АННА ЛЕВИНА (NEW YORK, USA)
annalevina2004@yahoo.com

БРАК ПО-ЭМИГРАНТСКИ
роман
 

Часть третья
ОНИ
(ПУБЛИКУЕТСЯ БЕЗ РЕДАКТИРОВАНИЯ)  

Жизнь остановилась. Я ходила на работу, возвращалась домой, бродила по квартире и не могла поверить в непоправимое, бессмысленное и страшно несправедливое, навалившееся на меня тяжким гнётом, происходящее. Обида жгла меня изнутри.
На работе я стыдилась смотреть в глаза сотрудникам, совсем недавно гулявшим на моей свадьбе. Меня мучило чувство вины, будто я обманула их, выставила на подарки к событию, с уходом Гарика потерявшему всякий смысл. Кроме Белки, моей верной подружки, никто ничего не знал.
Я пробовала звонить Гарику на работу, но его секретарши, прекрасно знавшие меня по голосу, насмешливо спрашивали, кто его просит, а потом нагло отвечали, что Гарик занят. Это было унизительно, и я перестала звонить.
В одно из воскресений я поехала на Брайтон за продуктами и неожиданно столкнулась на улице с Цилей. Она бы с удовольствием сделала вид, что меня не заметила, но я упрямо пошла ей наперерез.
— Ну что, получили своего Гарика обратно? Довольны? — с вызовом спросила я, стараясь проглотить навернувшуюся слезу. — А мне что оставили? Долги?
— Можешь не волноваться, деньги он отдаст! — уверенно задрала длинный нос Циля. — Гарик очень порядочный человек и долги отдаёт!
Она повернулась и пошла дальше.
— Посмотрим! — успела крикнуть я ей вслед и, вопреки всем стараниям, расплакалась. Но Циля этого уже, к счастью, не видела, несмотря на тяжелые сумки, она неслась, не оглядываясь. Вечером, по горячим следам разговора с Цилей, позвонил Гарик.
— Сколько мы должны? — без предисловий, деловым тоном начал он.
— Шесть тысяч, две я успела отдать.
— Я знаю, тебе будет трудно, деньги я отдам, а ты подпиши все бумаги.
— Какие бумаги?
— Те, что пришлёт мой адвокат.
— Гарик, зачем нам адвокат? У меня нет на него денег, — умоляюще простонала я. — Почему мы не можем поговорить как люди. Что случилось?
— Я не могу с тобой ни о чём говорить. Адвокат — мой друг, он всё для меня сделает! — похвастался Гарик.
— А я? У меня нет таких друзей! И денег тоже нет!
— Пока! — отрезал Гарик и положил трубку.
Я набрала Басин номер телефона. Гарик оказался там.
— Слушай! — сказала я. — Как тебе не стыдно? Что это такое? Мало того, что ты убежал как вор, ты ещё трубку бросаешь! У тебя вообще совесть есть?
— А у тебя есть совесть называть мою мать сучкой? А деньги утаивать от меня у тебя есть совесть? “Гарик не узнает!” — передразнил Гарик. — А я всё знаю. Понятно?
— Гарик! Помилуй Бог! Я не называла Басю сучкой! Я ничего не утаивала! Я относилась к твоей маме, как к своей. Откуда такая неблагодарность? С чего ты это взял?
В ответ Гарик сатанински захохотал.
— Хватит! Я знаю всё! Ты думала, я дурак? Всё! Будешь говорить с моим адвокатом!
В трубке раздались гудки. В голове у меня была полная неразбериха. Какая сучка? Какие деньги?
Хорошо, что дома никого не было. Я села на пол и в голос завыла.

ДОЧКА

Находиться дома просто невозможно. Похоронная атмосфера. Гнетущая тишина и молчаливые мамины слёзы.
Страшная весть о побеге Гарика расползалась, как чума, среди знакомых.
Мне позвонила бабушкина подруга, моя бывшая учительница музыки, которая была на маминой свадьбе. Она жила по соседству с домом, в котором раньше жил Гарик, там же, где Бася, Циля и Паприков, поэтому хорошо знала весь гадючник.
— Я не могу молчать! — почти плакала она. — Я ничего не говорила раньше, не хотела сплетничать, но теперь, когда я узнала об этом подлом побеге, я решила, что просто обязана рассказать вам правду. На свадьбе я сидела рядом с друзьями Гарика — Цилей, Ниной и этим ужасным Паприковым. Я не хочу пересказывать, что они говорили, но это было просто безобразие! Они ехидничали, отпускали в адрес твоей мамы хамские замечания, ни одного доброго слова за весь вечер! Потрясающая бестактность! Разве так себя ведут на свадьбе? Но не в этом дело.  Меня поразил Паприков. Весь вечер он произносил один и тот же тост: “Давайте выпьем за то, чтобы мой друг вышел сухим из воды!” Я никак не могла понять, что он имеет в виду и к чему такие неуместные на свадьбе слова? Но теперь всё стало очевидным! Это было задумано с самого начала! Уму непостижимо! Какая подлость! Какая непорядочность! Зачем? За что? Я не сплю ночами! Эта фраза стоит у меня в ушах! Я давно хотела позвонить и сказать твоей маме — зачем она позволяла Гарику по средам ездить к Басе? Ведь это был сплошной обман. Каждую неделю я видела его с этим жутким Паприковым. Они вместе гуляли, обедали в ресторане, выпивали, а Бася только плакала и жаловалась, что Гарик к ней даже не заходит! Вообще эта история не укладывается у меня в голове! Но я должна была рассказать то, что знаю, потому что всё это подло! Подло! Подло!
Мама с застывшим лицом и широко открытыми от ужаса глазами выслушала мой пересказ грустной исповеди учительницы. 
— Я думала, у нас — мелодрама, а это — настоящий детектив! — невесело пошутила она. — Ну что ж, придётся испортить кое-кому настроение! — И с этими словами мама решительно взяла телефонную трубку.
— Леонид Ильич? Это говорит бывшая жена Гарика. Хочу вам сказать, что вы подлец и мерзавец! Если я увижу вас когда-нибудь около нашего дома, то немедленно позвоню в полицию. Им будет интересно узнать, на что вы живёте вот уже семнадцать лет, ни одного дня не работая и не получая пособия. Поверьте, мне есть что о вас рассказать. Я не советую вам попадаться мне на глаза. Понятно?
Всё это было сказано ровным спокойным голосом, с вежливостью, хватающей за горло.
Не дожидаясь ответа Паприкова, мама положила трубку, подошла к окну и уставилась в темноту. По её лицу катились слёзы.
Я подошла и обняла её за плечи.
— Мамочка! Не убивайся ты так! Я боюсь за тебя! Пойди к врачу! Нельзя же всё время плакать!
— У меня нет сил, — тихо произнесла мама, — я смертельно устала. Как я это выдержу? Что нам делать?
Ни на один из этих вопросов я ответить не могла.
 

МАМА

Легко сказать “пойти к врачу”. К какому врачу? Куда?
Вообще при приезде в Америку оказалось, что найти врача, который и отнесётся к тебе по-человечески, и полечит, — большая проблема. Вместо доктора встречаешь бизнесмена, первый вопрос, который задаётся больному, не “что с вами”, как хотелось бы услышать, а “какая у вас страховка?”
Мой брат привёз в госпиталь маленькую дочку с ошпаренной рукой. Девочка закатывалась в плаче от боли, но пока все формальности не были закончены, к ней никто не подошёл. Убедившись, что с документами всё в порядке, ребёнку оказали помощь на самом высоком уровне.
Ещё до знакомства с Гариком я обратилась к дантисту — милейшему человеку, к которому пришла по рекомендации. Всё, что мне было нужно, — это почистить зубы, снять камень. Хотела быть красивой и ослеплять окружающих белоснежной улыбкой. У дантиста меня очень хорошо приняли и быстро обслужили.
Я уехала в отпуск и совсем забыла о незначительном визите. Но, вернувшись, я получила такую копию счёта, что рот открылся так, будто я всё ещё сидела в зубоврачебном кресле. До января было далеко, а лимит, отпущенный мне на год, резко уменьшился, как будто я обновила себе рот не косметически, а поставила съёмные протезы.
Набравшись смелости, я пришла снова к милейшему доктору и выразила ему, мягко говоря, недоумение. Вместо интеллигентного и симпатичного “своего в доску” парня на меня попёр разгневанный базарный хам.
— А в чём дело? — орал красный, с искажённым от ярости лицом, доктор-хапуга. — Это моё дело, как грабить страховку! Как хочу, так и граблю! У меня сейчас ремонт! Мне деньги нужны! Разрешения я спрашивать не буду!
Когда через месяц я попала к другому дантисту, то, запросив историю моей болезни из страховой компании, он сообщил мне, что передних зубов, согласно записи, у меня давно нет, а потому никакие работы, связанные с ними, не могут быть оплачены страховкой. Конечно, я не растерялась, позвонила своему “старому приятелю”, доктору-хапуге, и вежливо сообщила, что могу явиться в страховую компанию и, вместо объяснений, лучезарно улыбнуться от уха до уха, продемонстрировав наличие всех собственных зубов. В течение нескольких дней деньги были возвращены на мой страховой счёт с извинениями за случайное недоразумение. Деньги-то вернулись, но память осталась, и страх быть использованной тоже.
Однако не надо идеализировать и наше советское прошлое. Я помню, как коллега пожаловалась врачу, что у неё голова “горит огнём”.
— Ну, просто печёт макушку! — стонала она почти каждый день на работе.
Стояла холодная ленинградская зима, с ледяным ветром и мокрым колючим снегом.
— Если голова горит огнём, — посоветовал моей сотруднице врач, — надо ходить по улице без шапки.
— А на работе что мне целый день делать? — оторопела несчастная.
— Регулярно суйте голову в форточку и так стойте минут 10-15, — вполне серьёзно ответил врач-нервопатолог.
Всё это я вспоминала, когда представляла себе свой поход к доктору.
Больше всего я боялась, что на работе догадаются о моём состоянии и, кто знает, как среагируют? Сначала, может, и пожалеют, а потом выгонят. Кому нужны вечно заплаканные работники?
А плакать хотелось постоянно, вернее, не хотелось, а плакалось. Всё вокруг напоминало о Гарике. В сумке — электронная записная книжка. На рабочем столе — портрет. Гарик в белом халате сидит, положив ногу на ногу, и смеётся надо мной своей широкой мальчишеской улыбкой, так восхищавшей меня. На пальце поблескивало обручальное колечко, за которое я, дура, заплатила сама. Во всех магазинах на моей улице продавцы по старой привычке совали мне чеки и удивлённо смотрели, как я их тут же выбрасываю, вместо того, чтобы, как раньше, аккуратно положить в кошелёк. И вот так на каждом шагу — Гарик, Гарик, Гарик!
“Видно, самой мне с собой не справиться, — думала я по дороге домой, в очередной раз умывшись слезами, увидев у встречного гвоздики, — пойду к врачу!”
Я начала с психиатра. Он на меня только посмотрел и сразу сказал:
— Вы — не моя пациентка!
— Я плачу всё время! Может, я с ума схожу? — в ответ прорыдала я.
— Вы — нормальная! — ответил психиатр. — У вас свежий развод. Естественно, вы плачете. Вот если бы вы хохотали, пришлось бы вами заняться. Поплачете и перестанете! Вы — молодая симпатичная женщина! Найдёте себе другого!
Медицинская страховка у меня очень хорошая. Значит, я и вправду нормальная, если врач ею не воспользовался и от меня отказался! От этой мысли стало легче. Я даже сумела дойти до дома без слёз, но потом, в ванной, наткнулась на оставшийся от Гарика крем для бритья, и рыданий хватило, пока в изнеможении не уснула.
На следующий день дочь прибежала домой возбуждённая и с порога затараторила:
— Мама, я нашла тебе врача! Правда, он только приехал в Америку, поэтому своего кабинета у него ещё нет, но он— тот, кто тебе нужен! Он гипнотизёр и экстрасенс. Иди, не пожалеешь!
Мне было всё равно. Я пошла к экстрасенсу. Ко мне вышел коренастый, в белом халате “Карл Маркс”. Один глаз его резко косил к носу, поэтому понять, куда он смотрит, было невозможно.
— Сначала успокоимся, потом поговорим, — провозгласил экстрасенс и повёл меня в махонькую комнатку, где стоял стол, на который мне пришлось лечь, и разная радиоаппаратура. На голову мне одели наушники, глаза закрыли тряпкой.
Потушив свет, экстрасенс вышел, закрыв дверь, а у меня в ушах зазвучала музыка. Точнее, это была не музыка, а набор музыкальных звуков. Колокольный звон, редкими сильными ударами — БОМ! БОМ! Пронзительно-высокое женское сопрано мелодично завывало: А-А-А! Потом опять — БОМ!БОМ! А-А-А! В деревнях по покойнику плачут веселее.
Почему-то в голове понеслись картинки из “Бориса Годунова”, монашеские кельи, те самые “мальчики кровавые в глазах”, кладбище, пустынная осенняя дорога и по грязи ковыляющая телега, покрытая соломой, а на ней гроб!..
Когда зажёгся свет и меня сняли со стола, я будто вернулась с того света. Экстрасенс держал меня под руку, потому что я пошатывалась, завёл в другую, тоже тёмную, комнату. Сам сел за письменный стол, а меня усадил напротив. Жёлтый кружок настольной лампы чуть освещал его руки и кусочки лица, выглядывающие из копны волос, бороды и усов.
— Расскажите всё по порядку, — приказал экстрасенс.
Я начала свою печальную историю. К концу я вся изрыдалась. Экстрасенс слушал, не перебивая.
— Всё? — спросил он, когда я замолчала.
— Всё, — осипшим голосом прошептала я.
— Мерзавец! Ваш муж подлый, склизкий мерзавец. Скажите мне, он не увлекался книгами по психиатрии?
— Увлекался! — удивлённо согласилась я. — Откуда вы знаете?
— Типично! Если у человека болит спина, он читает о радикулите. Если вы мучаетесь головными болями, то покупаете книгу о мигренях. Если человек, тем более врач, чувствует, что у него не в порядке психика, он будет собирать книги по психиатрии. Нормальные люди специальную медицинскую литературу не читают. Он — гомосексуалист и душевнобольной человек, ваш бывший муж, и это знал! Я думаю, и близкие его знали. Знали, но молчали, думали, женитьба спасёт. Скорее всего, он и сам на это надеялся. Думал, вы его оторвёте от гомосексуализма, сделаете нормальным мужчиной. Когда он убедился, что ваших чар недостаточно, его всё равно тянет в патологию, он убежал. Всё очень логично.
— Спасибо. Теперь мне всё ясно, — с трудом выговорила я и куда-то провалилась.
Очнулась на кушетке. Было очень светло. В нос мне тыкали вонючую ватку.
— Ну, как вы? — испуганно склонился надо мной экстрасенс.
— Домой хочу, — прошептала я.
— Сейчас отвезу вас, только не волнуйтесь! Всё будет хорошо!
“Хватит, — решила я, вернувшись домой. — Эти исповеди дорого стоят! Больше ни к кому не пойду!” 
Настроение и так было отвратительным, а когда я открываю свой почтовый ящик и вынимаю из него конверт с деревцем на картинке, оно становится ещё хуже, хотя казалось бы, что хуже некуда! Я уже знаю, что это — очередное приглашение на кладбище:
 “Не усложняйте жизнь своих близких!
  Позаботьтесь о своих похоронах сами!
  Жизнь не вечна! Похороните себя по своему вкусу!” 
Эта американская предусмотрительность так действует мне на нервы, что, не распечатав письмо, я остервенело рву его на мелкие части и выбрасываю в мусорное ведро, но через пару месяцев получаю такое же приглашение снова.
В тот злополучный день два респектабельных элегантных молодых человека в темных костюмах и белых рубашечках с галстуками подловили меня прямо на улице.
— Простите, леди, подарите нам, пожалуйста, минуточку вашего внимания!
Интересно, по какому принципу они выбирали свою жертву? Может, потому, что накануне у меня страшно болела голова, я выглядела хуже всех прохожих? Не знаю. Однако подошли они именно ко мне.
По наивности я решила, что меня хотят спросить, как пройти куда-то, и остановилась. Это была ошибка. Симпатичные ребята продавали землю на кладбище. Я шарахнулась в сторону, но отвязаться от предприимчивых продавцов оказалось не так-то просто. Они с пылом описывали мне чудесный ландшафт, показывали красочные фотографии роскошных могил, пугали ростом цен на землю, предлагали всевозможные скидки и совершенно заморочили мне голову.
Казалось, что лечь в могилу прямо сейчас можно почти бесплатно, а днём позже обойдётся баснословно дороже!
— Ну, ладно, — устало отбивалась я, сочиняя на ходу, — а вдруг я куплю себе кусок земли здесь, а моя единственная дочь уедет жить куда-нибудь далеко, например, в Лос-Анджелес, и я поеду умирать к ней. Что мне делать с пустой могилой на другом конце Америки?
— Никаких проблем! — встрепенулись обаятельные могильщики. — Всё продаётся, да ещё и заработаете, поскольку земля с каждым днём дорожает!
Я себе представила эту картину. Помните, в России, у вокзала, вечно крутились какие-то безликие тётки и, глядя мимо вас, быстро вполголоса приговаривали:
— Тени, тени, девочки, кому тени?
Теперь такие же безликие тётки мотаются взад-вперёд по Брайтону и, по-воровски озираясь, пришепётывают:
— Лекарства, лекарства, кому русские лекарства?
А я буду жалко заглядывать в глаза каждому прохожему и скулить:
— Могила, могила, кому свеженькую могилу?
Можно будет дать объявление в газету:
“Не упустите свой шанс! В связи с переездом,
  срочно продаётся новая одногробная могила.
  Чистая, просторная, в тихом районе.
   Без посредников. Продаёт хозяйка.”
 Или:
“У вас угри, выпадают волосы, плохая кожа,
пигментные   пятна, отсутствие аппетита, запоры, кровь в моче? 
Звоните по указанному телефону!”
 А вот ещё вариант:
“Нуждаетесь в сказочном отдыхе от всего земного за сказочно низкую цену?
Исключительная возможность обрести вечный покой для одинокого, доброго, честного человека. Статус значения не имеет.”
 На худой конец:
“Меняю одногробную комфортабельную могилу в престижном и красивом районе Нью-Йорка на равноценную в Лос-Анджелесе. 
В шумном месте не предлагать.”
 Перспектива заниматься кладбищенским маклерством меня не прельщала, и вообще, я дико опаздывала, мы и так уже простояли на улице около часа, поэтому я взмолилась:
 — Ребята! Отпустите меня! Честное слово, я когда-нибудь к вам вернусь, а сейчас я очень тороплюсь, извините!
 — О’кей! — сжалились симпатяги-похоронщики, — Осталась только одна небольшая формальность, и вы свободны!
 — Какая? — Я была готова на всё, только бы вырваться.
 — Вам надо приехать к нам на кладбище и прилечь!
 — Что?! — не поверила своим ушам я.
 — Чего вы испугались? Мы же не собираемся вас закапывать. Глубина могилы стандартна. А прилечь вы должны на то место, где будете потом похоронены. Во-первых, оцените вид вокруг, расположение, узнаете где будет ваша голова, а где — ноги. Во-вторых, прикинем габариты. Цена могилы зависит от размеров тела заказчика. В это воскресенье к нам приедут все покупатели примеряться. Так сказать, день открытых могил!
 — Логично, — согласилась я, но от мысли, что придётся репетировать собственные похороны, по коже у меня пробежал мороз, и даже руки покрылись мурашками.
 Далее наш разговор стал напоминать шахматный блиц.
 — Ехать далеко, у меня нет машины!
 — Мы за вами приедем!
 — У меня радикулит, я на землю не лягу!
 — Мы вам что-нибудь подстелим!
 — А если дождь? Что же мне в лужу ложиться? — в сердцах вскричала я. — Пустите меня! Не поеду! Не лягу! Не хочу! — я без оглядки бегом припустила прочь и нырнула в первый же подвал метро.
 В тот вечер под впечатлением своего приключения я пошла излить душу соседке по дому, милой женщине, лет шестидесяти, с которой дружила уже много лет.
Соседка слушала меня, и глаза её наполнялись слезами, а под конец она просто расплакалась.
 — Что с вами? — встревожилась я. — Неужели мой рассказ так на вас подействовал? Ведь это просто смешно! Зачем плакать?
 — Я плачу, — всхлипнула соседка, — потому что меня эти могильщики уболтали. Они — меня, я — мужа, а потом мы подумали, зачем лежать в могиле среди чужих людей? Уговорили ещё несколько пар своих друзей. Поехали и купили землю на всю нашу весёлую компанию! Ещё шутили, что и после смерти будем вместе, не так тоскливо! А теперь и года не прошло, как у одного из наших друзей умерла жена, теперь у жены другого приятеля рак обнаружили! Так  и косит! Я уже ночами не сплю, всё думаю, чья теперь очередь? Будь она проклята та покупка! 
            И соседка зарыдала в голос.
 — Да что вы! — утешала её я. — Это всё предрассудки! Просто несчастное совпадение!
 — Конечно, предрассудки! — Горько вздохнула соседка. — А всё равно, страшно!
 Мы просидели вместе весь вечер, пили чай, разговаривали, пытались шутить, но ушла я домой с тяжёлым сердцем, и целую неделю настроение было тоскливо-похоронным.
 Потом мне позвонила приятельница.
 — Слушай, — сразу перешла к делу она. — Ты ещё себе место на кладбище не купила?
 — Нет! — отрезала я. — С ума вы все что ли сошли? Такое впечатление, будто весь мир умирать собрался!
 — Вот и я тоже беспокоюсь! — пожаловалась приятельница. — С одной стороны, дело к старости, а с другой — что-то в этом есть ненормальное. Меня друзья уговаривают всем вместе со скидкой землю на кладбище купить. Я и хотела спросить, как ты думаешь, это опасно?
— Во всяком случае, не больно! — отшутилась я, а потом чистосердечно призналась. — Откуда я знаю? 

