного расцвета, все сильнее ощущала пристальное внимание того самого легендарного режиссера и все тяжелее это внимание переносила. Еще год назад она, возможно, ринулась бы с головой в авантюру нового романа, но теперь с любыми романами было покончено. В 26 лет, подведя черту под бурным десятилетием, Изабелла вышла замуж за художника Григория Файфмана, которого она перекрестила в Гри-Гри. Далеко не красавец, Гри-Гри привлек красавицу-актрису двумя качествами: умением красиво говорить – что притягивает всех женщин; и схожим взглядом на мир – что важно для женщин творческих. Ему и не пришло бы в голову возмущаться неметеным полом в кухне или требовать кулинарных шедевров. Гри-Гри не ревновал жену к поклонникам, понимая, что восхищение и преклонение актрисе необходимо как воздух, и не возмущался, когда Изабелла будила его под утро, чтобы рассказать только что увиденный необыкновенный сон. Они жили в одном измерении и дышали одним воздухом – воздухом богемного мира. Это была не просто близость тел: здесь имелось несомненное родство душ, и неудивительно, что Изабелла, узнав о неспособности Гри-Гри стать отцом, примирилась с этим обстоятельством и никогда не попрекала им мужа. Итак, не в силах долее выдерживать ежедневные атаки престарелого бонвивана и не допуская мысли об измене мужу, прекрасная Изабелла, обладавшая среди прочих достоинств прекрасным голосом и абсолютным слухом, перешла в театр музыкальной комедии, где вскоре стала примой. Неожиданно открылись новые грани ее таланта, и, что самое интересное, снова появились предложения киноролей, одна из которых – в фильме «Балтийская легенда» – прославила Изабеллу на весь Союз. Почтовый ящик не вмещал писем, открыток и телеграмм со всех концов огромной страны. Областные филармонии наперебой упрашивали Изабеллу осчастливить их своим визитом, суля полные залы и тайные гонорары в добавление к официальным. Песни из фильма регулярно звучали по радио, Изабеллу пригласили спеть одну из них в «Новогоднем огоньке». И, наконец, как кульминация фанфар, прозвучало известие, что фильм «Балтийская легенда» получил вторую премию на одном из заграничных кинофестивалей. Кинофестиваль, правда, был из слабеньких, но все равно – заграница! Радость, как и беда, не ходит одна: в это же время Гри-Гри наконец-то добился персональной выставки, получившей высокую оценку критиков и ценителей прекрасного. Словом, в жизни супругов настал тот золотой век, который выпадает на долю смертного не более раза не жизнь, а заканчивается раньше, чем ожидаешь. Идиллия в данном случае также не оказалась слишком затяжной, но точку в ней поставили события не личного, а общественного плана. Когда в 1985 году новый генсек начал перестройку, Изабелла и Гри-Гри, как и большинство творческой интеллигенции, восприняли ее восторженно. Однако по мере усиления экономических трудностей и увеличения социальной напряженности восторги становились все слабее, а мысли о будущем – все тревожнее. До этого жизнь Изабеллы текла пусть и по прихотливому, но хорошо известному руслу: неожиданности могли касаться частностей, но не основ. Теперь же сами основы зашатались: никто не знал, что будет завтра со страной, как повернутся события, и, главное, не начнутся ли погромы. Первым весть о погромах принес в дом Изабеллы и Гри-Гри некий Жора, давний, еще по художественному училищу, приятель хозяина. Разумеется, он не вбежал в квартиру с истошным воплем: перспектива была обрисована как бы между прочим за чашкой чая, но обрисована с пугающей уверенностью. «Старик, вспомни историю, - сказал, наморщив лоб, Жора. – Как только здесь начиналась заварушка, за ней следовали погромы. Потому что кто виноват? Ага, как всегда». Изабелла при этих словах вспомнила печальную судьбу счастливого наследника Семена и призадумалась, а Гри-Гри переменился в лице. В 1990-91 гг. жуткие слухи возникали с пугающей регулярностью: говорили даже о существовании неких штурмовых отрядов и наличии специальных списков. Жизнь меж тем становилась все тяжелее. Прилавки