Начало книги

Глава 32.
Чёрная ночь.

    Днем Влад с Самсоном съездил на базар.  Съездили удачно и Влад, по пути домой, был необычайно весел и разговорчив, а когда приехали, он решил зайти к Богдану.  
    - Здравствуй, приятель! – весело обратился он к невольнику. – Как поживаешь? Я так, например, хорошо. Удачный выдался денек. Представляешь, отправился с твоим другом Самсоном на рынок и все остатки картошки продал! Мы-то с ним думали, что эту мелочь никто не возьмет, а поди ж ты, всю раскупили! Смотри, мы тебе ради этого даже кое-что в лавке прикупили. На, - с этими словами он положил на полку кормушки целую палку колбасы и буханку хлеба.  -Эй, приятель, чего молчишь-то сегодня, а? – весело поинтересовался Влад. – Чего за едой не подходишь? Ждешь отдельного при…
    По лицу, перекошенному страданием, в два ручья побежали слезы.
    - Задавился бы ты своей едой.
    И такое отчаяние, такая глухая боль прозвучала в голосе Богдана, что Влад  отпрянул от дверей его камеры.

    Утром следующего дня Влад проснулся рано. Чей-то отчаянный крик разбудил его. Влад наспех оделся, выскочил в коридор. Крики доносились из-за двери Олега, оттуда же доносился шум – шум борьбы. Затем раздались тихие стоны. На лестнице заскрипели ступени – Дроздов. Помощник поднимался наверх. Их взгляды столкнулись… от свинцового взгляда друга Влада спас вскрик Розы – отчаянный и жалкий. Дроздов метнул туда взор, дернулся инстинктивно, но потом – замер и посмотрел на него. Влад побледнел.
    - Дрозд, я…
    Но Дрозд не стал слушать, не стал ничего говорить - он ушел. Влад остался один на лестнице.С Дроздовым он увиделся позже, когда тот шел к невольникам. Прежнего сурового взгляда не было, что немного обрадовало Влада и потому он осмелился с ним пооткровенничать, как делал это прежде ранее. Он спросил у него, что он думает по поводу такой ситуации, на что Дроздов пожал плечами. Как будто вопрос был из ряда обыденных, незначительных, пустячных. Только вот по выражению лица помощника этого не скажешь и Влад закусил губу. Не такого он ожидал ответа. А какого?! Он и сам, признаться, не знал. Чтобы Дроздов дал ему совет?  так тут и советовать нечего, вариантов мало и они известны им обоим. Чтобы закричал, заругался, побил, наконец? Так  здесь это не поможет, и они оба это знают, да и Дрозд не таков.
    Пока такие мысли вертелись у него в голове, они подошли к бараку, приготовились свернуть за угол и вместо этого замерли. Потому что за бараком  находились мужики. Да не просто так, по случайности с работы завернули, а нарочно собрались, судя по всему: столпились в хвосте постройки, в тени самой, чтобы не видать было. Пять самых уважаемых из них – рассудительный Самсон, плетельщик корзин  сомневающийся Никита, силач Семен и вспыльчивые Федот с Григорием – всем мужикам перевалило за сорок,  собрались кружком. Кто сидит на бревне; кто стоит, руки скрестив и стене прислонившись; кто на бочке сидит, ноги поджав; кто на корточках – а рядом, поодаль, остальные – все, кроме Богдана. Стоят – половина с инструментом в руках (видно, только с работы воротились) – один, вон, на ручку вил опирается, другой на лопату.