ДОЧКА

Выходной  я решила провести с мамой. Погода звала гулять. Я потащила маму к океану. Мы гуляли по солнышку. Пообедали в маленьком кафе. Домой надо было возвращаться на автобусе.
Мы ждали на остановке. Вдруг небо потемнело. Подул ветер. Заморосил лёгкий мелкий дождичек. Автобуса, как назло, не было. Я рассеяно смотрела по сторонам. Остановка была около светофора. Зажёгся красный свет, и машины, бегущие мимо, резко затормозили. Прямо около нас встал серебристо-сизый “форд”. За рулём сидел Гарик, рядом с ним Бася, на заднем сидении — Циля с мужем. Первой нас заметила вездесущая каракатица-Циля. Злорадно усмехнувшись, она сказала что-то Басе. Та стала нервно оглядываться. Увидела нас. Мама вежливо поклонилась и посмотрела Басе в глаза. На маминых губах была презрительная усмешка, а в глазах тяжёлый укор. Бася испуганно таращилась, не отвечая на мамино приветствие. Циля сидела в машине с торжествующим видом, будто это была не машина, а царская карета. Гарик, ничего не замечая, смотрел на светофор. Бася не выдержала и толкнула сына в бок. Он повернул голову, наткнулся на мои ненавидящие глаза, мгновенно вспыхнул и нажал на газ. Машина рванула на красный свет. Бася и Циля резко откинулись назад. Сцена длилась не больше минуты, но нам показалась вечностью.

МАМА

Как я ни старалась, но на работе узнали о моих грустных новостях. Некоторые сотрудники открыто возмущались Гариком, трепали меня по плечу, обнимали. Другие провожали любопытными взглядами.
Я делала вид, что всё в порядке, мужественно улыбалась, даже отшучивалась. И плакала. На работе — тайком в туалете, а дома — в открытую.
Мой директор подошёл ко мне в обеденный перерыв.
— Я не знаю подробностей, — сочувственно посмотрел он на меня, — но как бы там ни было, ты — молодец, держишься нормально, я хочу, чтобы ты это знала!
Я удивлённо пожала плечами, делая вид, что не понимаю, о чём речь.
— Молодец! — многозначительно и твёрдо повторил директор. — Выше голову! Чтобы ни случилось, на работе — как на работе!
“А на войне — как на войне”, — мысленно продолжила я. И вправду, ощущение того, что я держу круговую оборону, становилось всё острее, а круг нападающих — шире и шире.
В один из вечеров, открыв почтовый ящик, я вынула большой жёлтый конверт с официальным гербом на месте отправителя, имя которого было обозначено “Вильям Шах, адвокат”.
“Типичный Гарик! — невесело усмехнулась я. — Даже адвокат у него шах, не меньше! Я бы не удивилась, если бы это был какой-нибудь султан или император!” Королевские замашки сыграли свою роль даже в фамилии выбранного Гариком адвоката.
На большом бежевом листе с гербами и печатями, обращаясь ко мне, было напечатано:

Май 11, 1992
Я уполномочен быть представителем Вашего мужа в связи с разладом в Вашей семье в настоящий момент.
Пожалуйста, представьте Вашего адвоката для обсуждения различных возможностей возникшей ситуации.
     Искренне Ваш
Вильям А. Шах
     адвокат

Итак, несмотря на мои просьбы, Гарик всё-таки дал делу официальный ход.
На следующее утро я позвонила Шаху.
— Говорит жена Гарика, — бодро начала я. — Скажите, так ли необходимо прибегать к вашим услугам? Быть может, мы сумеем уладить дело по-семейному, между собой?
По насмешливой паузе я поняла, насколько нелепо было моё намерение отнять у зубастого адвоката кусок хлеба с маслом, а может, и с чёрной икрой, в зависимости от Гарика и моей глупости.
Естественно, адвокат Гарика отверг мою наивную просьбу.
— Наймите адвоката, — уговаривал он меня. — Я не могу, не имею права обсуждать с вами подробности.
Через неделю вслед за первым письмом был прислан ещё один жёлтый пакет, на сей раз с толстой пачкой печатных бумаг, где по-английски, на запутанно-юридическом языке, на тридцати листах, от меня по пунктам требовалось отказаться от пятидесяти шести наименований собственности Гарика, о которых я не имела ни малейшего понятия. О таком же отказе Гарика претендовать на моё имущество в договоре не было ни слова.
Один из пунктов договора обязывал Гарика заплатить шесть тысяч долларов, свадебный долг Лишанским. Следующий за ним провозглашал, что обе стороны уже договорились о разделе личного имущества при обоюдном согласии. Одно противоречило другому, так как свадебный долг ударял по карману того, кто должен был платить. Я было поставлена перед фактом. Со мной ни о каком разделе имущества никто не договаривался. Гарик похватал в квартире что хотел и убежал.
Мне показалось странным, что по договору обещание Гарика заплатить свадебный долг требовало моей подписи, а не его. Я понимала так — кто обещает, то и подписывает. Через каждую строчку соглашения была ссылка на неведомую мне статью 23, часть В, закона о равных правах супругов. Пояснения, о чём этот закон, что это за статья и какие у меня права, были предусмотрительно опущены.
Через день я получила очередной жёлтый пакет. В нём лежал документ, озаглавленный “Причины расторжения брака”. Согласно этому документу, мой адвокат обязан был встретиться с адвокатом Гарика в определённый указанный день. В противном случае меня предупреждали, что решение о расторжении брака принимается автоматически. Однако я получила пакет через неделю после срока встречи, обозначенной в документе.
Вместо описания действительных причин нашего развода без каких-либо комментариев был указан номер статьи 170, пункт 1. Что именно подразумевалось под этим загадочным кодом, расшифровано не было.
Заключительным аккордом явилось письмо адвоката, адресованное мне.

Май 27, 1992
Мадам!
С целью ознакомить Вас и Вашего адвоката к сему прилагается:
1.  Условие расторжения брака
2.  Причины расторжения брака
3.  Подтверждение расторжения брака
4.  Настоящее соглашение обязывает моего клиента заплатить шесть тысяч долларов ($ 6,000) мистеру и миссис Лишанским.
По всем вопросам звоните.
     Искренне Ваш
Вильям А. Шах
     адвокат

Из всего вороха труднопонимаемых бумаг до меня дошло лишь то, что Гарик заплатит наш долг, если я подпишу документы, требующие моей нотариально заверенной подписи, в то время как подписи Гарика не требовалось нигде.
Я почувствовала, что из меня делают дурочку. Психическая атака — бомбардировка регулярными адвокатскими требованиями и ультиматумами — достигла своей цели только в одном: я дико разнервничалась. Но чем больше я нервничала, тем меньше была уверена, что я должна что-то подписать. Такие вещи не делаются впопыхах, тем более в моём состоянии.
Советчиков было много. Одни, на основании бумаг, требующих от меня отказа от собственности Гарика, делали выводы о его сказочном богатстве, желании хитростью отделаться шестью тысячами, дабы не потерять больше. Другие радовались, что письмо Шаха о шести тысячах, обещанных Лишанским, а не мне лично, равносильно расписке Гарика о признании свадебного долга. Третьи вместе со мной недоумевали — ничего нельзя подписывать, не посоветовавшись с хорошим адвокатом.
Я решила, что один вопрос имею право задать адвокату Гарика. Позвонила Шаху и прямо спросила его, что означают таинственные цифры статьи 170, пункт 1.
К моему удивлению, вместо того чтобы чётко и прямо ответить, до сих пор уверенно державшийся адвокат замялся, стал “экать” что-то нечленораздельное, типа “Э-э, вы понимаете…”, “Э-э, дело в том…”, “Э-э, как бы это сказать…” и тому подобное.
— Э-это очень трудный вопрос, — наконец промямлил он.
— Да что же в нём трудного? — настаивала я. — Вы адвокат, это номер статьи. Процитируйте мне строчку закона, и дело с концом.
— Э-э, понимаете, — опять запнулся Шах, — эта статья означает, ну, как бы вам это сказать, ну, в общем, что вы на него кричали, — выпалил он, наконец, и вздохнул с облегчением, видимо, отлично понимая, что причина высосана из пальца.
— Я? Кричала? — Голос у меня задрожал, и я с ходу захлебнулась в слезах. — Почему? Зачем? Я любила его! Я заботилась о нём! Я никогда не кричала на него так, чтобы меня за это бросить!
— Я не знаю, — извиняющимся тоном сочувственно произнёс Шах, — вам надо взять адвоката — это единственное, что я могу посоветовать! Простите меня! Мне очень вас жаль!
Задыхаясь от рыданий, я повесила трубку. Желание подписывать проклятые документы-ловушки отпало окончательно.

ДОЧКА

Почти каждый день адвокат Гарика присылал маме “любовные” письма, над которыми она ломала голову, расшифровывая их как кроссворды, листая англо-русский словарь и обливаясь слезами. Я никогда не видела, чтобы моя вечно смеющаяся, весёлая мама столько плакала. Мне было страшно. Я чувствовала, что теряю единственного и очень дорогого человека. И всё из-за какого-то пидера, у которого не было денег жить по-человечески в семье, но хватило их на то, чтобы нанять адвоката и отравлять нашу жизнь.
Лето было нежарким. Вернувшись, я сидела на лавочке перед домом и читала. Тянула время. Подниматься наверх и окунаться в нашу гнетущую атмосферу не хотелось.
Около меня прыгала через скакалку маленькая девочка лет десяти, бросая в мою сторону любопытные взгляды. Устав прыгать, она подошла ко мне и села рядом. Я улыбнулась.
— Я тебя знаю, — сказала девочка, наклонив голову, — ты живёшь в квартире прямо под нами. Мы на шестом этаже, а ты — на пятом.
— Значит, это ты топаешь по утрам и мешаешь мне спать? — шутливо нахмурилась я.
— Нет, это — мама. Она даже дома ходит в туфлях на высоких каблуках и мешает спать мне тоже.
— Так скажи ей!
В ответ девочка безнадёжно махнула рукой. Я поняла, что мамы бывают разные. Моя, когда я сплю, ходит на цыпочках.
— Тебя как зовут? — спросила я.
— Зойка, — ответила девочка. — Хочешь, я дам тебе посмотреть какое-нибудь хорошее кино про любовь?
— Откуда у тебя про любовь?
— Мамин друг работает в видео. У нас много фильмов, как в магазине. Пошли — покажу!
— А твоя мама?
Девочка пожала плечами.
— Да она и не заметит, а ты посмотришь и отдашь, ладно?
Я пошла вслед за Зойкой в её квартиру.
Когда мы вошли, у меня отвалилась челюсть. Кругом был такой бардак, что я не могла поверить, что эта квартира точно как наша.
По воздуху белыми хлопьями летали мешки из продуктовых магазинов. Засохшие веники бывших букетов торчали по углам и на подоконнике. Вместо занавески висела старая простыня. Какие-то тряпки свисали со стульев. Вокруг валялись лоскутки. Открытая швейная машина с зажатым недоделанным рукавом торчала посреди стола. Тут же стояла немытая посуда, пепельница, полная окурков, грязные рюмки, недопитая бутылка вина, открытые банки с вареньем. Использованные фантики от конфет разноцветными конфетти пестрели на полу вперемешку с хрустящей под ногами шелухой от семечек.
Зойкина мама с дымящейся сигаретой в зубах болтала по телефону, даже не посмотрев в нашу сторону.
Цепляясь за разбросанную на полу обувь, мы подошли к полкам, где валялись многочисленные коробки с видеофильмами.
— Чего тебе? — заорала Зойкина мама, положив трубку.
Зойка, нахмурившись, огрызнулась через плечо:
— Я хочу подружке дать кино посмотреть!
— Ты откуда? — рявкнула Зойкина мама, обращаясь ко мне.
— Здравствуйте, я живу прямо под вами, — испуганно пролепетала я, жалея, что поддалась на уговоры маленькой девочки.
Настроение Зойкиной мамы резко изменилось. Она даже скривилась в подобии улыбки. 
— А-а! — протянула она. — Как же! Знаем! Наслышались! Это у твоей мамы муж сбежал? Да ты не дуйся! Цильку знаешь? По лицу вижу, что знаешь! Стерва, да? Ой, я её ненавижу! Мы вместе работаем! Так она уж про вас целыми днями трындит, поэтому я всё и знаю! Садись, меня Тамарой звать.
Услышав, что Зойкина мать ненавидит Цилю, мне как-то полегчало. Тут мы с ней сошлись.
— Ну, и что же она болтает, эта каракатица?
Тамара захохотала.
— Точно, каракатица! Естественно, несёт всякую дрянь, какие вы сволочи, Гарика своего затравили. Я его видела, Кащея Бессмертного, он за Цилькой на работу заезжает! Спирохета бледная! Ну, как твоя мать? Небось, переживает? Да хрен с ним, с говном! Скажи ей, пусть приходит, я ей дам кино какое-нибудь, пусть отвлечётся! Я ведь тоже одна! Мне твою мать жалко!
Когда я вернулась домой, то наша квартира показалась мне раем, а мама — доброй феей из сказки!
“Какое счастье, что у меня моя мама, а не Зойкина!” — подумала я.

МАМА

Наступил момент, когда я поняла — без адвоката не обойтись. Подружки общими усилиями собрали сведения о самом модном русскоговорящем адвокате.
— Молодой, агрессивный и очень напористый, — уговаривали они меня. — Пойди к нему, может, он не запросит дорого!
Я пошла. Адвокат, видимо, был не просто молодой, а очень молодой, поэтому всё лицо занавесил густой бородой и усами. Ещё до того, как мне что-то обещать, он потребовал заплатить аванс — половину стоимости услуг, если стороны, то есть мы с Гариком, придут к соглашению без особых проволочек.
Условие Гарика — подписанные мною бракоразводные бумаги.
Моё условие — выплаченный Гариком свадебный долг, а самое главное, я хотела, чтобы меня больше никто не трогал, чтобы мой адвокат полностью оградил меня от любых переговоров, дал подписать то, что не сулило бы мне неприятностей в будущем, и вручил Лишанским одолженные у них деньги.
Уходя от адвоката, я полюбопытствовала, что означает статья 170-1.
— Какая вам теперь разница? — адвокат вместо ответа нетерпеливо захлопнул мои бумаги и бросил их в ящик письменного стола. — У вас есть я. Идите и спите спокойно. Разберёмся.
“Напористый, — подумала я. — Подружки не ошиблись!”
По дороге домой я рассуждала.
“Конечно, если по справедливости, то все долги супруги обязаны платить пополам. Но, во-первых, Гарик положил на свой счёт в банке все деньги, подаренные нам на свадьбу. Во-вторых, за время нашей совместной жизни он и ухом не повёл отдать Лишанским хоть что-нибудь. Я сама как могла выкручивалась, отщипывая кусочки то с одного своего чека, то с другого. В-третьих, за обручальное кольцо, которое я оплатила сама, деньги мне Гарик так и не отдал. И, наконец, я не обязана платить долг за свадьбу, которую Гарик так безжалостно попрал”.
Всё, что касалось Гарика, оборачивалось обманом: обручальное кольцо, свадебные деньги, побег, какое-то имущество, которое Гарик так боялся потерять, адвокатские бумаги, приходящие задним числом, непонятные статьи развода и прочее.
Ложь обвила меня тонкой липучей паутиной, лезла в рот, в уши, щекотала ноздри, мешая дышать! Я задыхалась в клубке вранья. В вязком удушье обмана мой адвокат казался мне спасительным глотком свежего воздуха. Я смотрела на него с надеждой, думая, что кошмар кончится и можно будет опять дышать свободно, то есть жить.
Не прошло и двух дней, как позвонил мой адвокат.
Торжествуя, он сообщил, что Гарик согласен заплатить долг Лишанским.
Я ликовала! Всем вокруг рассказывала, что мучения мои закончились, что у меня замечательный, талантливый адвокат, экран событий из узенького чёрно-белого вновь стал цветным и широкоформатным.
Однако радовалась я преждевременно. Мой адвокат позвонил снова и попросил срочно зайти к нему. По его поникшему голосу, звучавшему, как из мочевого пузыря, я поняла, что новости плохие.
Замирая, вошла к нему в кабинет. Адвокат, насупившись, смотрел в сторону.
— Что произошло? — упавшим голосом спросила я.
— Ничего у нас с вами не получится, — адвокат запустил руку в свою бороду и стал рвать её на куски. — Я звонил Шаху и потребовал не шесть тысяч, а семь. Они отказались платить вообще.
— Зачем же вы просили ещё тысячу? — расстроилась я. — Мы ведь не договаривались об этом!
— А что я тогда за адвокат, если не могу отбить свой гонорар? К сожалению, всё, чем могу теперь вам помочь, это взять бейсбольную биту, пойти к вашему бывшему мужу и бить его до посинения. Он заслужил. Я хотел бы сделать это для вас, да не могу! Конечно, можно его травить и заставить заплатить, но тогда другие условия оплаты. Ваш развод осложняется, и в таких случаях я беру двести семьдесят долларов в час. Вся эта канитель выльется для вас в такую сумму, что шесть тысяч, которые вы просите, по сравнению с ней — копейки! Я знаю, я виноват! Поэтому я отдаю вам аванс, и прощаемся. Вот ваш чек.
Еле сдерживая слёзы, я вышла на улицу. Такого поворота событий я не ожидала! Вот тебе и модный адвокат! Зато убедилась, какой он агрессивный! Спасибо ещё человеком оказался порядочным и отдал обратно деньги! Деньги деньгами, но где взять адвоката? И где гарантия, что он сможет для меня что-то сделать? Да ну их всех, к чёрту! Попробую сама!
Я пришла домой, села и написала письмо адвокату Гарика.

Уважаемый мистер Шах!
Поскольку Ваш клиент отрёкся от принятого ранее соглашения, я отказалась от своего адвоката и представляю себя сама.
Прежде всего, позвольте мне объяснить, откуда взялась сумма в семь тысяч долларов.
6000 — свадебный долг Лишанским, а 1000 — это мои расходы на гонорар адвокату, которого я не хотела нанимать с самого начала за неимением денег.
Если бы свадебный долг был заплачен, я бы подписала любое соглашение без адвоката.
Отказ Вашего клиента оформить развод по обоюдному согласию вынудил моего адвоката, понимающего тяжелое материальное положение, в котором я оказалась в настоящий момент, попросить дополнительную сумму.
Поскольку я теперь представляю себя сама, то предлагаю Вам следующее условие. Ваш клиент выплачивает свадебный долг семье Лишанских, а я, в свою очередь, подписываю бракоразводные бумаги, любезно подготовленные Вами. Это может быть сделано в Вашем присутствии, в любом удобном для Вас месте.
Мне очень бы хотелось побыстрее закончить все формальности и вернуться к нормальному образу жизни.
Если у Вас есть вопросы, я готова на них ответить.

Я поставила под письмом свою подпись, заклеила конверт и снесла его на почту заказным, с уведомлением о вручении.
“А вдруг получится?” — теплилась моя последняя слабая надежда на то, что в Гарике проснётся человек.

ДОЧКА

 Кино, которое дала мне Зойка, оказалось классное! Я его посмотрела два раза. Сначала сама, потом маму уговорила. Сюжет, конечно, барахляный, в уличную проститутку влюбляется миллионер и кончается всё как в сказке, но смотрится с интересом. Симпатичные актёры, музыка приятная, короче, мама хоть на время оторвалась от сволочных адвокатских бумаг и посидела со мной по-человечески.
 Я просто не знала, чем ещё отвлечь маму, поэтому потащила её к Тамарке, наверх, познакомиться с соседкой и попросить ещё какой-нибудь фильм.
— Только не падай в обморок! — предупредила я маму перед тем, как войти в Тамаркину квартиру. — Такого бардака ты ещё не видела.
Несмотря на моё предупреждение, мамины глаза округлились, как только Зойка открыла нам дверь.
— Вы недавно въехали? — пыталась быть тактичной мама, осторожно отодвигая ногой груду обуви, загораживающую проход.
— Почему? Мы уже второй год здесь живём! — не поняла тонкого маминого намёка Тамарка. — Проходите! Курите? Хотите сигаретку?
Мама с Тамаркой задымили. Мы с Зойкой пошли к полкам выбирать очередной фильм.
— Цилька сегодня на работе про вас рассказывала, — усмехнулась Тамарка, — что вы под дождём стояли, как две сиротки, а она с Гариком вашим в машине мимо ехала! Жена Гарика, говорит, покаталась на новой машине — и хватит, теперь я в ней снова ездить буду!
— Пусть ездит! Они с Гариком друг друга стоят! — выдохнула дым мама. — Как вам с ней работается? Она же — сволочь!
— Сволочь! — согласилась Тамарка. — Сначала ко мне подъезжала, чтобы я за вами шпионила и всё ей докладывала. А когда убедилась, что не дождётся, окрысилась, теперь травить начала. Придирается на каждом шагу! Начальник у нас инвалид на коляске, так она ему в задницу лезет, а на нас доносит! Сука, одним словом!
— О чём шпионить-то? — пожала плечами мама. — В моей жизни ничего особенного не происходит!
— Я тут ей как-то наврала назло, будто видела вас в лифте с шикарным мужиком, так она на следующий день приходит и говорит, мол, Гарик велел передать твоей соседке, что ей желает, чтобы её вся русская эмиграция перетрахала!
— Врёт, — равнодушно ответила мама. — Гарик такую грязь передавать не станет. А впрочем, теперь не знаю, не могу утверждать.
— Да вы не переживайте! Плюньте на Гарика этого задрипанного! Вон у вас дочка какая! Моя Зойка в неё просто влюблённая! А Цилька врала, что дочка у вас бандитка, в шайке какой-то с наркоманами. А я смотрю — хорошая девочка, ничего в ней бандитского нет и на наркоманку не похожа.
— Конечно, им с Гариком так очень удобно. Я — плохая, дочь — бандитка-наркоманка, а Гарик — бедный страдалец, который еле ноги от нас унёс! Ну, ничего, я ему хвост прищемлю! — в голосе мамы прозвучала угроза. — Спасибо за фильм. Пошли, дочь!
Дома мама прямиком направилась к телефону и набрала номер Баси. Поскольку сама Бася затаилась у младшего сына, ни разу со дня отъезда нам не позвонив, Гарик, по всей вероятности, так и жил у неё в квартире.
— Гарик! — приветливо ласково начала мама. — Как хорошо, дорогой, что я тебя застала. Послушай, любимый, если твоя подруга Циля и ты сам не прекратите сплетни о моей дочке, то я напишу в суд, что ты, любезный, пока меня утром дома не было, а дочка спала, лез к ней в постель и деньги за это предлагал. Понял? А самое главное, моя дочка пойдёт в свидетельницы и всю эту грязь подтвердит! Вот смеху-то будет! Подумай!
Мама с маху бросила трубку на рычаг.
— По-моему, он там умер со страху прямо у телефона! Не бойся, дочь, я тебя в обиду не дам! Хватит, что моя жизнь порушена, а твоя только начинается, и пачкать её всяким подонкам я не позволю!
— Спасибо, мамуленька, — я подошла к маме, обняла её, и мы обе заплакали.