магазинов опустели, за оставшимися товарами выстраивались огромные очереди. Правда, на рынке имелось все, но цены там постоянно росли – в отличие от доходов. То ли из-за общей нестабильности, то ли по другим причинам картины Гри-Гри перестали покупать. Раньше он продавал 4-5 картин в месяц; теперь хорошо, если удавалось продать одну. А у Изабеллы неожиданно появилась соперница: смазливая, малоспособная, со слабым голосом девица – но много моложе примы и, само собой, протеже главного режиссера. И когда тот же Жора в декабре 1991 года зашел к ним попрощаться, мысль об эмиграции уже не казалась супругам чем-то чужим и далеким – и не только из-за политической ситуации. «Здесь тебя не способны оценить по заслугам, - твердили Гри-Гри приятели, уже сидящие на чемоданах. – В Израиле твои картины будут нарасхват, а там, глядишь, и до американского рынка доберешься!» «Так уж и нарасхват», - улыбался в бороду Гри-Гри, пока судьба не привела в его мастерскую некоего уроженца Одессы, ныне имеющего израильское гражданство, но проживающего в Бруклине. Одессит купил две картины, заплатив за каждую по сто долларов (огромные деньги по тем временам), и высказал твердую уверенность, что при должной «паблисити» – то есть рекламе – Гри-Гри добьется на Западе настоящего успеха. Нерешительный по природе художник заколебался, и, вероятно, колебался бы долго, если бы главреж театра музыкальной комедии не отдал главную роль в новой постановке «Марицы» конкурентке Изабеллы, заявив, что зрителям необходимо разнообразие. Разъяренная прима ворвалась в его кабинет и поставила ультиматум: «Или я играю Марицу, или ухожу из театра». Главреж внимательно посмотрел на сорокалетнюю, но по-прежнему красивую актрису, вздохнул и предложил компромисс. «Нет. Или я, или она!» - Изабелла, охваченная жаждой битвы, смело бросила в лицо перчатку и ждала ответа. Бесспорно, ей не стоило переводить разговор в воинственную плоскость: когда в мужчине пробуждается агрессия, он забывает, что перед ним женщина, он видит соперника, которого надо разгромить во что бы то ни стало. «Попрошу не ставить мне условий, Изабелла Юрьевна! Здесь не вы командуете, слава Богу». «Еще раз повторяю: или – или». «Ну так пишите заявление!» - рявкнул главреж. «Я свои решения не отменяю». Через пять минут после того, как за Изабеллой захлопнулась дверь, главреж пожалел о случившемся. Он ждал и даже жаждал примирения, но, к его изумлению, когда на следующий день прима снова вошла в его кабинет, в руках ее было заявление об уходе. - Бэллочка! Ты что, серьезно? Блин, ну давай поговорим опять, я… - Все решено, Станислав Вахтангович. Я ухожу из театра. - Но это же нелепо, Изабо! - Я ухожу из театра и уезжаю из России. - Куда? – вытаращил глаза главреж. - На историческую родину. В Израиль. - Но зачем?! - Хотя бы для того, чтобы никто не мог обозвать меня «жидовкой». Здесь нужно сказать, что с антисемитизмом как таковым Изабелла сталкивалась два раза в жизни. Отчасти здесь сыграла роль ее внешность – она не походила на еврейку; отчасти – везение; во многом – богемная среда, в которой она провела большую часть жизни и где человека оценивали как угодно, но не по форме черепа. «Жидовкой» же ее никто и никогда не обзывал. Правда, так обозвал в третьем классе ее одноклассницу Симу, болезненную и тихую девочку, хулиган и сквернослов Валька Карнаух; но, познакомившись с когтями Изабеллы, живо взял свои слова обратно. Однако в тот момент Изабелла находилась внутри новой, яркой роли, сродни тем, от которых ей пришлось отказаться 13 лет назад – роли гениальной актрисы, которую преследуют из-за ее принадлежности к гонимому великому народу. Бросив взгляд Юдифи на изменившееся лицо главрежа, Изабелла положила заявление на стол и с гордо поднятой головой – больше никто не посмеет ее унижать! – вышла из кабинета. Серым и слякотным февральским они навеки покинули родной город, изменившийся до неузнаваемости, ставший, как им казалось, почти чужим. В самолете Изабелла, взволнованная до крайности душераздирающим