    - онного в толк не возьму, - говорил Никита,– чехо наш Влад ехо в шею не хонит? Ужель не видит, куды все заехало?
    - А то ты сам не вишь -  чехо, - угрюмо отозвался ему другой – не подглядев, Влад никогда бы не подумал, что у Семена может быть такой низкий и мрачный голос. – Не хочет он с Олегом связываться, кишка тонка. Вот и терпит.
    - А што, ему терпеть – не то, шо Розе, - буркнул Григорий с бочки.
    - Верно, - мрачно поддакнули ему из толпы. – Ену-то Олег так мучит – вот влез бы в ее шкуру, глядишь, мож понял бы, как ей там, сладко, не с этой падлой.
    - Да шо Роза, ты на Богдана глянь – ему-то каково? Думашь, луше?
    - Тож мается?
    - Не спрашивай, - невольник тряхнул косматой головой – Григорий. – Моя камера аккурат за евоной, так мне се слышно – как ночь зайдет, так он и там и бьется – дверь се открыть хочет. Да раз ведь ее открэешь?
    - Яну-то не открэешь, запирают на совесть.
    - На совесть,  говоришь? Да ежели  была б в их совесть, думашь, допустили б такое, шо б мужик полночи не спал, в дверь ломился? И цепям гремел? Он же шь цепи свои снять се пытается  – я как ни зайду, он с ними возится. Дерхает, тянет – в кровь уж руки сбил – смотреть болько, как он мается. В них уже и кожи-то, верно, ни шматка не осталось – всю содрал, чехо додергал-то.
    - А помощники што? Ведь заходят-то, неужто не видют?
    - Как Роков – не ведаю, а вот Осипов  раз заглядывал – тот видал: и шо руки в крови, и шо так ен мается, да толку с тохо? Похлядел да пошел, будто ехо и не касается.
    - Это ен может – мимо пройти они все горазды.
    - А шо, ето ж проще – незнайкой прикинуться: нету проблемы, ненадобе и решать нечехо. Вдобно.
    - Аха, а человек мучайся.
    - Да, не повезло Богдану. Знал бы, небось, шо так се обернется – давно б Олегу шею-то свернул.
    - А то! Он и щас непрочь, токо дверь открой да цепки скинь!
    - Верно, вот уж трепку-то он Олегу задал  бы – небось, сразу за все отплатил! Да только как, коли его с цепей не спущают?
    - Не спущают, с камеры какую неделю не выводят…
    - Так мож, подсобить ему, а?
    - Дверь открыть хошь? Да была в меня мысля такая, Митька, да только как? Дверь-то, ладно, ишо вскроешь, а цепи как? Ен же на цепи, а ключей от ее нету.
    - И то. Раньше на гвозду все весели, а намедни гляжу – нет. Убрали.
    - Значит, догадываются, что помочь могем.
    - Так может, того, помогем, а? – окинув друзей взглядом, вопросил Иван. – Толечко не с цепями, а этой гнидою…
    - С Олегом расправу учинить предлагаешь? – подал голос Самсон.
    - А шо, - нахмурился Семен, - я не против, коли дело то такого дойдет, так я первый ему  рад буду в морду вмазать.
    - Так чего тут думать? – вспыхнул Федот. - По горлу его и дело с концом.
    - На  дворе нельзя – заметить могут, - покачал головой Григорий.
    - А ежели заметят, да глаза прикроют? – Никита предположил.
Григорий почесал подбородок.
    - Коли прикроют – хорошо.  А коли не – тоды чего? Хошь, шо б самого на тот свет спровадили? Ты ж сам гляди – не вишь, што ль, какие они тут все?
    - Ну да, с ними не поймешь, шо можно, шо не следует: иной раз закричат для виду толечко, а иной раз и в камеру на трое суток.
    - То-то и оно.
    - Ну тоды онно и остается – в лесу его…
    - Когда дрова рубить будем? – спросил Григорий.
    - А больше не выйдет: за двором все равно девки приметят, а с ним поехать кому-то оному – так подумать могут, да и он с онним управится сам могет – опасно. А в лесу по зиме, как снарядят нас деревья валить – выйдем разом, выждем, куда Рок отвернется и дерево рубанем.
    - На него?
    - Только бить надобно, шоб он не заметил и вбечь не вспел, и деревину выбирать такую, шоб насмерть сразу, а то ж  этот гад такой, ишо живучим окажется, выкарабкается да оживется… На этом и сойдемся? В лесу его, значит?.. все согласны? Мишка? Семен…
    - Да за нас не тревожься, мы не сдадим, - откликнулся Никита. – А вот Игорь – этот может.
    - А он здесь? А, вот… стоять!