МАМА

Наконец-то объявился Марат. Он позвонил мне на работу, и по тому, как тяжело вздохнул, я поняла, что новости скверные. По пути домой я зашла к нему на работу. Он сидел в кабинете вполоборота, глядя куда-то в стену, а не на меня.
— Гарик приходил. Вон, принёс тебе твои технические книжки, он их по ошибке забрал.
— Не только их, — съязвила я, — деньги он тоже прихватил!
— Плохие дела, старуха. Он страшно напуган.
— Чем? — удивилась я.
— Всем! — Марат маялся, не зная, как начать.
— Слушай, это не ответ! Говори напрямую! Не надо предисловий, пожалуйста!
— Язык не поворачивается!
— Самое страшное уже позади — Гарик убежал! Что ещё?
— Он поставил подслушку! — выпалил Марат, вскочил и забегал по кабинету.
— Какую подслушку?
— Господи! Уму непостижимо! На ваш телефон! Он прослушивал все домашние телефонные разговоры!
— Давно? — мне показалось, мы оба участники дурацкого водевиля.
— Сразу после свадьбы!
— Зачем?
— Я его тоже спросил об этом.
— Ну?
— Он сказал, что хотел знать, куда он попал, а потом понял, что попал не туда. Мама твоя что-то про него сказала, брат твой на него нападал, но главное, дочка твоя что-то наболтала. Он утверждает, что его хотели убить! Бред какой-то! Но он страшно напуган! — повторил Марат.
Я была так ошарашена, что не могла говорить. Мы молча сидели, опустив головы.
— Интересно! — протянула я. — Восемь месяцев встречались. А он не знал, куда попал! Не знаешь — не женись! Что я, беременная была? Или его кто-то заставлял жениться? Сам хотел, сучил ногами от нетерпения! А теперь, оказывается, не знал, куда попал. Ты представь, Марат! После свадьбы, когда человек находится на пике любви, он с холодным расчётом мастерит в доме подслушку! А этот подлый тост Паприкова “чтобы мой друг вышел сухим из воды!” Марат! Паприков знал! Они вместе это мастерили! Паприков специалист по радиоэлектронике! Это всё было заранее придумано! Боже мой! — Я схватилась за голову. — Это я, я сама подала Гарику идею с подслушкой!
Марат уставился на меня в изумлении.
— Да-да! Мы встретили моего знакомого, давно, ещё в январе, и я рассказала Гарику его историю, как он на жену поставил подслушку и что из этого вышло! Гарик тогда очень заинтересовался! Теперь всё ясно! Вот почему он худосочным пальцем себя по лбу тыкал и говорил: “Я всё знаю, я очень умный!” Вот откуда его обвинения о деньгах, которые я якобы утаивала! Все эти разговоры были по телефону! Понятно? То, что его убить хотели, — враньё, но я это выясню!
— Старуха, прости! Ты так разволновалась! Но я сам потрясён!
— А всё-таки, Марат, какая низость! Я его в дом приняла как родного, дочка комнату свою отдала, на цырлах перед ним ходили. А он втихаря в моём же доме подслушку на меня поставил! Заранее продуманная подлость!
— Похоже на то! — вздохнул Марат. — Не унывай, старуха, держись!
— Держусь! — бодро ответила я и, неуверенно ступая, пошатываясь от навалившейся дурноты, пошла домой.

ДОЧКА

Известие о том, что Гарик поставил у нас подслушку, меня просто взбесило! Какое он имел право лезть в чужую жизнь? Подслушивая, он залез в жизнь нашей бабушки, моего дяди, моей мамы и мою. При мысли, что он залез в мою жизнь, у меня от злости начиналась трясучка. За такие вещи дают по морде со всего маха! В Америке за это вообще в тюрьму сажают!
А в свою жизнь Гарик не пускал никого! Более скрытного и непонятного типа я ещё не видела.
Я лихорадочно вспоминала все свои телефонные разговоры со Светкой, с приятелями, и мне становилось плохо. Если мама узнает, о чём я болтала, она меня убьёт!
Но кому какое дело, о чём говорят люди между собой? Я уверена, что если всем поставить подслушки, то были бы сплошные разводы, а многие просто бы убили друг друга!
Вот интересно, когда он потом слушал втихаря всю нашу записанную болтовню, о чём думал? Наверное, о том, какой он умный и находчивый!
А ему не приходило в голову, что в этот момент он нижайший из нижайших? Где же его пресловутая порядочность, которой он так гордился? Я вспомнила слова бандита Паприкова “до непорядочности порядочен”. Тогда мы эти слова не поняли, теперь они обрели смысл.
А ещё Гарик так много врал о себе, что ему постоянно надо было держать под контролем, насколько его враньё правдоподобно. Он панически боялся разоблачения и хотел быть к нему готовым.
Человек, который не верит никому, сам первый обманщик!

МАМА

Вся эта кутерьма с побегом Гарика совершенно выбила меня из колеи. Каждый день приносил новый удар под дыхало, дыхание перехватывало, и я находилась некоторое время в болевом шоке, теряя ощущение реальности.
Я не знала, за что раньше хвататься. На мне висел ярмом долг Лишанским, надо было всё-таки срочно искать адвоката, я ничего не понимала в бумагах, которые прислал Шах, надо было разобраться с дочкой, которая что-то наболтала по телефону про Гарика. В общем, сумасшедший дом!
Я больше не плакала, но перестала спать. Мысленно я всё время разговаривала то с Гариком по-русски, то с его адвокатом — по-английски. Я произносила пламенные речи — гневные,  умоляющие, язвительные, обличающие. Короче, вместо того чтобы спать, я устраивала себе театр одного актёра. После такой ночи работать было просто невозможно, а куда деться? Я ходила как лунатик. Если меня о чём-то спрашивали, огрызалась, как собака. В метро хотелось убить любого, кто случайно меня задевал, или убить всех, если они сидели, а я стояла. Мама от меня плакала. Брат старался не звонить, чтобы не попасть под горячую руку. Белка смотрела с жалостью и укоризной. Дочка почти не бывала дома, а когда приходила, забивалась в свой угол и не высовывалась. В общем, я осатанела.
Больше всего я боялась Лишанских, с ужасом смотрела на телефон каждый раз, когда он звонил. А вдруг это они? Что я им скажу? Денег, чтобы отдать долг, у меня не было. Моя зарплата уходила на жизнь, а остаток я копила на адвоката. Но им-то какое дело? Я понимала, что свои проблемы должна решать сама, но как — не знала.
И вот страшный день настал. Мне позвонил Боря Лишанский. Он уже всё знал о побеге Гарика — слухом земля полна, а тем более “такая сенсация в нашей эмиграции”.
— Гарик твой, конечно, сволочь, — сделал вывод Боря, — но я тебе дам совет. Не бери адвоката. Не борись. Это всё пустое. Ты только потеряешь кучу нервов и денег, тебя обберут со всех сторон. Начинай нам выплачивать сколько можешь. Не трать деньги понапрасну. Ты проиграешь.
— Боря! Но ведь всё так очевидно! Он подлец, его надо наказать! Почему я одна должна отдавать деньги, которые он украл? Мы вместе должны его заставить расплатиться!
— Вместе с кем? С нами? Мы с Мариной не собираемся участвовать в этой игре. Ты пойми, это бесполезно. Марина беременна. Ей нельзя волноваться! Я не хочу устраивать пустую нервотрёпку с судами. Как ты не понимаешь? Тебе ни один адвокат не поможет! Они будут специально всё делать так, чтобы ты с Гариком никогда не договорилась! Чем больше вы будете злиться друг на друга, тем больше денег загребёт адвокат! Гарик — дантист. Несомненно, деньги у него есть. Он будет кормить своего адвокат до посинения. А ты будешь разорена окончательно. Тебе их не победить! Ну, как ещё объяснить? На что ты надеешься? На правосудие? Пока ты до него доберёшься, тебя до трусов разденут! Ты думаешь, адвокат, которого ты наймёшь, тебе друг, потому что ты ему платишь? Наивная! Он тебе первый враг, именно потому, что ты ему платишь! И будешь платить без конца! Ты надеешься, он тебе даст совет, как побыстрее закончить дело? Но ведь ему это не выгодно! Он тебе даст такой совет, чтобы ты ему платила и платила!
— Боря, ну не все же такие подлецы! Мой адвокат даже вернул мне деньги, когда Гарик отказался платить!
— Да он обосрался, твой адвокат! Он же всё испортил! Если бы он после того, как проиграл, ещё и деньги не отдал, ты бы стала всем рассказывать об этом, он бы клиентуру потерял, а значит и деньги, в сто раз большие, чем он тебе отдал! Нет! Ни я, ни Марина участвовать в этом бесполезном марафоне не будем! Нам наши нервы и здоровье дороже денег!
Трубку схватила Марина.
— Слушай! Дай мне телефон этого педераста, я ему сама позвоню и спрошу, как он собирается нам платить? Мы ему ничего плохого не сделали, за что он нас наказывает? Давай телефон, я тебе перезвоню после разговора с ним.
Я дала телефон. Через пять минут Марина позвонила снова. Голос у неё был уже не такой уверенный и бойкий.
— Он вообще нормальный, твой муж? — Маринка задыхалась от злости. — Я ему вежливо говорю: “Гарик, это Марина Лишанская. Я хочу с тобой обсудить долг”. А он мне в ответ: “Пожалуйста, но имей в виду, я всё записываю на магнитофон!”
— Ну и что? — Я не видела в этом ничего страшного.
— Как это что? — заорала Маринка. — Как это что? Я не собираюсь никуда записываться! Я его послала на три буквы, и пусть он это запишет себе на память, педераст проклятый!
Теперь трубку выхватил Боря.
— Всё, надо кончать этот разговор! Марина волнуется, а ей нельзя! В другой раз поговорим!
Я положила трубку и сидела ни жива, ни мертва. Может, Боря прав? Зря я всё это затеваю? Но должна быть хоть какая-то справедливость! Добро всегда побеждает зло! Но как победить, если не бороться? Боже мой, что делать? Что делать?
Теперь по ночам я мысленно разговаривала не только с Гариком и его адвокатом, но ещё и с Борей, пытаясь ему доказать, что надо что-то предпринимать вместе, а не сдаваться без боя. Хотя в Бориных аргументах была логика, которую я не могла не признать.
Я была на распутье. Вечный вопрос “быть или не быть?” стучал у меня в мозгу днём и ночью. В основном, ночью.

ДОЧКА

 Гарик оставил нам сообщение на автоответчике. Он просил найти паспорт от его нового замечательного телевизора, который он уволок с собой, а паспорт забыл.
Мама тут же начала метаться по квартире, собирая какие-то манатки Гарика, обнаруженные после его побега. В это время к нам зашла Тамарка, соседка сверху, одолжить сигарету.
— Что у вас происходит? — заинтересовалась она, увидев большой чёрный мешок для мусора, стоящий с открытой пастью посреди комнаты.
— Собираю Гарику его остатки! — зло бросила мама, роясь в шкафу.
— Ещё чего! — воскликнула Тамарка. — Шиш бы я ему собрала! Выкатился и пусть идёт ко всем чертям!
— Да пусть подавится! — огрызнулась мама, стоя в задумчивости перед мешком. — Что бы ещё ему отдать, чтобы он успокоился? Ага! Знаю!
Мама метнулась в спальню и вынесла маленькую сафьяновую коробочку, с силой сорвала с пальца обручальное кольцо, запихала его в коробочку и с ненавистью швырнула в мешок.
— Ты что, с ума сошла? Зачем кольцо отдаёшь? Ты же сама за него платила! — возмутилась Тамарка. Я тоже поддакнула.
— Не надо мне ничего! — закричала мама. — Я ненавижу его, и кольцо его тоже ненавижу! Пусть он подавится, сволочь!
— Совсем с ума сошла! — пробормотала Тамарка и попятилась к двери.
Мама сняла телефонную трубку.
— Гарик, я тебе всё собрала, можешь приехать. Но сделай мне одолжение. Я не хочу устраивать спектакль перед домом, где полно людей. Въезжай в гараж, я туда спущусь, отдам тебе вещи тихо, без свидетелей, и катись! Согласен?
В ответ Гарик завизжал так, что было слышно по всей комнате.
— Я не пойду в подвал! Ты меня туда не заманишь! Только на улице, и только где люди!
— Ты чего так испугался? — насмешливо спросила мама. — Я не собираюсь тебя в подвале караулить с дубиной, я только вещи хочу отдать!
— Не пойду в подвал! Не надейся! — визжал Гарик. — Только на улице!
Я сразу поняла, почему Гарик боится подвала. Он помнил мой телефонный разговор со Светкой, когда я обещала его убить в гараже, под видом ограбления! Идиот! Надо же поверить такой херне! Неужели он и вправду подумал, что ему устроили ловушку!
— Ну, ладно, псих, не визжи! — отрезала мама. — Встречаемся через полчаса около парадного.
Отдав мешок Гарику, мама вернулась домой бледная и дрожащая.
— Ну, что? — спросила я.
Не отвечая, мама подошла к буфету, достала бутылочку с валокордином, плеснула его в рюмку и залпом выпила.
— Я его спросила, — отдышавшись, с трудом выговорила мама, — что мне делать с общей кредитной картой “Американ-экспресс”. Он рассмеялся и сказал, что давно её аннулировал. Как давно? Ещё в марте. А знаешь, оказывается, когда он нанял адвоката? Тоже в марте. Помнишь, как сказал Паприков на свадьбе? “Самый лучший экспромт должен быть хорошо подготовлен”. Вот Гарик и подготовился. Они с Паприковым свой экспромт хорошо продумали заранее. Боже мой, какая подлость! С кем я жила? Слушай! Меня вдруг осенило! Ты помнишь спектакль за столом, когда приезжал Лёва, брат Гарика? Это было в середине апреля. Бася просила, нет, даже не просила, а нахально требовала, чтобы Гарик выписал Лёве чек на 500 долларов как бы от неё, а она якобы потом отдаст Гарику наличными. Я ещё тогда удивилась, почему Лёве нужен чек? Почему она не может дать ему наличные, не трогая Гарика? А Гарик тогда взорвался и орал, что он никому не должен? Помнишь?
Я кивнула. Конечно, помню эту сцену и орущего Гарика, и испуганных Басю с Лёвой.
— Так вот! — продолжала мама. — Это был фарс для меня. На самом деле Гарик им, видимо, объявил, что всё равно уйдёт. Пятьсот долларов он отдал Лёве за свадебный подарок, они тогда ровно пятьсот долларов нам преподнесли. Он же порядочный человек, наш Гарик! Своему брату деньги вернул! На остальных — ему плевать! Ты была права, в мой день рождения Бася билась в истерике, потому что думала, что Гарик уже сбежал! Подумать только! Столько времени прошло, ни Бася, ни Лёва с Леной ни разу не позвонили! Даже не посочувствовали мне! А что я им сделала? Кроме добра и подарков, они от меня ничего не видели! Свиньи! Боже мой! Какие же они свиньи!
В тот же вечер, немного придя в себя, мама устроила мне допрос с пристрастием, но я, конечно, умолчала о своих беседах по телефону. Мне было страшно подумать о том, как она среагирует, если узнает правду. Ведь это были пустые разговоры, трепотня. Неужели такое надо принимать всерьёз? Страх и чувство вины перед мамой сжимали сердце! Я первый раз в жизни почувствовала себя совершенно бессильной! От невозможности что-то поправить хотелось уйти из дома!
В ответ на мамины вопросы я бормотала что-то невразумительное, пожимала плечами и отвечала междометиями. Но мамины осуждающие вопросительные глаза следовали за мной повсюду. Ни одному моему путанному объяснению мама, конечно, не поверила, это было видно. Она замкнулась, почти со мной не разговаривала, а когда я к ней обращалась, односложно отвечала только “да”, “нет” и “отстань”!

МАМА

Бессонница замучила меня, поэтому я решила опять пойти к врачу. На сей раз не к заумному специалисту, а к своему родному, тому, кого в России называли участковым, а здесь — семейным. Хоть в этом мне повезло. Мой доктор, Елена Калиновская, принимала прямо напротив дома, знала меня с первого дня приезда в Америку и по первому же зову оказывала необходимую помощь и мне, и дочке. Она была не просто врачом, а врачом-подругой, с которой я могла говорить по душам.
Елена встретила меня, как всегда, приветливо и с улыбкой.
— Пойдём ко мне в кабинет! — позвала она меня. — Поговорим спокойно! Рассказывай, что не так?
— Не сплю. Устала. Издёргалась. Нет никаких сил.
— Почему?
Я кое-как, тяжело вздыхая, объяснила печальную картину моей бессонницы.
— Как всё знакомо! — покачала головой Елена. — Конечно, тебе от этого не легче, но если бы ты знала, сколько женщин приходит ко мне с аналогичными историями! Недавно был случай, почти один к одному твой! Моя пациентка за день до свадьбы всё отменила. Жених, как у тебя, дантист-холостяк. Оказался гомосексуалистом. Сейчас все боятся СПИДа. Если дантист не женат, это подозрительно, люди перестают к нему ходить. А если разведённый, значит, всё в порядке! Вот они и женятся, чтобы развестись и не отпугивать клиентуру своим холостяцким статусом!
Елена обняла меня за плечи.
— Ну, что мне с тобой делать? Посадить тебя на транквилизаторы? Ты не сможешь работать! Давай начнём с малого. Три-четыре раза в день попей валерьянки, и посмотрим. Если поможет — прекрасно. Если нет, тогда будем брать что-то посильнее. Хорошо? Держись, дружок, у тебя дочка, надо жить дальше!
После Елены я зашла к Марату на работу. Он был зол как чёрт.
— Звонил твоему мужу! — отрывисто бросил он мне, не отрываясь от пациента.
— Не моему мужу, а твоему другу! — съязвила я.
— Да пошёл он! “Друг!” Я ему говорю: “Здравствуй, Гарик!”, а он мне: “Нашу беседу я  записываю на магнитофон!”
— Ну и пусть записывает! Что тут страшного? Чего вы все магнитофона боитесь?
— Я ничего не боюсь! Я послал его подальше и всё! Я что, звоню, чтобы с магнитофоном разговаривать? Он с ума сошёл! Вот и весь разговор!
Марат с головой ушёл в рот к своему пациенту. Я постояла ещё минуту под рёв бормашины, потом повернулась и побрела домой. Марат со мной даже не попрощался.

ДОЧКА

От нашей невозможной обстановки дома у меня дико разболелась голова. Я не пошла на работу, осталась одна дома и решила отоспаться. К телефону не подходила. Пару раз звонили мне, пару раз маме. Автоответчик всё записывал. После полудня спать я больше не могла, валялась в полудрёме. Телефон зазвонил опять. Спросонок я не успела снять трубку и вдруг услышала, что с нашего автоответчика кто-то проверяет оставленные нам сообщения. Этим “кто-то” мог быть только Гарик, потому что мама знала, что я осталась дома, а кроме мамы, Гарика и меня, наш код никто не мог набрать. Я, как сумасшедшая, схватила трубку и заорала:
— Гарик! Сука! Я знаю, что это ты! Я тебя убью, падла, запиши это на своём магнитофоне!
На другом конце трубку повесили, но весь мой крик выслушали. Конечно, это был Гарик, кто же ещё? Умная сволочь!
Я тут же позвонила маме на работу. Вечером мама принесла новый автоответчик и, ни слова не говоря, подключила его к телефону. На следующий день на новой машине было слышно, как кто-то несколько раз тщетно пытался снять наши сообщения. Машина даже объявляла, в котором часу была сделана запись. Конечно, днём, когда дома никого не было. Кроме записанных на плёнку писков, у этого “кого-то” ничего не вышло! Ведь код был уже другой, известный только маме и мне. Причём, на новой машине код можно было менять! По крайней мере, хоть от этой подслушки мы себя оградили!
В общем, вся наша жизнь оказалась вывернутой наизнанку! А мама со мной так и не разговаривала.