прощанием с друзьями, плакала, не скрывая слез; Гри-Гри же пребывал в некоем ступоре. Но когда самолет приземлился в Тель-Авиве и пассажиры, несколько часов назад дрожавшие от зимней сырости, увидели синее-синее небо, и солнце, и пальмы, настроение супругов резко переменилось. - Вот увидишь, мы сделали правильный выбор, - сказал Гри-Гри заулыбавшейся Изабелле. На родину предков супруги прилетели, впрочем, не просто так, а с конкретными планами. Гри-Гри надеялся на организацию персональной выставки: благо, ему позволили взять с собой все картины. Изабелла, разумеется, надеялась на продолжение актерской карьеры. Ивритом она, правда, не владела, зато хорошо говорила по-английски, а кто-то сказал ей, что в Израиле достаточно хорошего английского. Конечно, сразу никто не даст ей главных ролей в театре, но можно попробовать себя в кино; кроме того, есть и реклама… Радужные планы новых репатриантов испаряются очень быстро, и планы Изабеллы и Гри-Гри не стали исключением. Во-первых, обнаружилось, что найти в Израиле спонсора для выставки вновь прибывшего никому не известного художника – дело более нереальное, чем разведение яблоневых садов на Марсе. «Старик, - сказали Гри-Гри ранее акклиматизировавшиеся коллеги по цеху, - ну посуди сам: страна маленькая, озабоченная выживанием, лишних денег ни у кого нет – кто станет покупать твои шедевры? Тебя здесь не знают». Тогда в уме Гри-Гри созрел новый план: заработать денег, раскрутиться, вложить эти деньги в саморекламу и, превратившись таким образом из «никому не известного художника-репатрианта» в «известного художника-репатрианта», поймать наконец потенциального спонсора на крючок тщеславия или выступить таким спонсором самому. Коллеги идею одобрили, но на пути ее реализации встали непреодолимые препятствия, главным из которых было незнание языка. Как всех репатриантов, Гри-Гри и Изабеллу государство в течение полугода бесплатно учило ивриту на особых курсах; но язык предков, давшийся Изабелле сравнительно легко, упорно ускользал от Гри-Гри. Впрочем, это было неудивительно: прирожденный художник, он и мыслил образами, а не словами, и не отличался крепкой памятью даже в юности. Конечно, разговорный минимум он освоил и мог объясниться в магазине или на почте; но, как вы понимаете, для высокооплачиваемой работы этого недостаточно. Все заманчивые перспективы временной переквалификации и получения новой специальности накрылись медным тазом; и на картины его, как назло, не находилось покупателей. Кто-то посоветовал Гри-Гри попробовать себя в компьютерном дизайне и дал адрес англоязычных курсов. Гри-Гри загорелся – дизайн, пусть и компьютерный, все же работа творческая! – но последняя надежда обернулась самым большим разочарованием. Он не сумел освоить компьютер. Даже на том уровне, который имел место в 1993, компьютерный дизайн не поддался бедному художнику. И Гри-Гри, отчаявшийся, опустошенный, впал в настоящую депрессию. Он целыми днями лежал на диване, глядя в стену и не думая ни о чем, даже о своей жене, которой также пришлось несладко. Мечты Изабеллы о театре рассыпались в первые дни: оказалось, что англоязычных театров в Израиле не существует; что фильмы здесь снимаются редко и только на иврите, и что рекламщиков не интересуют сорокалетние женщины, даже очень хорошо выглядящие. Но внучка Бэлы не сдалась: она упорно учила иврит и примерно через год говорила уже очень, очень прилично. Учителя в ульпане не могли нахвалиться своей ученицей, быстро осваивавшей не только устную, но и письменную речь. Языковой барьер пал; однако это не приблизило Изабеллу ни на шаг к ее осуществлению ее мечты. «Мы не можем вас взять, - говорили ей, - у вас акцент». Или: «Ваш типаж нам не подходит». Или: «Перезвоните нам в новом году, может быть, что-то получится». Каждая просьба – как стук в запертую дверь, и каждый отказ – как удар по голове. О нет, внешне все вежливо и даже интеллигентно. Но есть лекарства такой горечи, которую не смягчит даже самый толстый слой сахарной глазури. Проглотив