     В дальнем темном углу трое мужиков поймали молодого парня и прежде, чем они выдвинули свои требования, невольник заскулил и дрожащим, на себя не похожим голосом бросился заверять, что не скажет ни словечка. После минутной заминки ему пригрозили и – отпустили.
    - Значит, все солгласные? – подвел итог Григорий и замолчал.
    Кто мог заставить его замолчать, Влад догадывался – Самсон. Рассудительный и работящий, он пользовался авторитетом среди   своих, и потому сейчас было важно заручиться его поддержкой.
    - Ты с нами, Самсон? – спросил Григорий.
    Самсон молчал.
    - Самсон, ты нам нужен…
    К его словам подключились и остальные: наперебой невольники взялись доказывать, что ему необходимо встать на их сторону. «Это ж гад, Самсон», «Самсон, без тебя не смогем», «Соглашайся, Самсон».
   - На что соглашаться? Человека вбить захотели?
   - Да разве ж он человек? Тварина последняя!
   - А ты его вбьешь и лучше станешь! Сраз на том свете тебе это за доброе дело зачтут. Ну как же шь – благодетель!.. Кровью-то руки багрить тебе не совесно, а, Гришка?.. вот что: делайте шо хотите. Мешать я вам не стану, и стучать не пойду, только знайте: если вижу, что деревина на него повалится – молчать не стану, предупрежу. И не буду молчать, коль после дознаваться в меня станут, затевали вы чего али нет.
    - Да не бойся, - злорадно хмыкнул кто-то, - не придется тебе говорить – мы его так шибанем,  шо не встанет… ну а на нас хто подумает – не до того им будет, а будет, так и не.... идет хто-то!
    «Кто-то» оказался Влад с Дроздовым. Влад оглядел мужиков – так и есть, все здесь собрались. И все смотрят на него – ждут, скажет он чего или нет. А он – он не знал, что делать. Они вроде не знают, что он с Дроздом все слышал, так может, все и спустить так, а с другой стороны, не о погоде здесь беседу вели. И промолчать сейчас, не сделать ничего… а что Дрозд? Дрозд тоже молчал, но не потому, что растерялся! Он ждал слов и действий – от него, Влад не видел, но чувствовал это. И…
    - А, хозяин, - весело отозвался кто-то из толпы. – А мы тут гутарим…
    И Влад смолчал. Не сказал ничего и вида не подал, что знает про заговор – улыбнулся невольникам, пожурил, что от работы отлынивают и пошел домой. Только на душе погано было – чувствовал, как сверлил его взглядом Дрозд...
   Около девяти, так и не найдя выхода, удрученный, Влад спустился в столовую – поужинать. Комната Олега зловеще молчала. Не было слышно стонов Розы, не свистел ошалело бич, даже рык Олега не сотрясал воздух. Но Влад знал, что это спокойствие было обманчивым, что там, под тишиной и закрытой дверью…
Морщась, словно от боли, он медленно сошел с лестницы, пытаясь задавить в себе грустные мысли. Господи, как же ему хотелось убежать в свою комнату! Спрятаться, закрыться с ней, чтобы не слышать, не видеть ничего этого! Переждать все, чтобы в один прекрасный день, проснувшись, увидеть все так, как было раньше. Розу – веселой, счастливой, вместе Богданом и сыном, чтобы поутру услышать веселую ее песнь и смех маленького Леши, а вместо этого… из комнаты Олега донеслись стоны. Заскрежетав зубами, Влад вошел в столовую, оставив за дверью ее страдания.
Столовая. Все были уже в сборе, и  только место Олега пустовало. Помощники, жена, даже Дроздов – все поздоровались с ним. Приветливо, словно это не они этим утром в гневе покинули его, но при этом в их глазах стояла печаль. И обвинение.  И он это видел. Чувствовал. Поежившись, словно от холода, уткнувшись глазами в тарелку, Влад занялся первым же блюдом, какое попалось на глаза. Копченая грудинка с чесноком и хлебом. Он просто обожал ее, но не сегодня.
    Гнетущая тишина, повисшая в столовой, была тому причиной. Помощники, его жена – все молчали. Не слышно ни шуток, ни смеха, никто не заводил разговора. Угрюмые, печальные лица. Как и у невольниц, которые, против обыкновения, были сегодня на редкость молчаливы и аккуратны. Они расставляли еду – не глядя на него, а затем уходили, не проронив ни слова. Но никто из помощников не притрагивался к еде, даже его жена не стала ужинать. Они просто молча сидели за столом и взирали на тарелки.  
Они были не похожи на самих себя, и это пугало его. Он словно сидел рядом с мертвецами, равнодушными ко всему. Из всех их, пожалуй, только Дроздов более-менее походил на самого себя,  – ведь он был влюблен, а влюбленные всегда парят где-то в небесах. Но даже он, хотя и ел, в отличие от всех их, он делал это молча, без явного удовольствия, а его глаза, хоть и сияющие счастьем, блестели сегодня не столь ярко, как обычно.
    Вот подошла Маша – она принесла пирожные. Завидев ее, Дроздов оживился, обменялся с нею нежным взглядом и ласково обхватил ее рукой, прижал на миг к себе. А затем отпустил. В обычное время помощники не удержались от улыбок и шутливых замечаний в адрес влюбленных, но сегодня никто не обратил на это внимания. Никто даже не повернулся в их сторону, не промелькнула ни одна улыбка, и даже его жена, Анна, осталась равнодушна к этой маленькой сценке любви. Простившись с Дроздовым, Маша ушла – и те несчастные крохи радости, которые были в глазах у Дроздова, исчезли.
    Столовая погрузилась во тьму.