МАМА

Утром, в метро, по дороге на работу, я, как обычно, дремала.  Под монотонный стук колёс спится лучше, чем в кровати. В вагоне тихо. Ещё не проснувшиеся пассажиры досматривают ночные сны.  И вдруг  всё поменялось. В вагон вошёл небольшого роста человек с черным ящичком на груди. В руках у него сияющая золотом труба, на которой висит потрепанная шляпа. Бодрым голосом объявлялы из цирка по-английски с явно русским акцентом трубач выкрикнул: “Начинаем концерт только для тех, кто едет в F-трэйне!” Весело зазвучали вальсы, фокстроты, любимые мелодии всех стран и народов… Под аккомпанемент оркестра из черного ящичка соло на трубе разливалось радостно и празднично. Люди проснулись, приободрились, улыбнулись, оживленно двигались под  музыку… Из карманов и сумочек в шляпу трубача полетели монетки и доллары. Человек-оркестр, не переставая играть, медленно прошёл через весь вагон, глазами со мной поздоровался и на остановке перешёл в соседний. Никто больше не спал! 
Трубача зовут Саша. Однажды на остановке мы вместе с ним ждали поезда и разговорились. Саша из Москвы. В детстве, в лучших традициях еврейского воспитания, учился играть на скрипке. Подрос и скрипку забросил. После школы, во время воинской службы, руководитель местного оркестра обратил внимание на Сашин хороший музыкальный слух и предложил научить играть на трубе. Труба Саше понравилась. По слуху он выучил весь армейский репертуар и дальнейшую службу отбывал, играя в оркестре.
Вернувшись после Армии домой, опять же в лучших еврейских традициях, Саша окончил Московский электротехнический институт связи и начал работать инженером-электронщиком. Без музыки было скучно, и Саша, без сожаления распростившись с инженерной карьерой, устроился трубачом в ресторан и снова пошёл учиться, теперь уже по призванию, в музыкальное училище по классу трубы.
Началась веселая жизнь: концерты, гастроли, выступления. Импровизирующий трубач — редкая профессия. Точнее, это не профессия, это талант! Саша играл на всех джазовых тусовках и фестивалях, с разными оркестрами, и соло, и дуэтом, и, наконец, был принят в оркестр Радио и Телевидения, вечерами успевал подрабатывать в ресторане, где сам  руководил оркестром.
Игра на трубе требует ежедневной тренировки. Выдувать правильные звуки далеко недостаточно!   Нужна беглость пальцев, постановка дыхания, даже как щеки надувать, вернее, НЕ надувать во время игры — целая наука. У Саши к тому времени была семья — жена и два сына, которые учились в музыкальном училище им. Гнесиной, в “Гнесинке”, как они ее по-свойски называли. Особенные успехи делал старший сын-пианист. Всем надо было упражняться. Как-то устраивались. Сын-пианист играл в комнате, а Саша… в туалете. А где еще спрячешься? Рояль же в туалет или ванную не затащишь! Однако при наличии большой семьи в туалете долго не задержишься, поэтому Саша садился в электричку и уезжал куда-нибудь в лес, где спокойно выводил на трубе свои рулады, не мешая соседям и домочадцам.
Гастролируя в Польше, Саша познакомился с английским саксофонистом, с которым на концерте играл дуэтом. “Что ты сидишь в России? — удивлялся англичанин. — С твоей трубой и способностями ты в любой стране прокормишься и будешь иметь крышу над головой! Встань на тротуаре и играй! Не пропадешь!” 
Москва к тому времени изменилась. На Арбате частенько выступал оркестр лучших профессиональных музыкантов, которые за один вечер игры на улице зарабатывали половину своей месячной зарплаты. Играл с ними вместе и Саша.
Бывший барабанщик из ресторанного оркестра, которым руководил Саша, прислал ему приглашение погостить в Нью-Йорке, где барабанщик жил уже несколько лет. Саша поехал. Пожил в Нью-Йорке, осмотрелся. Возвращаться в Москву не хотелось. Вот и получилось, что ехал Саша в Америку в гости, а остался в Нью-Йорке насовсем и превратился в нью-йоркского сабвейного Алекса-трубача.
В Америке мало кто из приезжих музыкантов сумел прокормиться своей профессией. В основном бывшие оркестранты шоферили в лимузинах и такси. Саша без своей трубы не мог прожить ни одного дня, а ведь надо было начинать жизнь с нуля. И Саша пошел в сабвей. Поначалу без языка и знания города ехал куда глаза глядят, выходил на любой станции и играл. За три часа аж целых 8 долларов заработал! Понял, что так дело не пойдет. Изучил карту метро, присмотрелся и додумался, что там, где на одну станцию приходят несколько поездов, да особенно по утрам и вечерам, когда народ валит на работу или домой, заработок побольше. Надо только не зевать и успеть занять хорошее место. Уличные и сабвейные музыканты друг друга уважают. Это тебе не химчистки, которых на одной улице бывает три-четыре. Если место уже занято одним музыкантом, второй уйдет совсем на другую платформу так, чтобы и ему не мешали, и он никому. Такой вот негласный улично-сабвейный закон.
Через три месяца после приезда Саши в Америку по приглашению друзей-американцев в Нью-Йорк приехали Сашины жена с младшим сыном. Как и Саша, ехали они в гости, а остались насовсем. Подали всей семьей документы на политическое убежище, получили право на работу, и на этом все замерло. То бумаги их где-то затеряли, то еще что-то. Короче, с документами дело было глухо. Это у нас, в Америке, часто бывает. И вдруг — удача! Сначала Сашин младший сын, а потом и сам Саша выигрывают  в лотерею грин-карты! Оба! Бывает же такое!
Говорят, беда не приходит одна, но удача тоже в одиночку не ходит! Не зря Саша когда-то закончил институт связи. Смастерил он себе маленький черный ящик, в котором был и многоканальный магнитофон, и компьютер,  наладил аккомпанемент для своей трубы, повесил на нее шляпу и пошел по вагонам по утрам и вечерам поднимать народу настроение. Набор мелодий — на любой вкус: итальянский, испанский, русский, еврейский. Кто деньги в шляпу кидает, а кто визитные карточки — приглашают поиграть на домашних вечеринках. Еще бы! Приглашаешь одного музыканта, а играет будто целый оркестр! Религиозные дамочки в париках тоже Сашу к себе в дом приглашают, чтобы поучил детей на трубе исполнять замечательные еврейские мелодии. Методика обучения — проще не бывает: никаких гамм, никаких Бетховенов и Шопенов. “Хава-Нагила” и “Я осе шалом”. В России, конечно, учили по-другому, но хозяин-барин, и Саша учит так, как требуют родители отпрысков.
“Помните такой фильм ”Иван Васильевич меняет профессию”? — со смехом говорил мне Саша. — А я, Александр Яковлевич, свою профессию не меняю! Просыпайся, народ! Труба зовет!”
Когда несколько лет подряд в одно и то же время садишься в один и тот же вагон метро, волей-неволей лица одних и тех же людей, сидящих вокруг, становятся родными и близкими. Так я познакомилась с Соней, приятной, молодой брюнеткой с карими глазами и весёлой улыбкой.
Сначала мы переглядывались издали, потом лёгким кивком приветствовали друг друга и, наконец, оказавшись на одной скамейке, разговорились.
Соня приехала в Америку тогда же, когда и я, жила с сыном, ровесником моей дочки. У нас оказался полный рот общих тем, и с тех пор в разговорах дорога на работу пролетала за один миг. Мы обменялись телефонами, частенько перезванивались по вечерам, в выходные вместе выбирались погулять.
Соня была на моей свадьбе и знала все подробности моей жизни, перипетии с Гариком. Сначала радовалась за меня, потом сочувствовала и переживала вместе со мной мою беду.
Когда я зашла в тупик в разводных делах, ломая голову над адвокатскими бумагами, Соня вызвалась помочь мне. 
— Приходи сегодня вечером в гости, — предложила она, когда мы встретились в поезде в очередной раз, — у меня будет моя подружка, Таня. Она работает секретарём у американского адвоката и, может быть, что-то тебе посоветует.
Таня — высокая, смуглая, сероглазая, с чёрно-бурой короткой стрижкой, невозмутимая и деловая. Полистав мои бумажки, она удивлённо подняла брови.
— Это всё, что тебе прислали?
Получив в ответ мой растерянный кивок, Таня пожала плечами.
— Это — капля в море от того, что обычно присылают в таких случаях. Где подробное объяснение причины развода?
Я беспомощно развела руками.
— Так, — сказала Таня, — я завтра же вышлю тебе образец обычного пакета бумаг, которые присылаются при разводе. Там есть всё, в том числе расшифровка номера статьи, которую тебе предлагают. Так ты говоришь, 170-1? Так это, по-моему, жестокое и бесчеловечное обращение.
— Жестокое обращение? С кем? Со мной?
— При чём тут ты? Гарик ведь подаёт на развод! А причина та, что ты с ним жестоко и бесчеловечно обращалась!
— Как это может быть? — вскричала Соня. — Это ложь! Наглая бессовестная ложь! Я — свидетель!
— Таня, ты уверена? Ты не могла ошибиться? — с надеждой взмолилась я. — Не может быть, чтобы Гарик написал на меня такое!
Таня опять пожала плечами.
— Я тебе всё пришлю, и ты увидишь сама. Все бумаги высылаются по форме, а тебе подсунули какую-то ерунду!
Через день я получила от Тани большой пакет с документами. В них говорилось, что существует шесть пунктов статьи 170, по которым развод дают немедленно. Таня оказалась права. Гарик выбрал 170-1 — жестокое и бесчеловечное отношение одного из супругов к другому. Из шести пунктов два — измена и тюремное заключение — к нашему случаю не подходили. Хотя, может быть, именно на измену Гарик и рассчитывал, ставя к телефону подслушку. Номер не прошёл. Вместо моих разговоров с предполагаемыми любовниками он услышал что-то другое. Это “другое” напугало его так, что он не смог воспользоваться двумя другими пунктами статьи, требующими одного года раздельного проживания супругов.
Ждать ещё год и развестись без шума Гарик не хотел. Почему? Ведь это так просто, развод даётся автоматически. Ответить на этот вопрос я не могла, я только понимала, что Гарику развод был нужен немедленно, чем скорее, тем лучше. Сначала он лихорадочно хотел жениться, теперь так же лихорадочно жаждал развода, как человек в очереди в туалет, переминающийся с ноги на ногу с чувством, что у него сейчас брызнет из ушей.
Остался ещё один пункт, который назывался “оставить без последствий”, то есть именно то, что Гарик проделал со мной, убежав без предупреждения. Но в этом случае на развод должна была подавать я, как жертва побега. Если бы мне всё объяснили по-человечески, я бы подала. Лучше самой подать, чем быть обвинённой в жестоком и бесчеловечном обращении с мужем, прожив с ним всего полгода! Кто я после этого? Ведьма? Чудовище?
Я живо представляла себе, как Гарик с видом мученика будет помахивать свидетельством о разводе перед носом своей очередной жертвы, ссылаясь на бесчеловечное с ним обращение бывшей супруги. Это было так подло и несправедливо, что, кроме обиды и злобы, никаких других чувств у меня не осталось. Я пришла в бешенство! Никаких слюнтяйских “быть или не быть”! Только “быть”! И только бить! Жёстко, беспощадно отомстить за все мои слёзы и унижения! В этот момент мне хотелось задушить подлеца собственными руками.
Был конец июля. Приближался очередной день рождения Гарика. Ровно год назад я пыхтела у плиты, изо всех сил стараясь приготовить что-то вкусное и необычное к праздничному столу. Противно вспомнить! Какая я была дура! Но ничего, в этом году я тоже постараюсь, но не у кухонного стола, а у письменного! Лучшего подарка, чем объявление войны, я себе не могла представить. Я села и написала письмо адвокату Гарика.

Уважаемый господин Шах!
Довожу до вашего сведения, что я возражаю против развода по обоюдному согласию, основанному на условиях, предложенных Вами. Причины моего отказа следующие:
1.  Статья 170-1 не может являться причиной развода, поскольку за время совместной жизни с мужем я была самая преданная, заботливая и любящая жена.
       Доказательства могут быть представлены.
2.  Вы не прислали мне документы в полном объёме, как положено при бракоразводном процессе:
— я не получила объяснений причины развода;
— я не получила доказательств причины развода;
— документы, присланные Вами, были оформлены  задним числом и присланы мне с заведомым опозданием;
— без подписи Вашего клиента все ваши предложения считаются недействительными;
3.  Ваш клиент устно отказался заплатить свадебный долг семье Лишанских, который Вы, господин Шах, предварительно подтвердили в письменной форме.
4.  Как очевидно теперь, Ваш клиент заранее, ещё до свадьбы, тщательно и коварно готовился к разводу.
Например, трюк с обручальным кольцом, за которое я  вынуждена была заплатить сама по просьбе Вашего клиента, обещавшего вернуть мне деньги в течение месяца и не сдержавшего слова до сих пор.
Доказательства могут быть представлены.
Трюк с оплатой расходов во время нашей совместной жизни, полностью лежавших на мне (квартплата, электричество, телефон, еда, прачечная, развлечения, подарки).
Доказательства могут быть представлены.
Трюк с побегом Вашего клиента из семьи, совершённым тайно, без предупреждения.
Доказательства могут быть представлены.
Трюк с общими деньгами ($300), которые Ваш клиент полностью забрал себе.
Трюк с нашей интимной жизнью. Будучи женой Вашего клиента, я авторитетно заявляю, что он страдает латентной скрытой формой гомосексуальности и отказывается открыто признаться в этом. Встречаясь с женщинами, Ваш клиент тщетно надеется преодолеть свой порок, но всякий раз, когда его патологические наклонности берут вверх, трусливо разрывает союз, не находя в себе смелости и сил взглянуть правде в глаза.
Трюк со свадебными деньгами. Полученные на свадьбе деньги в качестве подарка (наличные и в чеках) Ваш клиент положил в банк на своё имя. Эти деньги должны были быть отданы семье Лишанских в счёт свадебного долга. Ваш клиент обещал отдать деньги и никогда этого не сделал.
Доказательства могут быть представлены.
В результате жестокого и бесчеловечного обращения со мной со стороны Вашего клиента на протяжении последних трёх месяцев я разрушена морально, материально и физически. У меня нет сил жить и работать.
В качестве компенсации я требую, чтобы Ваш клиент заплатил мне $100,000.
    Искренне Ваша

Я с удовольствием вывела свою подпись.
Больше, чем на сто тысяч, моей фантазии не хватило, при моих заработках эта сумма казалась мне космической!
Я с силой плюнула на конверт змеиным ядом, снесла его на почту и отправила с уведомлением о вручении. Через день я получила почтовую открытку. С дьявольской усмешкой я прочла, что моё письмо было вручено Гарику в день его рождения!

ДОЧКА

 В маму как бес вселился! Что-то всё время пишет, рвёт, опять пишет! По телефону только и слышно “развод”, “статья”, “адвокат”, “суд”! В ней появилась какая-то сатанинская энергия! Такое впечатление, будто она мысленно с кем-то разговаривает. То смотрит в пустоту с ненавистью, то вдруг ни с того ни с сего хохочет каким-то мефистофельским смехом, восклицая время от времени: “Я ему покажу! Он у меня узнает!” “Он” — это, конечно, Гарик наш подлый. На меня мама даже не смотрит, проходит как мимо пустого места, и только если я подхожу к телефону, бросает такой взгляд, что у меня язык примерзает к нёбу, и я спешу поскорее повесить трубку. К счастью, на улице тепло, дома я почти не бываю. Но по маме я скучаю. По той, прежней, весёлой, смешной и ласковой! А как её вернуть — не знаю!
В субботу мама, как всегда, убирала квартиру, а я пошла в магазин за продуктами и на обратном пути взяла нашу почту. Из кучи журналов выпал знакомый квадратик конверта с видом Ленинграда на левой стороне. Письмо было для мамы от её старинного институтского друга Славы. Я его хорошо помню. Невысокий, худенький, с плотно сжатыми губами и очень строгими, глубоко посажеными глазами. Когда он, бывало, спрашивал меня: “Ну, что у тебя нового в школе?”, я чувствовала, его это действительно интересует, и даже робела, если что-то в школе было не так. А ещё я помню, что Слава был у нас как палочка-выручалочка, когда надо было что-нибудь починить, прибить или подвинуть. Сколько раз в детстве я ломала дверной замок, столько раз Слава его переставлял! Он проводил нам антенну для телевизора, помогал паковаться при переездах, а когда мы уезжали в Америку, три последних дня перед отъездом приходил после работы к нам и молча сидел на кухне с таким несчастным лицом, что на него жалко было смотреть. Мама и Слава подружились очень давно, и я никак не могу понять, почему они не влюбились в друг друга. Мама рассказывала, что Слава много лет безнадёжно любил жену своего друга. Любил тайно, изливая душу только маме. Потом мама вышла замуж, развелась, растила меня, а Слава всё ещё любил жену друга. Когда эта любовь прошла, то двадцатилетняя дружба с мамой уже вошла в привычку, которую нарушить было не так-то просто. А потом мы уехали. Слава писал нам редко, но я знала, что мама его писем ждёт, и обрадовалась, что сегодня могу сделать ей приятное.
Когда я вошла в квартиру, мама, закатав рукава, драила плиту.
— Мам, тебе письмо от Славы, из Ленинграда! — крикнула я с порога. Мама тут же выскочила из кухни.
— Читай! — попросила она. — У меня руки грязные!
Я развернула листочки, написанные аккуратным круглым, почти женским почерком.

18.08.92
Санкт-Петербург
Здравствуй, моя дорогая, очень далёкая и постоянно близкая!
Рад случаю, что это письмо дойдёт до тебя с оказией, через хороших людей, и не придётся долго ждать и гадать о его судьбе.
Теперь о главном. Я был в отпуске у мамы, в Карелии, когда твоя подружка Маша вернулась из Нью-Йорка. Она мне несколько раз звонила, но встретились мы только в конце июля. От неё я узнал о твоих семейных неудачах. Не поверил. Ну, как так получилось? Я радовался за тебя, что наконец-то ты получила так нужную тебе опору и встретила близкого и интересного человека.
Мы долго беседовали с Машей о тебе, о твоей дочке, о жизни у вас и у нас. Конечно, как собеседник она во многом уступает тебе, но мне всё равно было интересно как можно больше узнать о твоей жизни. Во время разговора я вспомнил слова Софи Лорен, написанные в её книжке: “…Если вы красивы, вас замечают. Если вы остроумны, к вам тянутся друзья. Если же вы обладаете шармом — вас не забывают!” Прими это на свой счёт. Все те, кто тебя хорошо знают, уверен, так думают и в Нью-Йорке, и в Питере.
А сейчас подошло время сказать тебе огромное спасибо за подарки. Мне кажется, что кроме всех твоих добродетелей ты обладаешь даром предчувствия. В чём именно? Вот случай. Пока был в отпуске, мою квартиру ограбили. Я, конечно, дурак старый, но жизнь ведь постоянно учит! Слава Богу, не всё унесли, т.к. соседка моя по лестнице вспугнула воров. Украли радиоаппаратуру, посуду-хрусталь, компьютер для игр, который я сделал своими руками, деньги и кое-что из вещей, в том числе зимние сапоги, куртку зимнюю, шапку ондатровую новую, спортивный костюм, ну и разные мелкие вещи. И тут я получаю подарок от тебя: зимнюю шапку, зимние сапоги и спортивный костюм! Ты не поверишь, как ты угадала! Всё, что прислала — подошло! Вот такая ирония судьбы!
Я знаю, как ты уговаривала Машу взять эти вещи с собой. Так вот знай — я благодарен тебе.
В заключение не очень весёлого разговора попробую сказать что-нибудь умное.
Во-первых, надеюсь, что мы всё же свидимся когда-нибудь ещё до старости.
Во-вторых, посылаю тебе открытку, которую я купил специально, для тебя как напоминание о той встречи на балете Кировского, а теперь снова Мариинского театра. Помнишь? Ты была с мамой, а я недавно вернулся из армии. С тех пор мы стали общаться и дружить.
В-третьих, в Карелии в этом году была чудесная пора. Обилие ягод и грибов. Я каждый день ходил в лес, возвращался с полными корзинками, и радовалась душа тому, что ещё есть на этой земле такие уголки, где можно наслаждаться своим существованием, что ты просто есть.
Природа так очищает и восполняет душу. Я сам мариновал белые и маслята. Мог бы тебя угостить. А помнишь мою клюквенную настойку?
Если помнишь, помни как можно дольше, и где бы я ни был, я помню тебя и знаю, что ты ждёшь от меня писем.
Привет дочке и пожелания ей удачи и счастья. Счастья тебе. Целую. 
                           Слава.

 Я подняла глаза. Мама сидела на диване и беззвучно плакала. Лицо её было светлое и очень несчастное. 
 — Мама, — сказала я решительно, — тебе надо уехать. Я здесь одна не пропаду, обещаю. Купи путёвку и поезжай, полечи нервы и отдохни, например, в Карловы Вары, туда все наши русские ездят, и всем очень нравится!
 — А что, — неожиданно согласилась мама, — пожалуй, ты права, надо уехать!
 