очередной отказ, подавив усилием воли очередные слезы, Изабелла возвращалась по нарядным, людным улицам в свой временный дом. Здесь люди смеялись и пили кофе прямо на улице, здесь полки магазинов ломились от товаров – но у нее не было денег даже на автобус. Прохожие скользили по ней безразличными взглядами; лишь иногда мужчины ее лет или старше оглядывались вслед еще красивой, но скромно одетой женщине с грустным лицом. Никто ее здесь не знал, кроме таких же репатриантов, и, похоже, не узнает. Может, «в сорок лет жизнь только начинается»; но не начинается в сорок лет актерская карьера. «Буду искать другую работу», - сообщила Изабелла равнодушному ко всему мужу. «Не найдешь», - ответил он и ошибся. Через две недели Изабелла нашла место помощницы секретаря у некоего адвоката, а через неделю ей пришлось уволиться, потому что адвокат зажал ее в углу с недвусмысленным предложением. Следующая работа, в парфюмерном магазине, даже понравилась Изабелле, но она не могла выдержать целый день на ногах: увы, в сорок лет ноги не, что в двадцать. Сменив еще несколько мест, Изабелла наконец обрела тихую гавань в доме престарелых. Конечно, этот дом престарелых решительно не походил на те мрачные заведения, которые иногда показывали по советскому телевидению в разоблачительных передачах периода перестройки. Его обитатели жили в прекрасно меблированных комнатах (кто хотел, мог перевезти в них свою мебель); их кормили разнообразно и даже прихотливо, а кроме круглосуточного отряда сиделок и медсестер, оказывавших медицинскую помощь, с утра до вечера им оказывали, если так можно выразиться, духовную помощь психологи, добровольные помощники и аниматоры. К числу последних принадлежала Изабелла. Она вела музыкальный кружок и театральную студию, а также по необходимости занимала стариков разговорами. Это было так странно для нее: оказалось, что самый большой дефицит в старости – дефицит даже не здоровья, а общения. Изабелла выслушала множество исповедей, узнала множество судеб, не раз жалея, что такой ценнейший материал, на котором можно выстроить не одну роль, пропадает втуне. Что ж, ее коллеги, с которыми она изредка созванивалась, из последних сил ставят премьеры, думают, как привлечь в театр нового зрителя – а ее театр отныне здесь. Может, в этом тоже есть высший смысл: она, все жизнь жившая тщеславием, познала тщету всякого тщеславия. Любая жизнь, что в нее не вмещай, закончится под белой могильной плитой, и с ней закончатся все обиды на жизнь и людей, планы, которым не суждено сбыться, воспоминания и мечты. Все суета сует! и все уйдет в никуда! а что останется после нас? Только добро, которое мы сделали, только тепло, которое мы отдали другим. Она не была святой, она грешила и ошибалась: что ж, возможно, теперь Б-г послал ее сюда в искупление всех былых прегрешений. Так утешала себя Изабелла, беседуя со стариками и старушками, которых особенно привлекало жизнеописание ее бабки. И Изабелла в десятый, в двадцатый раз покорно рассказывала историю знаменитого бегства, не досадуя на милых старушек, к середине рассказа забывавших, кто с кем куда бежал. Она вообще никогда не сердилась на своих подопечных, даже – особенно – если их умственное состояние оставляло желать лучшего. И когда в дом престарелых привезли очередную несчастную бабушку, наполовину потерявшую рассудок, Изабелла готова была отнестись к ней так, как ко всем. Правда, старушка очень быстро показала скверный характер: впервые за время работы Изабеллы в доме престарелых произошла драка: новенькая, которую звали Евгения Петровна, накинулась с кулаками на безобидную старушку по имени Лилит. - Вот увидите, девочки, мы с ней еще наплачемся, - вздохнула за обедом для обслуживающего персонала медсестра Илана. – Она, кстати, и не еврейка. Ее привезли как члена семьи и сплавили сюда. - Еврейка, не еврейка – какое это имеет значение? – подняла брови Изабелла. – Она старый больной человек. - Не так больной, как прикидывается, - звякнула ложкой Илана. – Глаза у нее хитрые, как