    С трудом дождавшись конца злополучного ужина, за которым к еде притронулся один лишь Дроздов, Влад едва нашел в себе силы, чтобы выползти из-за стола. Его голова гудела, словно пчелиный улей, а перед глазами было месиво лиц. Единственное, что утешало – так  это то, что месиво лиц заговорило. Негромко, холодно, между собой, как будто только сейчас увидали друг друга. Машинально собрав со стола тарелки, Влад, как и все, направился с ними в кухню,  но не успел он сделать и шагу, как двери в столовую с грохотом распахнулись. Влад обернулся – и вздрогнул. В пороге стоял Леша. Мальчик был бледен, губы плотно сжаты, но зеленые глаза светились не детской решимостью.
Беседа, завязавшаяся меж помощниками, стихла. Даже Анна, до селе громко что-то обсуждавшая со стряпухой Дарьей, смолкла. Леша, маленький Леша, с тех пор, как Роза живет с Олегом, он ведь ни разу не расхаживал в одиночку. И никогда не заглядывал в столовую, а теперь…
    Дроздов, увидав своего питомца, да еще в таком состоянии, он был поражен не менее остальных, а посему, поставив свои тарелки, он сделал шаг к нему, сказав при этом:
   - Привет… ты поужинать пришел, да?
   Дроздов вложил все силы, чтобы голос не дрожал, а был мягок и спокоен. Но Леша даже не взглянул  на него. Быстро оглядев столовую, мальчик остановил пылающий взор на Владе. Зеленые глаза вспыхнули с новой силой. Сжав кулаки, он ринулся на него.
   - Это ты, ты во всем виноват! Это из-за тебя мама страдает! Это ты во всем виноват! Ты! трус! Мучитель! я ненавижу тебя! ненавижу!..
    Со всей силой, что позволяли его слабые мускулы, он вцепился в куртку Влада, рвя и кромсая ее, молотя по хозяину что есть сил, пытаясь добраться до его лица. Но он был мал ростом и слишком слаб, а Влад был высок, и куртка у него была толстая, кожаная. То был бы муравей, пытающийся разделаться со слоном, если бы не то остервенение, с которым он наносил удары, и которое так поразило Влада. И лицо. Маленькое, вечно доброе (а в последнее время запуганное), с приветливыми зелеными глазками – теперь оно больше походило на лицо сумасшедшего. Ноздри трепетали, зубы стиснуты, а на самом лице и в глазах читается – Влад ужаснулся этому – не ненависть и не злоба, а страдание.
Страдание, отчаяние, которые копились все это время в нем,  и которые теперь, не в силах больше находиться в столь хрупкой маленькой оболочке, находили выход, рвя и молотя Влада.
Дроздов первый опомнился. Стремительно подойдя к мальчику, он взял его поперек туловища – и тот сразу как-то обмяк, повиснув у него на руках. Быстро взглянув на Влада, Дроздов погладил Лешу – тот уже не пытался вырваться, а,  прижавшись к его груди, тихо рыдал. Подхватив его половчее на руки, Дроздов поспешил вынести его из столовой, и направился к дверям – к всеобщему облегчению. Но когда он подошел к порогу, глаза Леши внезапно снова вспыхнули. Спрыгнув с  рук Дроздова, он, прежде чем помощник сумел что-либо сообразить, огляделся вокруг, а затем бросился к столу, и, схватив кружку, что есть сил метнул ее во Влада. И застыл, сам пораженный своей выходкой.
    Хрупкая фарфоровая кружка ударила Влада прямо в лицо и рассыпалась на десяток цветных черепков. С рассеченной губы Влада потекла тонкой струйкой кровь, ушибленная щека противно заныла, но он молчал, ошеломленный. Леша, это милое, веселое создание, маленький смышленый мальчик, добрый и красивый, который всегда любил его – до чего же он дошел, если решился на такое! И это он, Влад, во всем виноват! Это он довел его до этого! Он не может приказать Олегу уйти – из собственного дома, и Олег мучает Розу, а маленький Леша – мальчик не может больше этого терпеть. Он не может  больше слышать стонов своей матери, видеть, как она медленно умирает там, за дверью, как медленно изводит  себя отец, постоянно думая о ней, о ее страданиях, и знающий, что ничем не может помочь…
    Дроздов уже ушел, унеся с собой затихшего мальчика, а Влад все еще стоял подле черепков. Медленно оторвал взгляд от пола, огляделся – на него смотрели все. И каждое лицо говорило ему:
«Мы удивлены поступком Леши, но ты заслуживаешь того, чтобы в тебя метали кружки. Потому что  он, Роза, Богдан, – они гибнут, и они умрут, если ты ничего не предпримешь. Но учти, действовать надо сейчас. Они все на грани, и если промедлишь, то потеряешь их. И виноват тогда будешь только ты».