МАМА

 Лететь самолетом для меня всегда тяжкое испытание. Я трушу и прощаюсь с жизнью перед каждым полетом. Входя в салон самолета, я внимательно вглядываюсь в пассажиров и, если вижу детей и стариков с добрыми лицами, во мне теплится надежда на удачный полет.
  “Пусть я грешница, — говорю я сама себе, — но эти хорошие люди, невинные дети не должны погибнуть в катастрофе, их Бог сохранит, не накажет, все будет хорошо!”
  Вот так я молюсь не знаю кому, и весь полет трясусь от страха. С соседями по ряду мне никогда не везет. Я прочла тысячу книг, где самые интересные романы начинались именно в общественном транспорте, особенно, в самолете. Но это не про меня. Рядом со мной садятся либо молодые матери со всю дорогу орущими и вертлявыми детьми, которые пытаются схватить меня то за очки, то за волосы, а юная мамаша умиляется шаловливым ручонкам своего отпрыска, либо старички, которые прочищают кашлем горло, как только я погружаюсь в сладкую дремоту, либо толстые неповоротливые дядьки, пыхтящие и храпящие. Однажды один такой “ловконький” уронил мне на голову ручную тележку, которую он своими короткими ручками пытался запихнуть в верхний ящик.
  На этот раз моё место было у окна. И вдруг... Рядом со
мной сел высокий блондин, похожий на всех героев американских фильмов о Диком Западе. Он бы прекрасно смотрелся, держа в одной руке пачку “Малборо”, а в другой лассо. Наша возрастная разница не оставляла надежды на романтическое знакомство, но все равно было интересно. 
 Рейс был рано утренний. Едва мы оторвались от земли,
принесли завтрак — банан, бутерброд с сыром, кусочек пирожного, кофе. С утра пораньше я на еду не могу смотреть, зато к полудню голодна, как львица. Зная свою натуру, я аккуратно сложила самолетный завтрак в пакетик и поставила его внизу у стенки.
  “Через пару часов мне будет что пожевать”, — подумала я и сделала вид, что уткнулась в книжку, а сама краем глаза наблюдала за красавцем-соседом. Ковбой в одну минуту опустошил мисочки и чашечки со своего подноса, закрыл глаза и окаменел.
  “Счастливый! — мысленно позавидовала я. — Вот это нервы! Уснул и всё! А я от страха не могу даже вздремнуть, сижу, слушаю шум моторов и радуюсь, что он ровный!”
  Чтобы немного отвлечься и размять ноги, через весь салон я пошла в туалет, еще раз внимательно вглядываясь в лица пассажиров. Все спокойны. Спят, болтают, читают. Никакой паники. Помыла лицо холодной водой. Вернулась на свое место. Красавец-сосед лениво приоткрыл один глаз в ответ на мое виноватое бормотание. Полчаса пыталась понять о чём читаю. Не получилось. Смотрела на стюардесс, похожих на заводных Барби. Наклоняются, улыбаются, а всё равно, как неживые! 
 От нечего делать, а, может, на нервной почве от страха, ужасно захотелось есть. “Вот и завтрак пригодится! — обрадовалась я. — Хорошо, что я такая запасливая!” Я потянулась к заветному мешочку... Вот это да! Пакетик был там, где я его поставила, внизу, у стенки, но абсолютно пустой! Ни банана, ни бутерброда с сыром, ни пирожного!
   Ничего не понимая, я сидела, тупо уставившись в пустой мешочек... Я точно помнила, как аккуратно положила туда свой завтрак! Я посмотрела на своего соседа. Он все также безмятежно спал, сложив на животе огромные кулаки. В плетеном кармашке напротив его кресла лежали две кожурки от банана...
“Ну, с кем лучше сидеть? С какой-нибудь бабушкой или с красавцем-мужчиной? — сердито подумала я. — Нечего сказать, повезло! Зато с настоящим американцем рядом посидела!”
  …С началом эмиграции понятия “наши” и “не наши” совершенно потеряли всякий смысл. Помню, в Манхеттене я смотрела русский фильм, где в начале белые наступали, красные отступали, а в конце, наоборот, белые отступали, красные наступали. Главный герой бегал по экрану и кричал: “Наши идут!”, а я сидела и думала: “А кто же теперь, извините, наши?”
   Так что, “наши” — это мы, русскоговорящие американцы, а “не наши” — те, кто говорят по-русски во всех остальных странах — России, Израиле, Германии и даже Монголии, если там начнут платить компенсацию пострадавшим от татаро-монгольского ига.  Лучше всего разницу определила одна из “наших”.
 — Я их узнаю по ногтям, — шепнула она мне, — вы заметили, какие они у них острые?
 И с гордостью добавила:
 — У нас такие уже давно не носят.
 В Карловых Варах чехов можно увидеть только в обслуге. Они говорят по-русски с трудом и по-немецки с удовольствием. Отдыхающие поначалу пытаются объясниться между собой на разных языках, но, в конце концов, окончательно переходят на русский.
  Русских из России узнаешь с первого взгляда. Мужчины с аккуратно подстриженной челочкой даже в столовой умудряются сохранить сосредоточенно-деревянное выражение лица и за столом сидят, как в президиуме. Все одеты в спортивные костюмы “Адидас”. Около каждой челочки — толстая попка жены в пестрой юбке фасона “кар-вош”, напоминающая полоски резины, которыми автомат моет машины, отсюда и название юбки, и сверху огромная блуза или свитер, обязательно с пантерами. Номенклатурные дамы даже на процедуры ходят в костюмах лучших западных фирм, а их ожиревшие мужья — в дорогих футболках и мягких брюках, которые начинаются ниже аппендикса. Все носят одно и то же каждый день, с утра до вечера. Запах соответствующий. Зато фотоаппараты и кинокамеры — самые лучшие, какие только есть в мире. Почти все с детьми, от мала до велика, разряженными в пух и прах, и у каждого ребенка в руках —американская компьютерная игра.
 Израильтяне разговаривают, не замолкая, независимо от вашего желания. Если вы совсем не хотите поддерживать беседу, они будут спрашивать за себя и отвечать за вас. Общительность их безгранична, независимо от того, знакомы они с вами или нет. Я несла в комнату бутылку минеральной воды. Навстречу мне шла израильтянка.
  — Ой, я такая же, как и вы, поносная, все несу с собой! — на ходу прокричала она мне и пошла дальше.
  Русскоговорящих американцев, то есть “наших”, легко было узнать чуть только похолодало. Как одна команда большого корабля, они все вышли на ужин в якорях и золотых звездах. Причем, судя по количеству звезд, главнокомандующими, в основном, были женщины.
  Минеральную воду из источника все тоже пьют по-разному. Русские приходят с полными сумками пустых бутылок и набирают воду впрок. Видимо, по старой привычке, на случай, если вдруг не хватит.
  Израильтяне пьют как тяжелобольные, медленно, со страдающими и застенчивыми улыбками. Мол, простите, я сейчас тут перед вами умру, но вы не обращайте внимания. При этом, вместо положенной кружки, выпивают две-три.
  Зато “наши” — русскоязычные американцы — приходят на водопой, как в театр. Прическа — волосок к волоску. Ногти — в цвет одной полосочки на блузке, губы — в цвет другой. Сумка, как туфли, и с ног до головы в золоте. У всех загорелые лица и здоровый румянец от Элизабет Арденн или Ланком. Непонятно, что они лечат и зачем, но приходят вовремя и пьют ровно столько, сколько предписано врачом.
   Все отдыхающие делятся на больных желудочно-кишечного тракта и страдальцев опорно-двигательного аппарата. Желудочно-кишечные в столовой съедают все, что стоит в буфете на закуску, потом все, что можно заказать, запивая знаменитым чешским пивом, потом огромную порцию мороженого и пирожное с чаем или кофе.
   Опорно-двигательные скупают по всему городу люстры, сервизы и вазы прославленного чешского стекла и тащат огромные коробки сначала по одной в номер гостиницы, а потом всё вместе на аэродром.
   В воскресенье шумным табором все отдыхающие поехали на экскурсию в Прагу. Как пел Марк Бернес:
    Злата Прага, красавица Прага,
   Дорогая подружка Москвы!
  Чья она теперь подружка — трудно сказать, но красавицей осталась, как была!
   Все было хорошо, пока не дошли до знаменитого на весь мир Еврейского квартала, где находится старинное — XV века —еврейское кладбище, на котором могильные камни бережно поддерживают друг друга, старая синагога и мемориал, посвященный детям, погибшим в гетто, с фотографиями и детскими рисунками.
   Тут наши русские друзья из России встали плечом к плечу и воинственно заявили, что им это не только не интересно, но и вообще не нужно, и идти категорически отказались! Аккуратно зализанные челочки у мужчин дружно упали наискось, а у женщин глаза засверкали огнем топок Дахау и Освенцима! 
 Экскурсовод растерянно и беспомощно переводила глаза с одного лица на другое. И тут какая-то внутренняя сила вытолкнула меня вперед.
   — Не хотите? — насмешливо сказала я. — А кто вас спрашивает? Это раньше вы были в большинстве, а теперь, сколько вас? Пятеро? А нас, евреев, — двенадцать! Мы идем в Еврейский квартал, а вы — куда хотите и подальше, не забыли еще, как это звучит по-русски? Ну, кто со мной? Пошли!
  Боже, что случилось с израильскими старушками! Они кинулись ко мне, обнимали, целовали, плакали, трепали по щекам и что-то выкрикивали на непонятном  языке.
  Моя попутчица, из “наших”, то есть американка, повернулась к группе и строго спросила:
  — Ну, кого-нибудь еще мучает ностальгия?
  И сама удовлетворенно ответила:
  — Никого!
 Экскурсия продолжалась. Спасибо Праге! Она была такая великолепная, теплая, ласковая, что волнения улеглись и настроение улучшилось. И опять вспомнилась песенка Марка Бернеса:
  Ты в душе навек останешься,
  Город песен и каштановой листвы!
  Пусть летит эта песенка в Прагу
  И звучит, как признанье в любви!
 Из Карловых Вар я приехала поздоровевшая. Массажи и прочие процедуры явно пошли на пользу моему телу, но душа болела по-прежнему, и, войдя в свою квартиру, увидев привычную обстановку, мне захотелось плакать, как раньше, до отъезда. 
Говорят, когда у женщины плохое настроение, надо пойти в парикмахерскую, подстричься и сделать причёску. Когда я пробовала так делать раньше, в России, то, просидев три часа в очереди, выходила из парикмахерской вся в слезах, изуродованная до неузнаваемости, а настроение становилось ещё хуже.
Здесь, в Америке, проще. В очереди сидеть не надо. Парикмахерская, под названием “Адам и Ева”, у меня своя, то есть та, где меня хорошо знают и встречают, как родную. Хозяйка и её сестра — мои подружки, я могу просто зайти к ним по дороге, посидеть, поболтать, отвести душу, попить чайку, а если хочется, заодно и постричься. Такая  приятная обстановка поднимает настроение, поэтому к своим подружкам-парикмахерам я хожу с удовольствием.
Поскольку настроение у меня в последнее время становилось всё хуже и хуже, то, соответственно, стрижка становилась всё короче и короче, так как в парикмахерскую я заходила всё чаще и чаще.
Когда я пришла в очередной раз, стричь при всём желании мне было уже нечего, причёска была почти как у новобранца, а настроение — ужасное!
— Слушай, — сказали подружки, — хватит ходить по врачам. Мы тут с одной гадалкой познакомились, она к нам в парикмахерскую зашла. Настоящая цыганка, совершенно необыкновенная! И живёт здесь недалеко. Сходи! Берёт она недорого, зато гадает — класс! Всю правду нам сказала, уже кое-что сбылось!
“А! — подумала я. — Была не была! Пойду к гадалке. Гарик же в своё время ходил, теперь я пойду”.
Как мне велели подружки, я выбрала фотографию Гарика, где он сидел с любимой сигаретой в руке и широко улыбался. Я специально выбрала весёлую фотографию, чтобы  заранее, как говорят математики, не подгонять под ответ.
Натянув на физиономию подобие беззаботной улыбки, явилась по указанному адресу в обычную квартиру многоэтажного дома.
Ну, как мы себе представляем цыганское жилище? Шум, гам, тарарам, короче — табор! Ничего подобного! Настоящий дворец! Чистота, красота, шикарная мебель, на стенах картины. Ухоженные цыганята и при них няня, русская интеллигентная женщина из Москвы. Чудеса!
Гадалка вышла мне навстречу. На груди две  толстые чёрные косы. Традиционный наряд с широкой юбкой и свободной блузкой, на шее — монисто. Всё чёрное и очень дорогое. Холёные руки с идеальным маникюром. Выражение лица строгое, брови насуплены, взгляд исподлобья, тяжёлый и внимательный. Говорила гадалка по-русски, с легким цыганским акцентом.
— В комнату пошли, — позвала она меня и, не оборачиваясь, разлетаясь юбкой, направилась первой по коридору.
Мы вошли в небольшую квадратную комнату. Кроме картин на стенах, маленького круглого стола, стоящего в углу, и двух стульев с высокими спинками, ничего не было. На полу лежал пушистый ковёр. Всё в тон, со вкусом.
— Фотографию принесла? Давай! — приказала цыганка.
Я протянула фотографию Гарика. Гадалка только посмотрела и отшатнулась, как от заразы.
— Страшный человек! Тебя от него Бог отвёл! У него с головой не в порядке, убить тебя мог!
Я замерла на стуле. Гадалка бросила на стол три большие карты с необычными картинками.
— Дочь у тебя есть. От неё радость тебе будет большая, а сейчас сердита ты на неё, в углу она, не знает, что делать. Не сердись, не виновата она! Около тебя пока никого не вижу. Одна будешь долго. Потом всё поправится. Избавление придёт от того, чьё имя на “А” начинается. Всё. Деньги положи. Иди. Благодарить не надо.
Я пошла к входной двери. Гадалка шла следом. Закрывая за мной, она высунулась на лестницу и крикнула мне вслед:
— Не грусти. Ещё придёшь ко мне с цветами и конфетами. Увидишь!
“Бред какой-то! — подумала я. — Какие цветы? Тут жить не хочется! То, что Гарик — псих, она, конечно, права, но убить? А с другой стороны, убей он меня — и никаких проблем! Мне его убивать невыгодно, кто будет долги платить? А вот ему меня — очень удобно! Вдовец-то ещё лучше, чем разведённый. Избавитель мой — на букву “А”! Позор! О чём я думаю! Образованная женщина, а веду себя как деревенская дура”.
Про свой поход я решила никому не говорить. Мне было стыдно, что проявила слабость и поверила цыганке. Мракобесие какое-то!
На следующий день была суббота. Я решила выспаться. Но не тут-то было. Около девяти утра раздался телефонный звонок.
— Здрасьте, это я, Гарик! — голос был весёлый и насмешливый. — Тут ко мне явились два мальчика с пистолетами. Требуют, чтобы я долг заплатил. Ты имеешь к этому отношение?
— Гарик! — зло рявкнула я. — Ты со своими выходками надоел мне до смерти! Пусть тебя застрелят, только оставь меня в покое!
Я бросила трубку и закрыла глаза. Сон прошёл. Какие ещё мальчики с пистолетами? Что это, розыгрыш? Шутка? Чёрт побери! Так хотелось выспаться, и вот опять, полная голова забот!

ДОЧКА

Поздно вечером мы с мамой уже ложились спать, когда звонок на всю квартиру раскричался о приходе неожиданных гостей.
— Кто там? — спросила я, выпрыгнув из кровати.
— Полиция! — ответил женский голос.
— Мама! — закричала я, испуганно отскочив от двери. — Иди сюда, к нам полиция!
Мама вышла из спальни, на ходу натягивая халат.
— Я не вызывала полицию, — спокойно сказала она, не открывая дверь, —  что вам надо?
— Ваш муж вызвал нас! Откройте, пожалуйста! — Голос женщины из полиции звучал почти умоляюще.
Мама приоткрыла дверь, оставляя цепочку. На площадке в обычной, человеческой одежде, стояли мужчина и женщина и протягивали через щёлочку свои документы.
— Следователь Кристина Вилсон, следователь Глен Говард, — прочла вслух мама и распахнула дверь. — Проходите, пожалуйста! Что случилось?
— Извините, что мы вас подняли с постели, — виновато произнесла женщина, — но на вашего мужа сегодня утром было совершено вооружённое нападение, и он указал на вас и на мистера Лиш… Лих… Лис…
— Мистера Лишанского, — подсказала мама.
— Верно! Лисанского! — В борьбе с нашими русскими фамилиями Кристина вся измучилась, и её лицо покрылось мелкими каплями пота.
— Садитесь, пожалуйста, — мама указала на диван, — давайте поговорим спокойно!
— Понимаете, — теперь говорил мужчина, — ваш муж настаивает, что вы подослали к нему бандитов, чтобы он заплатил какой-то долг. Мы должны это выяснить.
Мама молча встала, достала пачку документов от адвоката Гарика и протянула полицейским. Они углубились в чтение бумаг.
— У вас есть адвокат? — спросила Кристина.
— Нет ещё, но будет! — ответила мама. — Мне не нужны бандиты, я надеюсь на правосудие.
— А ваши друзья, эти… — Кристина опять запнулась на фамилии Лишанских. — Они не могли подослать кого-то с пистолетом?
— Да что вы! — возмутилась мама. — Они вообще в стороне и не хотят принимать участия в процессе, несмотря на мои мольбы! Марина Лишанская беременна! Им совершенно не до этого! Они порядочные люди, и я уверена, не имеют никакого отношения к тому, что произошло! А вы точно знаете, что это действительно было? Гарик ранен? Его избили? С ним что-нибудь сделали плохое?
— Нет! — растерянно в один голос ответили полицейские и переглянулись.
— Какие хорошие бандиты попались! — ехидно заметила мама. — Правда, мой опыт основан на книгах и кино, но я впервые сталкиваюсь с такими добрыми бандитами! Обычно после подобной встречи человек еле языком ворочает! А Гарик жив и невредим! Просто везенье! Во-вторых, бандиты, как правило, предупреждают, что если пойдёшь в полицию, убьём! А Гарик трезвонит вам, поднял шум и ничего не боится. Да он такой трус! Если бы ему пригрозили, он бы умер от страха! А тут он вдруг такой смелый! Что же эти бандиты даже по физиономии ему ни разу не дали?
— Нет! — опять растерянно повторили полицейские.
— Ну, тогда точно не я их послала! — сердито воскликнула мама. — Если бы это было от меня, то врезали бы по первое число! Можете не сомневаться!
Полицейские рассмеялись и встали.
— Извините за беспокойство! Вы понимаете, мы должны реагировать, поэтому и пришли! Наймите адвоката, он вам необходим!
— Найму! — уверенно пообещала мама, закрывая за ночными гостями дверь. — Обязательно найму!
На следующий день позвонил Боря Лишанский. С ним полицейские поговорили по телефону и больше извинялись, чем обвиняли, но Боря был очень зол и кричал, что Гарик — подлец и сволочь! Кристина позвонила нам через неделю и сообщила, что за Гариком установлено круглосуточное наблюдение. Никто его не посещал, однако, Гарик опять пожаловался в полицию и истерически орал, что бандиты приходили ещё раз, грозились убить.
— Вы знаете, — рассмеялась мама, — у моего бывшего мужа не всё в порядке с головой. Мания преследования мучила его и раньше! Он даже со всех конвертов и журналов свой адрес вырезал и уничтожал прежде, чем в помойку выбросить! Поэтому я не удивляюсь. Он — сумасшедший! Не обращайте внимания!
— Нам тоже показалось, что он со странностями, — ответила Кристина, — всего вам доброго, извините за беспокойство!
— Ну, как тебе это нравится? — возмутилась мама, когда полицейские ушли.
— Гарик — сволочь сумасшедшая! — огрызнулась я. — Хорошо бы, чтобы ему действительно кто-нибудь дал по морде!
— Я дам! — зло пообещала мама. — Но по-своему! А наши полицейские тоже хороши! Подозревают меня и мне же докладывают про круглосуточное наблюдение! 
“Спасибо, что предупредили!” — злорадно подумала я.