у кота. - Брось. - Что брось? Небось, ты ее развлекать не пойдешь. - Почему нет? – пожала плечами Изабелла и, отчасти в пику Илане, вошла после обеда в комнату Евгении Петровны. Та сидела в кресле и вязала что-то яркое. Увидев Изабеллу, старуха отложила вязание и принялась жаловаться: за обедом ей не доливают супа, соседи по столу бросают в нее салфетками, родной сын от нее отрекся, все кругом злые как собаки, и вообще скоро она помрет и всем станет легче. Эти жалобы были хорошо знакомы Изабелле, и она знала, как на них ответить. Утешив старуху и пообещав завтра зайти в то же время, она вышла с ощущением, что сделала маленькое, но доброе дело. С того дня Изабелла как бы взяла шефство над новенькой, опекая ее иногда и более, чем следовало бы. Старуха, и в самом деле не столь слабоумная, как могло показаться, быстро привыкла, что любезная и улыбающаяся аниматорша почти всегда в ее распоряжении. Конечно, она не понимала мотивов актрисы, играющей теперь роль кающейся грешницы, но, ощутив некую власть над ней, не замедлила ею воспользоваться. Мало-помалу обращение Евгении Петровны с Изабеллой становилось все более фамильярным; потом старуха стала повышать голос и употреблять непечатные эпитеты. Когда Изабеллу первый раз послали на три буквы, ей захотелось отвесить старухе пощечину; но она тут же устыдилась своего порыва: как можно! больному человеку! и решила повлиять на подопечную именно кротостью и смирением. Увы, Евгения Петровна не разделяла идеи графа Толстого и даже не подозревала об их существовании; зато она видела, что Изабелле можно сказать все, что угодно, и она смолчит. У старухи появился мощный источник позитивных эмоций: издевательство над молодой (по сравнению с ней) и красивой женщиной. Удовольствие продолжалось, правда, не так уж долго, но доставило старухе море наслаждения. Закончилось все неожиданно. Как-то во время очередного разговора Евгения Петровна потребовала, чтобы Изабелла снова рассказала ей историю своей бабки. - Но я ведь вам рассказывала и вчера, и позавчера! - Расскажи! Я забыла! В тот день у Изабеллы сильно болела голова, и ей меньше всего хотелось что-то рассказывать, но деваться было некуда: сама взвалила на себя этот груз, и она принялась повторять уже ненавидимые ею слова. - Так, так, - пробормотала Евгения Петровна, когда усталая Изабелла умолкла и откинулась на спинку стула. – Интересно, но непонятно. - Что вам непонятно? - Да все. Стара стала. Понимаю плохо. Расскажи-ка еще раз. С самого начала. В зеленоватых глазах старухи блестели насмешливые огоньки: она явно издевалась, и внутри Изабеллы начал закипать гнев. - Завтра расскажу еще раз. А сегодня мне нужно идти. - Нет, сейчас расскажи! Ты обязана! Ты за это деньги получаешь! С трудом сдерживая себя, Изабелла тихо сказала: - Получаю, но не от тебя. С этими словами она поднялась со стула и пошла к двери. - Ах ты стерва, - принялась браниться старуха, - ах ты такая-сякая! Дрянь! Тунеядка! Швабра! И, увидев, что обычный набор не оказывает воздействия, и Изабелла уже повернула ручку двери, старуха прибегла к доселе неиспользованному оскорблению: - Жидовка! Изабелла закрыла дверь и пошла по коридору, вздрагивая всем телом – но, как ни странно, от смеха. Она вспомнила последний разговор с главрежем и свой «убийственный» аргумент. P.S. В 2000 году Изабелла вернулась в Россию и играет второстепенные роли в одном из московских театров. Гри-Гри после курса лечения в психиатрической больнице получает пособие как инвалид, на которое живет. Евгения Петровна умерла в 1997 году от обширного инфаркта и похоронена на кладбище при доме престарелых. Все совпадения с судьбами реальных лиц считать случайными. Автор: ЕЛЕНА
ШЕРМАН, г. Львов (Украина)
Персональная страница Елены Шерман: http://ellena.sitecity.ru Написать отзыв автору: ellena_2004@rambler.ru Отклики присылайте на адрес редакции, они будут опубликованы в разделе "Ваши письма" Опубликовано в женском журнале "WWWoman" - http://newwoman.ru -- 20 ДЕКАБРЯ 2007 года |
НА ГЛАВНУЮ
|