   Богдан спал в своей камере, когда его разбудили. Он сонно захлопал глазами. Перед ним стоял Влад, а за ним – Дроздов.
   - Вставай, дело есть, - холодно повелел  Влад.
   Богдан встал. Дроздов снял с него цепи.
   - Выходи, - сказал Влад.
   Богдан вышел и удивленно осмотрелся: в бараке стояли все четверо помощников и Влад. Лица у всех серьезные, ни намека на шутку. А из камер выглядывают не менее серьезные лица невольников. Даже этот весельчак Игорь, трепло местного масштаба, не умеющее жить без шутки, теперь был неестественно суров и серьезен. Даже у Дроздова нет его обычной улыбки и нет веселого блеска в глазах.
   - Пошли, - сказал Влад.
   Богдан пошел, ничего не понимая и оглядываясь.
   - Иди, иди, не оглядывайся, - сказал ему Дроздов, толкнув легонько в плечо.
   Они вышли на улицу. Стоял теплый безветренный вечер, но было еще светло. На лестнице веранды, закутанная в одеяло, сидела Роза. Увидев ее, Богдан замер на мгновение, а потом бросился к ней, а она  - к нему. На полпути они встретились, крепко обнялись, сопроводив объятия лавиной поцелуев и невнятным, исполненным любви и счастья шепотом….
По истечении минуты, когда волнение прошло, Богдан, не выпуская Розы из своих объятий, перевел взор на Влада. Тот, помолчав, тихо сказал, кивнув в сторону калитки:
   - Олег там. Пистолет я его разрядил, так что при нем только нож. Вмешиваться не станем. Но если ты победишь, то рабом все равно останешься, понял?.. иди, он скоро вернется.
   Богдан посмотрел на помощников.
   - Иди, - сказал ему Дроздов.
   Он обменялся взглядом с Розой – решительным и серьезным, и прежде, чем она успела что-либо возразить, погладил ее и зашагал к реке. Едва он скрылся, Роза уткнула лицо в ладони и заплакала.


   Олег стоял у реки. Он услышал шаги Богдана и обернулся. Увидев его, он все понял и криво усмехнулся.
   - А я думал, что сначала  забью твоего щенка, а уж потом отравлю тебя. Что ж, так еще и лучше.  
   Олег вытащил револьвер, прицелился и спустил курок. Выстрела не последовало. С руганью Олег отбросил бесполезное оружие и схватился за нож. Кривой клинок блеснул в свете луны, и Богдан вздрогнул, увидав его. Пользуясь его замешательством, Олег кинулся на него, но Богдан успел перехватить его руку, и они оба повалились в траву, покатились вниз, к реке…

   - Включи фонарь, - попросил Влад Дроздова. – Ни черта не видать.
   А сам, пройдясь взад-вперед, сел на ступеньку лестницы и посмотрел на Розу. Она уже не плакала, только глаз ее были широко открыты, губы платно сжаты, а сама она, сидя на ступеньке, поеживалась и вздрагивала от ночного холода.
   - Может, тебе лучше в дом пойти? – тихо спросил Влад. – Тут холодно. Простудишься еще.
   Роза быстро посмотрела на него, но ничего не ответила.
Все ее мысли были только о нем. Она сидела на ступеньке крыльца и молилась, как умела. Но молитвы не помогали, и страх овладевал ею. И когда она была готова окончательно отдаться отчаянию, она увидела во тьме фигуру. Сердце Розы замерло в тревожном ожидании.
Шатаясь, мужчина зашел на двор. В одной руке у него был букет цветов, а другую он прижимал к животу; из-под плотно сжатых пальцев  проступала кровь. Выйдя на свет, мужчина сделал пару шагов и упал.
   - Богдан! – отчаянно крикнула Роза и рванулась к раненому.

Продолжение