МАМА

Я бросила клич друзьям и знакомым.  Мне нужен был адвокат, как жить на свете. Позвонила Тане, Сониной подружке, которая работала у американского адвоката-женщины по имени Барбара. Таня со вздохом сожаления сообщила, что, хотя Барбара, узнав о моей истории, просто загорелась взять мой дело и раздолбать Гарика в пух и прах, в данный момент сделать этого не может. Неделю назад у неё умерла мама, и она, в горе и заботах, забросила всех своих клиентов. Положение было просто безвыходным. Куда бы я ни совалась по объявлениям, пестревшим в газетах, адвокаты заламывали такие цены, что продолжать разговор не имело смысла.
Вот так, перезваниваясь со всеми знакомыми и друзьями, знакомыми моих друзей и друзьями моих знакомых, я добралась до супружеской пары, Лоры и Мишы, с которыми несколько раз встречалась в одной компании.
— Есть адвокат! — сразу откликнулся Миша. — Наш сосед, Лёшка, свой парень. Он раньше в большой фирме работал, потом где-то за границей. Теперь вернулся, хочет открыть свою контору. Клиентов у него пока нет, поэтому он может взять с тебя подешевле как с первой ласточки. Мужик он напористый, хваткий, может, поможет тебе? Ему ведь нужна слава, репутация, а тебя многие знают, вот он себе имя и сделает! Попробуй, поговори с ним! Вот его телефон, скажешь от нас.
Трубку взяла Лора.
— Миш, ты иди! — крикнула она мужу. — Мы тут о своём, о девичьем поболтаем! Нечего подслушивать!
Когда Миша отошёл, Лора прикрыла трубку рукой и зашептала:
— Слушай меня! Этот Лёшка-адвокат — бабник! Поняла? Он уже и ко мне подкатывался, когда Мишки дома не было. Явился без приглашения, то да сё, а сам полез. Ну, я его отшила культурно, чтоб не ссориться, но ты учти! Построй ему глазки, пусть влюбится, а там, смотришь, дорого не возьмёт!
— Он женат? — спросила я.
— Женат второй раз. Он из Москвы. Первой своей жене  хорошо в Москве рога наставил, так она в Америке его бросила. Ох, он настрадался! А вторая жена, тоже из Москвы, мымра. Строит из себя бог весть что, а сама — ничего особенного, секретарём работает в какой-то конторе, противная. Вообще, они жадные. Сами придут в гости, любят пожрать вкусно, а к ним придёшь — чай и печенье, больше ничего!
— После того, что ты рассказала, как-то не очень хочется ему звонить!
— Звони! Чего тебе терять? Другого же нет! А Лёшка — карьерист! Он не так для тебя, как для себя стараться будет! Ему же клиенты нужны, имя! В общем, думай!
Пару дней я думала, тыркалась то туда, то сюда, искала адвоката. Так ничего и не нашла и решила позвонить Лёше. Вдохнула побольше воздуха и набрала номер.
— Здравствуйте, я от Лоры и Миши. Мне нужен адвокат. Могу я рассчитывать на вас?
Я старалась выжать из своего голоса все приятные ноты, на которые только была способна. Лёша отвечал низким баритоном.
— Вы на машине?
— Нет.
— У вас вообще нет машины?
— Нет.
— Вы давно в Америке?
— Не очень, обхожусь без машины.
— А на работу как?
— Метро.
— Мою жену тошнит от нашего сабвея. Как вы там ездите, одна чернота вокруг!
— Ничего, привыкла!
— Как же вы ко мне доберётесь? Я живу в Нью-Джерси, и контора там же.
— А вы не бываете в центре? Я работаю в Манхеттене.
— Ну что ж. В виде исключения. Я завтра еду по делам в Манхеттен. Могу вас встретить после работы и, так уж и быть, подвезти домой. По дороге поговорим.
На следующий день, наложив на лицо всю косметику, которая оказалась у меня в сумке, я стояла в назначенном месте. Подъехал шикарный “ягуар”. Я, было, взялась за ручку дверцы, но из машины, не торопясь, вышел невысокий важный господин и, строго взглянув на меня, укоризненно покачал головой.
— Дама не должна сама открывать дверцу. Не торопитесь, разрешите мне.
— Простите нам наше рабоче-крестьянское воспитание! — пошутила я.
Господин галантно распахнул дверцу машины. Я почувствовала себя Женщиной. Начало мне нравилось.
— Рассказывайте! — приказал Лёша, глядя на дорогу.
Через пару минут он меня перебил.
— Я не врач-психиатр. Ваши эмоции меня не интересуют. Мне нужны факты. Точные. Подробные. Последовательные.
Я начала сначала, стараясь быть математически краткой. Дано. Требуется доказать. Доказательство. Всё как в теореме.
Когда мы подъехали к моему дому, несмотря на все старания быть немногословной, рассказ мой был далеко не окончен.
— Если вы подниметесь, — робко предложила я, — то могу угостить вас вкусным обедом, вы ведь давно из дому, проголодались, наверное, а за это время я всё доскажу, и мы решим, как быть дальше.
Лёша кивнул, и мы вышли из машины. Около моего дома кишела куча детей, орущих во всё горло на смеси языков. В парадной пахло жаренной рыбой. Лёша поморщился.
— Типичный русский эмигрантский район! Как вы здесь живёте? Я от этого давно отвык. У нас, в Нью-Джерси, совершенно другая жизнь! Свой дом, никаких соседей, тем более русских! Как подумаю, что придётся с русским работать, просто настроение портится!
— Ну, американцы-то к вам сразу не пойдут!
— Да, я понимаю! Но русские же все — беднота! Что на них заработаешь? Они всё хотят “за так”! Это раньше, в стране Советов, всё было бесплатно, — теперь каждый совет денег стоит, а платить никто не хочет! А за дом надо выплачивать!
— И убирать его тоже надо! Вот и выходит, что квартира лучше!
— Ну, положим, чтобы убирать, прислуга есть! Русских-то понаехало без права на работу! Они тебе и уберут, и помоют!
— Мне никто не убирает. Я в своём доме, пока выучилась, за первый год жизни в Америке все квартиры перемыла вдвоём с дочкой. Так что русские бывают разные.
— Да бросьте, все они одинаковы, уж я-то насмотрелся, поверьте!
Мы вошли в квартиру. Дочка была дома. По моему незаметному знаку поздоровалась и ушла в спальню. Я быстро накрыла на стол. Салат, суп, фаршированные перчики в сметане.
Лёша с удовольствием уплетал всё подряд, а я всё говорила и говорила, показывала бумаги, присланные Шахом, адвокатом Гарика, свои письма, свадебные чеки, которые мне принесли друзья, с подписью Гарика, свидетельствующие о том, что он их положил в свой банк, и, наконец, сволочную бухгалтерскую книгу домашних расходов.
— Кто писал письма адвокату? — спросил Лёша.
— Я.
— Сама?
— Сама.
— Молодец! — отрывисто похвалил Лёша и в первый раз посмотрел на меня внимательно. По-видимому, он никуда не торопился, с удовольствием прихлёбывал чай, ел пирог, гулял по комнате, рассматривал книжки на полках, задавал вопросы о моей жизни до Гарика, острил, рассказывал о себе. Потом сел рядом и взял меня за руку.
— Значит, так. Я беру ваше дело. Мои условия — вы платите триста долларов сейчас за бумаги и пятьсот за суд. Устраивает?
— Получается восемьсот за всё. Правильно?
— Правильно.
— Но это действительно за всё или потом ещё что-то?
— Нет, нет! Больше — ни копейки!
— Ну что ж, восемьсот я наскребу, но больше у меня нет, честное слово!
— А больше и не надо! Я сейчас забираю ваши бумаги и начинаю оформление развода. Вот вам моя визитная карточка.
На визитке было витиевато выведено:
Алексей Рвачёв
Адвокат
— Вы — Рвачёв? Интересная фамилия для адвоката, не находите?
— Я рву противника на куски, вас это устраивает?
— Ну, если в этом смысле, то вполне!
“Не идёт ему его имя,  — подумала я. — Алёша — это что-то мягкое, нежное, а он весь какой-то красный, взъерошенный. Фамилия ему гораздо больше подходит!”
— Слушайте, — вдруг спохватился Рвачёв, — я забыл дипломат в машине, а бумаги нести на весу не хочу. Пойдёмте со мной! Проводите меня до машины, возьмём дипломат.
В лифте было полно народу. Пока мы спускались, Рвачёв стоял ко мне вплотную и, не отрываясь, смотрел мне в глаза. Я, помня советы Лоры, кокетливо улыбалась. На обратном пути в лифте, кроме нас, никого не было. Рвачёв встал рядом и, почти касаясь лица губами, прошептал:
— Умираю, хочу тебя поцеловать! — и с этими словами прижался ко мне всем телом и поцеловал так, что у меня дух захватило.
“Хорошенькое дело!” — подумала я, но отступать было некуда, да и незачем.

ДОЧКА

Мама наконец-то нашла себе адвоката. В профиль он был похож на карпа, а в фас — на акулу, особенно когда улыбался. Зубы у него были огромные и неровные, отчего улыбка напоминала хищную пасть. Он был маленького роста, коренастый и смотрел на маму набычившись, не отрываясь. Адвокат просидел у нас весь вечер, до темноты. Я была в другой комнате, поэтому не знаю, о чём они говорили, но ржал он на всю квартиру, как будто его накормили не обедом, а овсом.
“А может, это и хорошо, что вид у него бульдожий, —подумала я, — пусть зажмёт нашего Гарика мёртвой хваткой, так ему и надо!”
Вообще всё как-то было не по-деловому. Во-первых, адвокат много болтал и хвастал. Я вышла к чаю, он, как павлин, распустил хвост и запоем разливался, рассказывая, какой он умный. Во-вторых, он явно кокетничал, бросая на маму долгие взгляды, брал её за руку и совершенно не торопился сваливать. А в-третьих, когда мама и адвокат вернулись с улицы, я просто обалдела.
Адвокат быстро-быстро собрал все бумажки и наконец-то отвалил.
— Мама, — ехидно спросила я, — а почему, когда вы пришли обратно, у тебя на губах исчезла помада, а у твоего адвоката…
— Не твоё дело! — отрезала мама. — Не забудь подружкам про это по телефону рассказать! Вам же говорить не о чём, так вы чужие жизни перемалываете! Ты уже однажды наболталась! — И с этими словами мама ушла в спальню, хлопнув дверью.
— Теперь всю оставшуюся жизнь меня попрекай! — обиженно крикнула я ей вслед, оделась и ушла с ребятами в кино.

МАМА

В обеденный перерыв я пошла с подружками в кафе. Мы заболтались, и я не заметила, как у меня украли сумку. Мало мне было расходов, так теперь пропали кредитные карты, деньги и чековая книжка! Я плохо помнила, какие номера чеков были выписаны накануне, поэтому на всякий случай остановила определённое количество чеков по номерам и кредитные карты. От всех забот и неприятностей голова просто шла кругом.
Рвачёв звонил каждый день просто так. Рассказывал анекдоты, расспрашивал о моей жизни, шутил.
— Знаешь, — признался он, — я рассказал жене, что у тебя обедал. “Что же ты ел?” — ревниво спросила она. “Фаршированные перчики”, — ответил я, ничего не подозревая. “Как? — воскликнула жена. — Ты же дома говоришь, что их ненавидишь, и всегда отказываешься!” Представляешь? Было так вкусно, что я даже забыл, что люблю, а что — нет!
Если меня не было дома или на работе, Рвачёв оставлял мне приветы на автоответчике. Все они начинались со слов “Hello, my dear!” или “Здравствуйте, девушка!”
“Hello, my dear! Это я. Хотел услышать ваш голос, но, увы, опять вас не застал! Скучаю, скучаю, скучаю! Целую”.
“Здравствуйте, девушка! Ну что же мне так не везёт! Надеялся вас услышать, а то и увидеть! Желаю вам приятного вечера и живу мечтой встретиться с вами завтра! Скучаю, думаю о вас постоянно. Целую!”
Рвачёв послал заявление адвокату Гарика о том, что теперь представляет меня в бракоразводном процессе. Через неделю он получил от Шаха долгожданное объяснение причины развода по статье 170-1 — за жестокое и бесчеловечное обращение.
Рвачёв предложил встретить меня с работы, отвезти домой и там подробно обсудить полученную бумагу. Дочки дома не оказалось, мы были одни. Рвачёв вынул из дипломата три листочка машинописного текста. В документе было одиннадцать пунктов. Первые семь — общепринятые положения. Вся соль начиналась в восьмом пункте, который состоял из шести подпунктов, подробно описывающих, как я издевалась над Гариком.
Оказывается, я наедине и публично постоянно унижала его человеческое достоинство, упрекая в том, что, прожив в Америке четырнадцать лет, он не скопил ни гроша, а также в том, что он утаивает от меня часть своей зарплаты, в то время, как я сама якобы из своих заработков отдавала на жизнь только половину, отказываясь объяснить мужу, на что и куда я трачу остальные деньги.
Я прочла, что сразу после свадьбы заявила мужу, что теперь он находится под моим контролем, а если будет рыпаться, то я его разорю. Далее было заявлено, что до свадьбы я охотно имела с Гариком интимные отношения, а после свадьбы наотрез оказалась вступать с ним в половой акт, что шантажирую, требуя оплатить развод, и, наконец, что у нас была хупа, то есть религиозный брак, но я не получила от бывшего мужа гет, то есть религиозное подтверждение о расторжении предыдущего брака.
В результате бедный Гарик, который всегда был порядочным и достойным мужем, пострадал морально и физически и вынужден был покинуть меня. В противном случае брак со мной был не безопасен для его жизни и здоровья.
— Ну, что скажешь? — спросил меня Рвачёв, когда я в ужасе подняла на него глаза.
— Это правда, — еле выговорила я.
— Что?! — вскричал Рвачёв и забегал по комнате.
— Я действительно в первую брачную ночь сказала Гарику, что теперь он мой и я его разорю. Но это была шутка! Я пошутила! Он знал, что я пошутила! Боже мой! Какая ложь! Клевета! Всё, что написано — враньё! Он знал, что у меня нет гета, говорил, что ему плевать. Он в синагоге не был ни разу в жизни! Он на меня подслушку поставил! Я вела книгу расходов! Вся моя зарплата расписана в ней по копейке! Я отдавала долг Лишанским, а если что-то оставалось, то у меня ещё был долг Белке! Я всем говорила, что Гарик золотой! Я никогда не унижала его! Я не вынесу этого! Не вынесу! — Я забилась в истерике, кричала, плакала и билась. Мне было безразлично, кто передо мной и зачем. Мне хотелось орать, рыдать, выть! Подло! Подло! Боже мой! С кем я жила!
Очнулась я от того, что Рвачёв поил меня водой, обнимал, целовал мне руки, лицо, гладил и говорил какую-то нежную чепуху.
— Пойдём в спальню, тебе надо прилечь, — шепнул он. Мне было всё равно, в спальню, так в спальню…
Потом мы лежали в постели, пили коньяк и курили.
— А муж твой — полный идиот! Ты — замечательная женщина! — сказал Рвачёв на прощание. — Да, кстати, совсем забыл. Твой чек вернулся не оплаченным.
— У меня украли сумку с чековой книжкой. Пришлось остановить чеки. Я выпишу тебе другой, не волнуйся.
— Хорошо. И, пожалуйста, ещё семь долларов, с меня их удержал банк за остановленный чек.
Я насмешливо посмотрела на своего возлюбленного адвоката.
— Удовольствие — удовольствием, а дело — делом. Не путай одно с другим, — сказал он мне назидательно.
— А ты уверен, что сам ничего не перепутал? — съязвила я и выписала новый чек, на семь долларов больше первого.

ДОЧКА

Я ничего не понимаю. То ли у мамы — адвокат, то ли — любовник. В доме опять появились цветы, но не букеты, как при Гарике, а по одной розочке. Мама после работы где-то пропадает. На автоответчике мамин адвокат оставляет такие нежные речи, что хоть стой — хоть падай. При этом она ему платит! Если он — её любовник, почему деньги берёт? Как это можно брать деньги со своей любовницы? А если он — не любовник, то почему, когда я прихожу домой, нахожу рюмки, окурки, разбросанные магнитофонные плёнки? Каждый раз, после очередного прихода адвоката к нам, мама меняет постельное бельё. Всё шито белыми нитками! Но я точно знаю: если мужик берёт с любовницы деньги, то он — говно! Ну почему моей маме так не везёт?

МАМА

Я вспомнила слова гадалки: “Избавление придёт от того, чьё имя начинается на А”. Рвачёв Алексей. Алексей начинается на А. Может быть, он и есть мой избавитель? Господи, неужели всё скоро кончится? Скорей бы! Вчера мы с Рвачёвым ездили в Центральный парк в Манхеттене. Последние дни осени. Кругом листья. Я люблю, когда пахнет опавшими листьями. Мы гуляли по траве, загребая ногами шуршащие кучи, запах был такой вкусный, сочный, терпкий! 
— Я тебя от всех защищу! — шептал мне Рвачёв. — Вот увидишь, как я тебя защищу!
— Странно, — сказала я, — до сих пор в моей жизни ещё не было ни одного мужчины, с которым бы я была близка, а он меня в ответ не обидел!
— Я буду первым, клянусь! — Рвачёв обнимал меня под курткой. — Ты замечательная, ты сама не знаешь, какая ты замечательная! 
Потом мы поехали в маленький ресторанчик. После холода пили горячий чай с молоком. Рвачёв вынул толстую пачку бумаг.
— Я тут составил наше контр обвинение в адрес твоего бывшего. Почитай. 
Контр обвинение состояло из двадцати четырёх пунктов. В основном это было изложение моего последнего письма адвокату Гарика, переведённое на язык судебной терминологии, со всякими юридическими оборотами.
Долг за кольцо, свадебные деньги, положенные Гариком в банк, долг Лишанским, мои расходы, тайный побег Гарика и тому подобное. Рвачёв добавил только про подслушку и про требование Гарика, чтобы моя дочь-студентка платила свою часть за квартиру. Теперь уже я выступала как страдающая морально и физически сторона. Общий итог моих претензий к Гарику выливался примерно в 150,000 долларов.
— Получить бы хоть половину и забыть всё, как кошмарный сон! — размечталась я.
— Погоди, может, получишь и больше. Я тут составил ещё одну бумагу. Требую представить на рассмотрение судом все финансовые бумаги твоего Гарика — налоги, банковские счета, чековые записи и прочее. Увидим, чем он дышит, голубчик.
— Да ничем он не дышит! — устало проговорила я. — 
Пустое это всё. Он бедный, как церковная крыса.
— Посмотрим! — набычился Рвачёв. — Я с него шкуру спущу!
Мы пили горячий чай, играла музыка. На улицу, в холод, идти совсем не хотелось.
— Тут есть один щекотливый вопрос, — проговорил Рвачёв, листая бумаги. — То, что я составил, обычно стоит тысячу долларов.
— Но ведь мы договорились, что ты берёшь триста за все бумаги и пятьсот за суд.
— Правильно, но сейчас я составил бумаги, цена которых значительно выше! И я не прошу с тебя тысячу, заплати мне шестьсот и всё!
— Ничего себе! Ты с ума сошёл! Откуда у меня ещё шестьсот?
— Я с ума не сошёл! Труд стоит денег, и он должен быть оплачен!
— Лёша! Мы договорились с тобой заранее, иначе я бы не согласилась!
— Слушай! Кончай торговлю! Адвокаты берут минимум сто пятьдесят долларов в час. Я потратил на эти документы восемь часов. Посчитай!
— Я ничего не понимаю! При чём тут сто пятьдесят в час? Мы так не договаривались!
— А у меня семья! Моя жена умеет считать! Она уже и так ревнует! Теперь она следит за каждой копейкой, которую я с тебя беру! Как я объясню ей, что проделал такой труд бесплатно?
— Какое мне дело? Ты обещал за бумаги взять триста. Скажи ей правду!
— Триста — это только за просмотр бумаг от адвоката твоего мужа! За составление бумаг — другая цена!
— Ты раньше о ней не говорил!
— Ты ведёшь себя, как типичная русская! Как торговка! Я работал, ты понимаешь? Это мой труд, он должен быть оплачен! Иначе я вести твоё дело не могу! Ищи себе другого адвоката!
— Ну, хорошо, — сдалась я, — но сейчас я могу тебе дать только сто. Через две недели ещё двести пятьдесят, потом ещё двести пятьдесят. Я на эти траты не рассчитывала. Я выпишу тебе банковский чек, который пойдёт на мою кредитную карту. А всё сразу я заплатить не могу, у меня нет!
— Согласен, — буркнул Рвачёв.
Я выписала чек и встала.
— Вези меня домой!
— Ты что! Уже поздно, жена меня убьёт!
— Тебе на машине поздно, а мне на метро не поздно? — возмутилась я. — Всё! Хватит! Я этими свиданиями сыта по горло! Увидимся в суде, звони мне только по делу!
Я схватила свою куртку, выскочила на улицу и зашагала к метро. Все мужики — скоты! И этот не исключение!

ДОЧКА

 Приближалась зима. Вдруг стало очень холодно. Пальто и брюки не спасали от пронизывающего ветра. И тут я вспомнила про свою тёплую куртку, которую носил Гарик. Я достала её из шкафа и решила снести в химчистку, после Гарика надевать было противно.
По привычке, перед тем как отдать куртку приёмщику, я сунула руку в карман. Там лежала какая-то бумажка. Это оказался старый чек из магазина. На обратной стороне незабываемым почерком Гарика было написано: “На счастье дана, на шею”.
Видимо, эта умная мысль пришла к нему по дороге, и он посчитал её такой важной, что решил тут же записать, чтобы она не ушла с такой же лёгкостью, как пришла. “Что бы это значило? — подумала я. — Надо показать маме”.
— Всё понятно! — усмехнулась мама. — Это из Чехова. Там старый муж любил повторять красавице-жене, что она ему на счастье дана, а потом выяснилось, что не только на счастье, но и на шею! Гарик-то у нас грамотей, Чехова помнит. А знаешь, почему он так скоропалительно это записал? Вот, представь себе, зимний холодный день. Гарик идёт по улице и думает. Обрати внимание: куртка — зимняя, Гарик её носил в январе, то есть сразу после свадьбы. О чём же думает человек сразу после свадьбы? А думает он о том, что его жена, которая, он надеялся, дана  на счастье, тяжким грузом повисла у него на шее! Сразу после свадьбы — я была грузом у него на шее! Эта мысль так поразила его больной разум, что он остановился посреди улицы, схватил первую попавшуюся бумажку в кармане и записал: “На счастье дана, на шею”.
Мама говорила всё это, уже глядя не на меня, а куда-то в пространство, как бы вслух разговаривая сама с собой.
— А ведь цыганка права была. Бог отвёл. Он действительно убить меня мог, чтобы от груза на шее освободиться.
— Мама, какая цыганка? Кто тебя мог убить?
Мама очнулась и посмотрела на меня осознанно.
— Я вот думаю, почему Гарик убежал в субботу? У тебя — выходной, у меня — выходной. Готовился он заранее. По логике, самый удобный день — среда. Он выходной, а нас целый день нет дома. Ведь мы в субботу ушли случайно, обычно я — дома, а Гарик — на работе. И вдруг он после работы, как метеор, срывается, всё впопыхах хватает и убегает. Почему он не мог подождать до среды и сделать всё спокойно?
— Почему? — спросила я.
— Потому что приехал Паприков с траком и с мужиками. Конечно, Гарик собирался убежать, но как? Мне кажется, его Паприков подгонял. На что Паприков жил раньше? Не работал. Пособие не получал. А жил он на деньги Гарика. Небольшие, но деньги. Паприков ведь был — муж, а Гарик — жена. Однако добровольно Гарик ни с кем долго жить не может, он — псих, он даже брата родного на улицу вышвырнул. Поэтому и муж-Паприков ему тоже надоел, а положение педераста он ненавидел, мечтал от него избавиться, боялся, что кто-то узнает. И тут появляюсь я. Как сказал тот же самый Чехов: “Не женщина — фея!”, и Гарик сделал выбор. Вот тут-то умный Яго-Паприков мастерит ему подслушку и на свадьбе пьёт за то, чтобы его сердечный друг Гарик “вышел сухим из воды”. Подслушка работает. Паприков настаивает на нашем разрыве, деньги ведь, подаренные на свадьбу, уже у Гарика в банке, это тоже входило в их сатанинский план, поэтому Гарик хотел, чтобы на свадьбе народу было побольше. Итак, деньги уже у них, но Гарик почему-то тянет, не уходит. Что-то его держит. Первая попытка уйти кончилась неудачей, Гарик понял, что через мои слёзы переступить нелегко. Он остаётся, но продолжает готовиться к побегу. Как честный человек, отдаёт своему брату свадебный подарок, пятьсот долларов. Готовит мать, наговаривает ей на меня, чтобы она больше не плакала и обо мне не жалела. Мать уезжает, её квартира свободна. Паприков больше ждать не хочет. Узнав, что меня нет дома, приезжает за Гариком. Может быть, даже с угрозами, кто знает, что их так связывает! Я думаю, что 300 долларов с полки взял не Гарик, он, может, и не знает про них. Это взял Паприков или его мужики. Им каждая копейка дорога. Красивая получилась картинка? Бедный страдалец-педераст Гарик, злодей-педераст Паприков, который, возможно, грозился меня убить, если Гарик не уйдёт сам! А знаешь, может, бандиты к Гарику действительно приходили. А кто их послал? Паприков! Поэтому они Гарика и не тронули! Специально, чтобы Гарик подумал на нас и у него был бы повод не отдавать мне деньги! Паприкову-то деньги нужны! Ему жить не на что! Вот он всё и организовал. А сумасшедший Гарик — как марионетка на ниточке, в руках своего заветного друга!
— Мама — ты гений! — с восторгом прошептала я.
— Нет! Я — не гений! Пушкин писал, что “гений и злодейство — две вещи несовместимые”. Я сейчас такая, что не дай Бог! Я его не прощу. Никогда в жизни!
“Я тоже!” — подумала я без восторга.

МАМА

“Hello, my dear!
Хотел попробовать вас застать, девушка, но не успел! Однако оставляю вам свой привет, чтобы вы знали, что я пытался! Надеюсь увидеть вас! Желаю хорошего вечера. Скучаю. Целую”.
“Здравствуйте, девушка!
Перед тем, как уехать из города Манхеттена, мне хотелось оставить вам свой голос на случай, если вам захочется его послушать! Целую, обнимаю, приветствую и надеюсь скоро вас увидеть!”
“Здравствуйте, девушка!
Ну, что же это такое? Уже несколько дней не могу вас застать! Просто теряюсь в догадках, не могу найти, — стремлюсь душой, но натыкаюсь на пустоту, хватая руками! Очень жаль! Надеюсь соединиться с вами, соединиться, соединиться!
“Hello, my dear!
Это я! Хотел тебя застать, чтобы только сказать, как я скучаю! Хотелось бы тебя увидеть и сегодня, и завтра, и послезавтра! Звони мне, когда хочешь, а я буду звонить тебе! Пожалуйста, помни меня, помни меня, помни меня! А я никогда тебя не забуду, ты должна это знать! Целую!

Так мой адвокат разговаривал со мной через автоответчик, а мне не хотелось ему перезванивать. Честно говоря, мне вообще ни с кем не хотелось разговаривать.
Со многими я просто раздружилась, например, с Маратом и Ириной. Иринка пару раз забегала ко мне, но сама я не звонила и к Марату заходить на работу желания не было.

Соседка Тамарка иногда заглядывала на минутку перекурить.
На работе Белла подходила ко мне, гладила по плечу и шептала: “Я по тебе скучаю!”
Я была рядом с ними и в то же время одна. Всё вокруг было бесцветным, безвкусным и бессмысленным.
В конце концов, Рвачёв меня поймал.
— Я еду по делам в Принстон. Вот, где настоящая Америка, не то, что ваш местечковый Брайтон-Бич! Хочешь посмотреть университет? Могу тебя взять с собой! И о делах поговорить надо. Скоро суд. Надо обсудить тактику поведения.
Делать мне было всё равно нечего. Я поехала. В машине Рвачёв поставил магнитофонную плёнку с мелодиями знаменитых американских шлягеров и под аккомпанемент пел мне о любви, о моей чудесной улыбке и о том, как он скучает. Голос у него был приятный, пел он хорошо.
По дороге мы остановились перекусить. В ресторанчике Рвачёв взял меня за руку и расчувствовался.
— Я раньше стихи писал! — признался он. — А теперь ни одна рифма на ум не идёт! Всё как-то не так! Скучно. Друзья все изменились. Жена ревнует как сумасшедшая, следит за каждым моим движением, за каждым телефонным звонком. В общем, погас мой очаг! Ну, скажи, ты меня любишь?
В ответ я взяла салфеточку и написала:

Ты очень многого хотел,
Дрожал от страха и потел,
Заврался тут, заврался там,
Хотел, чтоб всё напополам!
Ты так хотел, не тут-то было,
Значенье слов “люблю”, “любила”
Не каждому дано понять!
И брось на зеркало пенять!

— Ты злая! — сказал Рвачёв. — Но я тебя всё равно люблю!
— А ты очень “добрый”! — в тон ему ответила я. — Хочешь ещё?
— Хочу! — глядя мне в глаза, ответил Рвачёв.
— Пожалуйста!

Что такое Брайтон-Бич?
Это  мясо, это  дичь,
Это рыба, это фрукты, 
Всевозможные продукты,
Это с Родины приветы,
Это русские газеты, 
Книги плёнки и пластинки,
Мат, что сыпет без запинки,
Брайтон-Бич — сабвейный
                                   грохот,
Где-то крики, где-то хохот, 
Это семечки в кармане
Пиджачка, что от Армани,
Это сумочка Версаче,
Где фуд-стемп, что дали сдачи,
Это яркая помада,
Блеск, где надо и не надо,
Люба всех целует в губы,
Вилли Токарев поет,
Брайтон-Бич лихой и грубый
Никогда не устает,
И как будто вечный праздник,
Бесконечный Первомай...
Ты не любишь русский Брайтон?
Кто же звал? Не приезжай!

Я молча протянула листочек Рвачёву.
— Ты не просто злая, ты очень злая!
— Не нравится — не ешь!
— Нравится! Очень нравится! Ты — необыкновенная женщина! Твой муж — болван!
— Это я уже слышала. Поедем. Хватит сидеть!
Мы сели в машину. Молча ехали ещё полчаса. Остановились в парке, около большого красивого здания.
— Это университет? — спросила я.
— Нет, это — отель. Пойдём, отдохнём немножко…
Университета я так и не увидела.
На прощание Рвачёв достал из дипломата толстый пакет и протянул его мне.
— Вот, банковские счета и другие бумаги от адвоката твоего мужа получил. Посмотри, подумай, и свои соображения изложи мне. Лучше в письменном виде.
Я удивлённо посмотрела на своего адвоката.
— Я думала, это твоя работа!
Рвачёв сразу побагровел и взъерошился.
— Во-первых, ты его дела лучше знаешь, а во-вторых, я думал, что тебе это самой интересно!
— Ладно, не кипятись, посмотрю!
До суда оставалось десять дней, он должен был состояться почти в тот же день, когда у нас была бы годовщина свадьбы.
Вот тебе и ирония судьбы!

ДОЧКА

Когда я пришла домой, мама сидела у стола и читала какие-то листочки, мелко исписанные знакомым почерком.
— Письмо? От кого? — спросила я.
— От Славки, из Ленинграда. Хочешь, почитай.
Я взяла письмо.

10.12.92
Санкт-Петербург
Здравствуй, моя дорогая!
Стою перед тобой на коленях и, повинно опустив голову, прошу не казнить, моя повелительница! Так безобразно редко, наверное, никто тебе не пишет!
Сколько я помню, каждый раз начинаю письмо и пытаюсь найти какое-то оправдание своему непростительному поведению. Все твои письма получил. Спасибо и тебе, и тем добрым людям, которые перевозят их, звонят мне, разыскивают, когда я бываю в отъездах, и всегда участливы, и всегда хорошо отзываются о тебе. Я уверен, то очарование, которым ты обладаешь, действует на людей, и все они оказываются готовыми тебе помочь.
Я ещё и ещё раз благодарю Бога, что судьба привела меня в наш институт, где я нашёл друзей и тебя и как-то вошёл в твою жизнь. Вошёл, может быть, очень неуклюже, но искренне, без хитростей, с чувством доверия во всём.
Теперь, когда позади много лет нашему знакомству, когда мы прошли разные жизненные дороги, то оказались одинаково несчастливы. Ты оказалась несчастливой от многократных попыток найти своё счастье, а я — от того, что  ни разу не попытался.
Ты меняла образ жизни, меняла стиль жизни, наконец, поменяла страну жизни. Я же не менял ничего, а результат почти такой же. Впрочем, может быть, и не всё так, наверное, в деталях не так, но в конце жизни только можно будет сказать, что же было правильно, а что — нет.
Всё, что я пишу тебе, я мысленно обращаю к себе. Я больше кляну себя за неудавшуюся жизнь, за собственное бездействие, за ожидание того, что в жизни всё равно всё хорошо сложится. Вот какой наивный!
Состояние моей души достойно декаданса начала этого века, хотя за окном грядёт век будущий. Что делать? Как жить?
Такое настроение — причина того, что я так редко пишу тебе. В душе пустота и нищета. Впечатление, что я “выработался” физически и морально. Нет рядом хоть какой-то опоры. Конечно, есть друзья, но нет нужной души.
Недавно посмотрел вновь “Три сестры”. Пожалуй, только сейчас я начинаю понимать Чехова, ведь его короткая жизнь оборвалась не только из-за болезни, но и из-за того, что рядом было блестящее общество интеллектуалов, а нужной души не было.
А вообще, что я хочу тем самым сказать? С твоим отъездом в Питере у меня не осталось ни одного дома и ни одного человека, с которым бы я был так духовно близок. Со временем я всё больше и больше это ощущаю. Нет рядом тебя — постоянной пружины творческой, духовной и интеллектуальной жизни.
Вернусь к твоим письмам. Ну, во-первых, все они хранятся. Во-вторых, из твоих фотографий я могу уже собрать несколько альбомов. В-третьих, я завидую твоей способности писать письма. Ты это делаешь легко и очень интересно. Я читаю твои письма и чувствую твою торопливость — скорее рассказать, скорее объяснить, быстрее закончить мысль. И всё ты успеваешь: и дома, и на работе, и отдыхать, и как-то заботиться о других.
Я уверен, что твоя жизнь значительно отличается от моей в материальном плане. Стыдно признаться, но на сегодняшний день я и мне подобные — инженеры, программисты, учёные — самый низкооплачиваемый слой общества. Кто бы мог подумать, что когда-то мы станем ненужными этой стране, которую называем родиной? Правильней сказать не стране, а тем людям, что пришли сейчас к власти. Они называют себя демократами и очень хотят понравиться вашему президенту и американской элите. Ведь всё это случилось на наших глазах, как-то незаметно. А по сути, произошёл немыслимый обман народа, его честной трудовой части.  Зато сейчас у нас “жируют” всякие барыги, спекулянты, дельцы теневой экономики. Жуткая инфляция им не страшна, потому что кругом коррупция.  Наш Ельцин свои провалы в управлении страной пытается перевалить на противников экономических реформ. Что будет дальше? Боюсь, возможна гражданская война. На душе скверно. О культурной жизни писать не берусь. Уже два года почти нигде не бываю, редко в кино. Езжу только в командировки и к маме, в Карелию. Дни летят быстрее, чем листки отрывного календаря. Круг интересов и желаний сузился до прожиточного биологического минимума. Хотя за окном шумит и куролесит другая, пресыщенная жизнь. Доступным для меня осталось лишь наблюдение этой жизни.
В последнем письме ты как-то очень строго и без каких-либо прикрас говоришь о мужчинах. Во многом я согласен с тобой, но видеть тебя феминисткой не хочу. Надеюсь, что многое у тебя уладится, и ты сама сумеешь навести душевный порядок.
С наступающим Новым 1993 годом тебя, дорогая! привет дочке! Даст Бог — свидимся.
Целую. 
                          Слава.

Я подошла к маме и обняла её.
— Чудесное письмо! Мама, а почему ты за Славу замуж не вышла?
— Во-первых, он не звал. Мы очень дружили, но о любви никто не говорил. А во-вторых, я была дура, которая искала Алена Делона. Нашла, теперь есть ты! И слава Богу!
МАМА

Я взялась за финансовые бумаги Гарика. По моей просьбе друзья раскопали свои архивы и принесли чеки, которые дарили нам на свадьбу. На обратной стороне каждого чека стояла аккуратная подпись Гарика. Все они были датированы 31 декабря 1991 года. В этот же день по банковским документам было видно, что Гарик положил на свой счёт приличную сумму. 
Так же можно было проследить, что деньги за медицинскую страховку, обещанные мне за оплату обручального кольца, Гарик положил в свой банк. Причём, в день покупки кольца Гарик пихал в нос продавцу свою кредитную карту и прикидывался бедным и несчастным, а на его счету лежали деньги, как минимум, на три подобных кольца, а я, дура, пожалела его и заплатила всё сама, полностью оголив свой счёт в банке. Деньги на свадьбу у него тоже были, брать в долг не было необходимости.
Каждую неделю, как было видно из документов, Гарик вносил на свой счёт зарплату — круглую сумму, значительно превышающую ту, о которой он мне рассказывал.
Обнаружилось много такого, о чём я не имела представления. Одна ложь сидела на хвосте у другой. Например, жалуясь на отсутствие денег каждый раз, когда я заводила речь о долге Лишанским, Гарик, тем не менее, именно в это время, открыл себе пенсионный фонд и даже сумел за полгода нашей совместной жизни отложить на него пару тысяч. Кроме того, оказалось, что у него был в банке тайный личный сейф, за который он ежемесячно платил. Конечно, что он там прятал, неизвестно, но, наверное, было, что прятать, иначе, зачем сейф нужен вообще? Вот где, наверное, он взял огромную сумму наличными, чтобы в одночасье купить машину. По-видимому, у него было не одно тайное место, куда можно было сначала прятать, а когда надо, взять.
Ещё одна деталь. Сразу после побега Гарик перевёл на имя Цили 5000 долларов и каждый месяц отправлял солидный чек на имя брата Лёвы в другой город.
Из документов по оплате налогов, которых Гарик так панически боялся, было видно, что он действительно является полноправным партнёром в своём кабинете, а не жалким служащим, каким прикидывался. Поэтому он так цинично ухмылялся, когда Марат звал его работать к себе помощником.
В общем, согласно банковским счетам, Гарик прятал деньги у кого только мог. 
Все открытия я делала спокойно, без эмоций, математически сопоставляя одно с другим. Передо мной была дикая картина человеческой подлости. Свои выводы я письменно изложила Рвачёву и по его просьбе отправила бумаги по почте. 
Когда через несколько дней я пыталась обсудить с Рвачёвым своё письмо, то поняла, что он его даже не читал, а просто полистал, не вникая. Меня это страшно возмутило, но только я об этом заикнулась, Рвачёв сразу вскипел и стал орать, что я суюсь не в своё дело! Вот и пойми их, этих адвокатов!
Накануне суда мне позвонила моя знакомая, та самая, которая знала маму Гарика и метко окрестила её “сучкой”.
— Я тут была на концерте. Встретила твою бывшую свекровь! Ну, ты меня знаешь, у меня не задержится! Я ей сказала: “Бася! Как же вам не стыдно! Зачем вы женщину обидели? Она одна приехала, с девочкой, всё своим горбом заработала, а вы её обокрали и с долгами бросили!” Знаешь, что она мне ответила? “Я верю в возмездие!” Повернулась и пошла, как королева. Я ей вслед сказала: “Ала-вай! Будет тебе и возмездие, и твоему сыночку!” Ну, как людям не совестно! Ведь Бася от тебя, кроме хорошего, ничего не видела! Когда уж суд-то будет? Скоро? Хоть бы ему там всыпали как следует!
К суду я готовилась, как артистка к премьере. Поскольку Гарик обвинял меня в жестоком и бесчеловечном отношении, то решила выглядеть как сама чистота и невинность. А что было делать? На войне, как на войне!
Первым делом купила новое платье. Серенькое, из мягкой фланели с отложным белым кружевным воротничком и белыми перламутровыми пуговками. Когда я его надела, то стала выглядеть, как дореволюционная гимназистка. На плечи накинула белый пуховой кружевной платочек и, скорбно потупив глаза, этакой лебёдушкой поплавала взад и вперёд перед зеркалом. Готово! В таком уютном виде хорошо у самовара чай разливать. На злодейку я была совершенно не похожа. Надела мохеровое пальтишко, мягкое и женственное, и отправилась в суд.
Я пришла самая первая. Ни Рвачёва, ни Гарика с адвокатом ещё не было. Я взяла стул и села перед входом, чтобы увидеть всех прибывающих.
Народу становилось всё больше. Около входа, где проверяли документы и сумки, образовалась небольшая толпа. В ней я увидела голову Гарика. На его лице было какое-то мертвецкое выражение.
“Он один или с адвокатом?” — не успела подумать я, как рядом с отрешённо-вытянутой физиономией Гарика появилась красная бандитская рожа, а потом во весь рост перед входом возник типичный наёмный убийца. Зализанная голова, с хвостом на затылке, накачанные руки, выпуклая грудь с толстенной золотой цепью, на ногах высокие кованые ботинки. Он покрутил перед носом дежурного бумажкой и отработанным движением поправил пистолет в кармане.
“В меня что ли стрелять собираются? — пошутила я сама с собой. — Где он взял такого адвоката?”
“Убийца” подошёл к стене и застыл в позе гестаповца на посту. Гарик, поникшим седым одуванчиком, прислонился рядом с ним. Через минуту Гарик поднял голову и с несчастным видом прошептал что-то “убийце” на ухо. Тот встрепенулся, как сторожевая собака, услышавшая шорох, осторожно, крадучись, открыл дверь мужского туалета, проскользнул туда, прилипая спиной сначала к открытой двери, потом к стене, придерживая дверь рукой, оглядываясь и с чувством выполненного долга кивнул Гарику — проходи!
Гарик поплёлся в туалет. “Убийца” закрыл за ним дверь и встал на пороге — ноги на ширине плеч, руки скрещены на груди. Вся сцена напоминала пародию на боевик.
“Господи! — вдруг до меня дошло. — Это же телохранитель! Гарик нанял телохранителя! Он разрабатывает версию жестокого обращения и наёмных убийц. А это — действующие лица и исполнители! Ну что ж! Ты изображай жертву с телохранителем, а я буду героиней портретов художников-передвижников начала века”. Я грациозно поправила на плечах белый кружевной платочек.
Гарик на меня демонстративно не смотрел, а я так же демонстративно не отрывала от него глаз. Мне было интересно, сколько подлости помещается в этой маленькой седовато-лысеватенькой головке?
В это время к Гарику подошёл его адвокат. Тот самый Шах, с которым я тщетно переписывалась. Передние зубы торчали у него изо рта, как растопыренные ноги, поэтому рот был постоянно вытянут в ехидной улыбке. Пучок волос, берущий начало у правого уха, покачивался над головой, как пьяный на ветру. По идее, в лежачем положении, пучок должен был прикрыть лысину и закончиться у левого уха. Вместо этого он мотался из стороны в сторону, а макушка сально отражала огни лампочек на потолке.
Шах и Гарик зашептались. Моего адвоката всё ещё не было. Заседание суда должно было вот-вот начаться.
“Удивительно, — нервничала я. — Слупить с меня за суд пятьсот долларов и даже не удосужиться вовремя прийти! Паразит! Сволочь!”
Шах бросил на меня любопытный взгляд, означающий “где твой адвокат?”. Я виновато пожала плечами. В это время влетел Рвачёв, красный, взъерошенный, но в хорошем костюме и красивой рубашке.
— Прости, прости! — сжал он мне на ходу руку и подбежал к Шаху.
Они куда-то ушли, а я и Гарик остались в коридоре. Прошло минут двадцать. Адвокаты вышли с высоким мужчиной, похожим на большого наглого кота. Он был круглым, лоснящимся, с торчащими вверх усами и под ними улыбкой от уха до уха. Пиджак расстегнут, руки — за поясом брюк. На всех посматривал свысока, громко смеялся и разговаривал с явным превосходством. Наши адвокаты послушно кивали, как дети перед учителем.
Шах подошёл к Гарику, а Рвачёв схватил меня и потащил в другой конец коридора.
— Кто это? — на ходу успела спросить я.
— Помощник нашего судьи. Он всё решает, а судья только объявляет.
— Ну, всё, я пропала! — простонала я. — Этот наглец меня засудит!
— С чего ты взяла? — Рвачёв резко остановился и гордо на меня посмотрел. — А я на что? Значит, так. Этот помощник — очень умный мужик! Он посмотрел документы, послушал нас, — Рвачёв приосанился, — и объявил, что твой муж вообще права на развод не имеет, а всё, что они представили в виде обвинения, — полная ерунда! Понятно? С другой стороны, он сказал, что даст развод, но только если его попросишь ты и только по той же статье 170-1, то есть за жестокое и бесчеловечное отношение к тебе! — от радости Рвачёв не мог спокойно стоять на месте. — Ты поняла? Ты поняла? — ликуя, переспрашивал он.
— А деньги?
— С деньгами надо подождать. Сегодня могут только развести, а суд о деньгах в следующий раз.
— Как в следующий раз? Я не хочу в следующий раз! Это значит, опять ждать, опять платить! У меня больше нет денег! Я и так живу на отрицательные величины!
— Ты не понимаешь! Если ты не согласна, всё равно наш вопрос перенесут! Сегодня и развод, и деньги рассматриваться не будут!
— Почему? Это по расписанию наш день, мы его ждали, все в сборе! Почему надо что-то переносить?
— Не будут и всё! Без “почему”! — Рвачёв уже злился.
Я вспомнила слова Бори Лишанского о том, что адвокаты будут делать всё возможное, чтобы тянуть время и обирать своих клиентов. Но почему американское правосудие позволяет проделывать подобные трюки, понять не могла. “Они тут все заодно!” — с раздражением подумала я.
— Скажи спасибо, что тебе формулировку меняют! — продолжал шипеть Рвачёв. — А когда ты придёшь на суд о деньгах с формулировкой, что к тебе жестоко и бесчеловечно относились, то, как ты думаешь, это поможет?
— Не знаю! Я только понимаю, что Гарик хочет развода, я ему его дам, и больше ему ничего не надо!
— А тебе числиться замужней женщиной надо? Сейчас тебе дают приличную формулировку развода, а потом твой муж докажет твою неверность и будет другая формулировка!
— Какая неверность? Он убежал ещё в мае, а сейчас декабрь!
— Не важно! Пока нет развода, ты — замужняя женщина и ни с кем встречаться не можешь! 
— Ерунда! Что значит не могу? У меня нет мужа, он убежал сам!
— Короче, ты берёшь развод или нет?
— Лёша! — жалобно сказала я. — Я не знаю, что делать! Ты считаешь, брать? Ты же мой адвокат, посоветуй!
— Я считаю, брать! С новой формулировкой мы его догола разденем!
— Ну, хорошо, я согласна! — вздохнула я.
— Отлично! — обрадовался Рвачёв и потёр руки. — Тогда вспомни хоть один случай, когда твой муж на тебя кричал.
Я молча, тупо смотрела на Рвачёва.
— Ну?
— Не помню.
— Ты что? с ума сошла? Не помнишь, чтобы он кричал?
— Не помню. Он никогда не кричал.
— Не морочь мне голову! Все люди кричат, он не исключение. Думай! Придумай, в конце концов!
— Ой, вспомнила! — вдруг спохватилась я. — Один раз кричал! Даже юбку мою на пол бросил!
— Вот видишь! Когда это было?
Рвачёв записал что-то в блокнот и побежал в комнату около зала заседания. Я села у дверей в зал. Гарика было не видно. Через полчаса меня позвали. В большой комнате на возвышении сидел судья. Внизу стоял большой стол. Вошёл Гарик со своим адвокатом. Их посадили с одной стороны стола, Рвачёва и меня — с другой. Гарик сидел, опустив глаза в стол, пухлая нижняя губа была упрямо поджата. Телохранитель стоял у двери в зал и, не мигая, смотрел перед собой.
Судья меня что-то спросил. Я ответила:
— Да, сэр.
—Не “да, сэр”, а просто “да”! Понятно? Повторяю вопрос!
Я смотрела на Гарика. На его лице не было ни стыда, ни сожаления. Одна только подлость.
Рвачёв спросил Гарика, правда ли, что он орал на меня за юбку.
— Да, — прошептал Гарик.
Судья объявил, что мы разведены за жестокое и бесчеловечное отношение Гарика ко мне.
Суд кончился. Рвачёв вскочил, схватил меня в объятия и при всех расцеловал.
— Ты с ума сошёл? — оторопела я. — Мы в суде!
— Ура! — радовался Рвачёв, как будто был не на разводе, а на свадьбе.
Мы вышли в коридор. Я столкнулась с Гариком, и он первый раз поднял на меня глаза. Я ухмыльнулась ему в лицо с такой злорадной ненавистью, на которую только была способна.

ДОЧКА

 Вместе со своим другом я ждала маму у здания суда. Растерянно улыбаясь, она вышла с адвокатом, который от возбуждения не шёл, а подпрыгивал, заглядывая маме в лицо.
 — Ну что, поздравляю? — спросила я.
 — Не знаю. Развод дали с формулировкой за жестокое обращение со мной, а не с Гариком, но о деньгах пока ни слова, а это меня больше всего беспокоит. Долг же висит надо мной!
 — Всё, всё! — ликовал Рвачёв. — Едем праздновать на Брайтон! 
    Мы расселись по машинам и поехали в русский ресторан. Я была не голодная. Мой друг тоже. Нам ещё предстояло ехать на день рождения, поэтому наталкиваться сытной едой не хотелось Мама, видимо, так перенервничала, что есть не могла совсем. Мы заняли столик в “предбаннике”, маленьком уютном закутке при входе, где хорошо было слышно гремящую из главного зала музыку, но можно было беседовать, не надрывая глотку. Вокруг стояли красиво сервированные пустые столики, в глубине закутка пестрел цветными этикетками бар. Кроме нас в “предбаннике” никого не было. У стойки администратора, около входа, на стульях развалились огромные бритоголовые громилы с дубинками и пистолетами.
   “Убийцы!” — подумала я.
“Убийцы” сменили позу и уставились на нас.
   — Только не надо стрелять, — пошутила я, но по их физиономиям поняла, что моё чувство юмора не оценили. Мы  сидели за пустым столом. ”Убийцы” не спускали с нас не мигающих глаз. Не успели мы открыть меню, как к нашему столику подскочил черно-белый элегантный, как пианист, официант. Снисходительно глядя поверх наших голов, тоном, не допускающим возражений, он объявил:
   — У меня еще сто человек в главном зале, поэтому я не могу уделить вам много внимания. Заказывайте по быстрому, а иначе будете ждать неизвестно сколько!
   Наспех пробежав глазами список блюд, мы выбрали первое
попавшееся. Официант схватил меню и убежал. Вокруг нас началась непонятная карусель. Сначала нам принесли коктейли. Не успели мы последний раз хрюкнуть трубочкой в фужере, как незнакомый официант подскочил и одним махом забрал со стола недопитые бокалы. Другой незнакомый официант метнул на наш стол корзиночку с хлебом и блюдце с маслом. Третий черно-белый незнакомец с салфеткой на руке ловким движением схватил нашу полупустую пепельницу, шмякнул ее на блюдце с маслом и унес и то, и другое...
   — Что происходит? — возмутилась я, а наш самый первый официант уже нес нам горячее.
   — У нас почему-то забрали масло, — пожаловалась мама.
   — Ну, что? Принести вам другое? — раздраженно спросил официант.
   — Принесите! — упрямо кивнула мама. Удивленно подняв брови, он взглянул на нас, как на попрошаек, и удалился. По его спине было ясно, что просьба наша неприлична, и масло нам нести никто не собирается! В это время появился еще один незнакомец из обслуги, который галантно разлил в наши бокалы воду со льдом. 
   — Пошли потанцуем! — предложила я своему другу.
   В тот момент, когда мы вошли на танцплощадку, музыка прекратилась. Около сцены стоял официант с тортом. Ведущий объявил:
   — Для поздравления с днем рождения приглашается именинник Гриша!
   Все ждали Гришу. Гриша не шел.
   — Эй, Гриша, где вы? — надрывался ведущий. — У официанта уже болят руки держать ваш торт! Идёте вы или нет?
   — С такими больными руками в ресторане не работают! — орали из зала.
   Наконец, покачиваясь и пьяно улыбаясь, вышел Гриша и полез к официанту с тортом обниматься, а, может быть, подержаться, чтоб не упасть. Торт закачался, половина горящих свечек потухла.
   — Happy birthday to you, Гриша! — с ненавистью рявкнул
ведущий, и музыканты ловко включившись, подпели. Кто-то подхватил торт. Гришу увели заботливые родственники.
   — Перерыв! — объявил ведущий.
   За столом, у колонны, где я стояла, громко беседовали, а
точнее перекрикивали друг друга, наши люди.
   — Эта Америка всех ебет, и наша задача ебать ее в ответ! Я в прошлом году набрал по кредитным картам 20 тысяч и объявил банкротство! Теперь жена делает тоже самое! Все законно! Никаких нарушений! Через год дадим тысячу адвокату и будем чистенькими!
   — Главное, не нарушать закон! Америка добрая, все простит!
   — А помнишь, наш Сема женился по-деловому? Дал ей грин-карту, теперь от этой бляди не отвяжется! Бедный парень, он уже не рад тем деньгам!
   — Не всем везет, но если сам не ебешь, то тебя-то уж точно выебут!
   — Давайте выпьем, что все так хорошо, и все так есть!
   В это время грянула музыка. Как-будто из спальни на сцену выпорхнула певица в черном нижнем белье и кружевном маленьком пеньюаре. Белые космы, торчащие в разные стороны, усиливали впечатление, что девица прямо из постели. Она захрипела непроспатым голосом. Саксофонист, как страдающий хроническим запором, в полу приседе пунцово тужился и, сморщившись, изо всех сил дул в свою дудку. Звон посуды, визг, хохот, крики, табачный дым, блестки на потолке, блестки на стенах, на груди, на животе, на голове, на ушах, на руках, блестки, блестки, блестки...
   Мы вернулись в по-прежнему пустой “предбанник”. Мамин адвокат быстро уничтожил свою порцию горячего и с вожделением посмотрел на наши не тронутые тарелки.
 — Хотите? Я почти не ела, — придвинула я ему свою тарелку. Рвачёв тут же согласился. Покончив с мясом и грибами, он, не останавливаясь, съел всё, что было и у мамы, и у моего друга, болтая без умолку. По его словам, он был самый умный и самый незаменимый. Наконец, сытно отрыгнув, Рвачёв отвалился  от стола. Вся водка была выпита, закуски съедены.
 Рвачёв поведал нам, что было “за кулисами”.
 — Я подошёл к Шаху и спросил: “Слушай, ты можешь мне объяснить, почему твой клиент убежал? Женщина просто прелесть!” — мамин адвокат бросил оценивающий взгляд на маму, —  Знаете, что он мне ответил? “А дело совсем не в ней. Дело в тех, кто её окружает. Окружение ему не понравилось. Убить его грозились. Вот он и убежал!”
 “Окружение” — это, значит, я. Ну, хорошо! Убежал Гарик из-за меня. А деньги почему не отдаёт маме? Тоже из-за меня? Железная логика, ничего не скажешь! Когда женился, знал наше “окружение”, однако, поставил подслушку! Так что всё это — вранье! Хотел убежать и убежал, не из-за “окружения”, а из-за себя самого! Мы с мамой тут вообще ни при чём! Он убежал бы от любых женщин, педераст несчастный! 
 Когда принесли счёт, мой друг вынул бумажник и вопросительно посмотрел на Рвачёва.
— Вообще-то принято адвоката угощать по такому случаю, но я ведь к тому же и друг, верно? — И адвокат, подмигнув маме, достал бумажник.
Мама не пошевелившись, равнодушно смотрела в сторону. Мы вышли на улицу.
— За маму не волнуйтесь, я её отвезу, — покровительственно произнёс адвокат.
— А мы и не волнуемся! — сказала я и взглянула на маму. В газах её была тоска, она уголком рта улыбнулась мне и как-то обречённо кивнула.
Мы распрощались и, оставив маму с её адвокатом, поехали на день рождения. По дороге мой друг не выдержал:
— Ну и ну! Где твоя мама нашла этого рыгалу? Ты меня прости, но её адвокат — полное дерьмо!
— Очередная мамина находка, — вздохнула я, — сначала она искала мужа, пока не нашла сумасшедшего идиота-Гарика, потом пришлось искать адвоката, и вот — результат! Как у Гоголя: “Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет!” Похоже, что у нас, в Америке, мёртвые души на каждом шагу! 

МАМА

Приближался Новый 1993 год.  Как назло, постоянно шёл дождь. Погода напоминала ноябрьский Ленинград.
Настроение было не новогоднее. У меня не было никаких планов, где и с кем встречать любимый праздник. Даже не верилось, что всего год назад я вернулась из свадебного путешествия и была самая счастливая.
Рвачёв позвонил тридцатого декабря.
— Хочу отметить с тобой Новый год.
— Как ты себе это представляешь?
— Приглашаю тебя вечером в ресторан, в Манхеттене.
— Вечером? А как я потом домой доберусь? Дождь льёт, холод, темнота… Нет уж, уволь меня!
— Я отправлю тебя на такси.
— Да? А ты знаешь, из Манхеттена это не дёшево!
— Я обещаю! Давай встретимся! Я очень хочу тебя поздравить как полагается!
После работы “ягуар” ждал меня у выхода. Рвачёв, как всегда, сам распахнул дверцу машины. На сиденье для меня лежал букет цветов.
— Ух, ты! Красиво! Спасибо! — оценила я его галантный жест.
— То ли ещё будет! Садись!
Ресторан был украшен гирляндами и серебряным дождём. На ярусе в цветном полумраке красовалась нарядная ёлка.
Когда мы сели, Рвачёв торжественно открыл дипломат и положил передо мной пакетик в золотистой обёртке с традиционным бантиком.
— Это тебе! С Новым годом, my dear!
Я развернула подарок. Это были духи с незнакомым названием.
— Дуня, — прочитала я вслух. — Никогда не слышала о таких духах!
— Какая Дуня? “Дюны”. Это сейчас самые модные французские духи!
— Правда? Спасибо! Обожаю духи! Спасибо огромное!
—Прочти, что написано! — Рвачёв протянул мне маленький бумажный квадратик, прицепленный к коробочке.

Тебе со мной не повезло,
Сегодня дождь, и слякоть, и ненастье!
А мне с тобой, представь себе, тепло!
С Новым годом, darling 
С новым счастьем!

— Очень трогательное признание! — усмехнулась я. — Придётся тебе ответить. — И написала на обёртке от духов:

Непредсказуемость — вот главная удача,
Когда развод обходится без плача,
Но с чувством мести, где за око — око,
Без сожаления, без страха и упрёка.
Я радуюсь свободе обретённой,
Когда могу я снова быть влюблённой,
И всё вокруг как будто не со мной!
Декабрь пахнет летом и весной!
Я снова жить и снова петь хочу!
Не пла’чу… Адвокату я плачу’.

Рвачёв взял у меня листок и написал:

Стихов почти я не пишу,
Я на машине к вам спешу!
Люблю, надеюсь, не дышу,
Лишь о взаимности прошу!
Сопротивленье сокрушу
И вас за ушко укушу!

— Вот видишь! — упрекнул он меня. — Я тебе — о любви, а ты мне — о деньгах!
— Лёша, о какой любви может идти речь, если ты у меня берёшь деньги? Ну, ухаживаешь, но не парь мне мозги любовью! Я ведь тебя о ней не спрашиваю!
— А я тебя спрашиваю!
— Напрасно! Я вообще никого не люблю, кроме своей дочки! И кого я сейчас способна любить? У меня внутри всё пусто! Сожжено! Это бесполезный разговор! И зачем тебе моя любовь? У тебя — жена, дочь! Люби их! Или тебе надо, чтобы я мучилась, страдала, ревновала, устраивала тебе сцены? Я не буду устраивать тебе сцены ревности, Лёша, мне есть чем заняться!
— Вот если бы моя жена так сказала! Следит за мной, как ищейка! В машине нашла твою сигарету, такой был скандал!
— Почему скандал? Она знает, что я твоя клиентка, мы встречаемся в Манхеттене, ну что такого, если в машине моя сигарета? Это же не противозачаточное средство! Чего ты испугался?
— Не знаю, не сообразил, что-то врал, запутался!
— Сам виноват! Ври меньше, правду говори! Скажи, встречались, говорили о делах!
— Кстати, о делах. Через месяц — суд. Ты за него должна будешь мне заплатить пятьсот долларов.
— Опять?! Нет, это невыносимо! Вы будете играться, суды перекладывать с числа на число, а я каждый раз платить по пятьсот долларов? Я не могу, ты понимаешь? Живу с дочкой на зарплату! А ты говоришь — любовь! Вот она, любовь-морковь твоя адвокатская!
— Послушай меня! За этот суд ты мне заплатишь пятьсот, но больше — ни копейки! Сколько бы ни было в будущем судов, больше — ни копейки! Я тебя действительно люблю и обещаю это во имя нашей любви! Впредь я буду всё делать бесплатно! Обещаю!
— Что значит “впредь”? Сколько же ещё будет судов? Это что, до бесконечности будет длиться?
— Трудно сказать! Может быть, несколько.
— Как несколько? Да что же это такое, боже мой! Зачем нам несколько судов? Всё же очевидно! Сели, обсудили, приговорили! Всё!
— Ты просто ничего в этом не понимаешь! Но почему ты так волнуешься? Я же сказал, что впредь больше — ни копейки!
— Конечно, я волнуюсь! Людям надо долг отдать, ты забыл? Или ты думаешь, я его придумала? Я очень переживаю!
— Ничего! И долг отдадим, и ещё кое-что получишь!
— Не надо мне ничего! Долг бы отдать и всё! Пропади оно всё пропадом! Никогда не думала, что американский суд такой беспомощный!
— Ну, всё! Не омрачай вечер! Мы договорились, а теперь пойдём, потанцуем!
— Но ведь никто не танцует!
— А мы будем, пошли!
Мы поднялись. Играли танго. На площадке, кроме нас, никого не было. Я утратила ощущение реальности. Музыка. Пахнет хвоей. Чьи-то ласковые руки вокруг меня. Даже не верилось, что за порогом всё по-другому.
— Интересная у нас с тобой получается история, — сказала я. — Как в кино. Кошмарный развод, а адвокат влюбляется в свою клиентку. Просто просится на экран. Гарика будет играть Джеймс Вуд, он на него похож. Меня — моя любимая Шерли Макклейн, а тебя?
— Меня Дастин Хоффман.
— Почему Дастин Хоффман? У вас с ним, кроме роста, ничего общего!
— Это мой любимый артист!
— В кино всё кончается хорошо, а у нас “хэппи энд” не предвидится! И зритель не поймёт, как при всей любви ты с меня шкуру снимаешь, словно Гарик!
— Я же сказал, впредь — бесплатно! Хватит об этом, танцуй!
Когда мы вышли на улицу, дождь стоял стеной.
— Пойдём заберём машину с парковки, я тебя немного подвезу, потом возьмём такси. Вот тридцатка, доедешь!
В гараже Рвачёв протянул служащему кредитную карту.
— Только наличные! — покачал головой служащий.
— Фу ты, чёрт! У меня нет наличных! Что же делать?
Рвачёв беспомощно посмотрел на меня.
— Слушай! Одолжи мне эту тридцатку, я потом её тебе отдам!
“Знакомый текст, — подумала я. — Повторяется история с колечком!” Но деваться было некуда. Бежать по дождю, искать банк глупо. Машину надо было забирать. Я отдала Рвачёву деньги. Сажая меня в такси, он опять шепнул:
— С Новым годом! Я люблю тебя!
— Спасибо! И тебя с Новым годом! Пока!
Такси тронулось. Я откинулась на сиденье. “Что меня ждёт в Новом году? Господи, поскорей бы кончился этот кошмар!”
 

ДОЧКА

К Новому году мне хотелось подарить маме что-нибудь особенное. Вообще дарить подарки — целая наука. Она так и называется — “подарковедение”. Это означает подарить именно то, что человек хотел бы иметь и очень бы обрадовался. Мама в этой науке — профессор. Она всегда очень внимательно слушает, когда кто-то о чём-то мечтает. Мама может купить подарок на день рождения чуть ли не за полгода, точно зная, что именно это человек давно хотел.
Я однажды спросила маму, какой подарок, сделанный ей, она больше всего запомнила.
— Это было давно. Мы учились в институте, я очень любила стихи Цветаевой, но книжку её купить никак не могла. Во-первых, было не достать, во-вторых, очень дорого! И вот один влюблённый в меня мальчик одолжил на сутки сборник Цветаевой и всю ночь читал её стихи вслух, записывая на магнитофон. Вот эту плёнку я и получила в день рождения. Это был самый лучший подарок!
— Мама, а кто этот мальчик? Я его знаю?
— Нет.
— А почему ты за него замуж не вышла?
— Чуть было не вышла, но познакомилась с твоим папой и вышла за него!
— А где он сейчас, этот мальчик?
— Он хотел увезти меня в Америку много лет назад, но погиб случайно. Утонул.
Вот такая у меня мама-невезучка! Но вернёмся к подаркам. Мамины подарки всегда со значением, она часто сопровождает их каким-нибудь четверостишием. Получается очень здорово! Поэтому и мне хотелось сделать маме подарок так, как она умеет это делать другим.
Я думала-думала и придумала!
Когда в последний день старого года мама пришла с работы, на столе стояла маленькая коробочка, а рядом лежал конверт.
— Что это? — спросила мама.
— Открой! — загадочно улыбнулась я.
Мама развернула обёртку и открыла коробку. На чёрной бархатной подушечке лежала большая серебряная капля с золотым ободком. Посредине была золотая пантера с поднятой лапой.
— Это мне? — радостно воскликнула мама. — Чудесный кулон! Мне эти пантеры давно нравятся!
— Прочти открытку! Я её сама на специальном компьютере сделала!
Мама открыла конверт и достала открытку. Стихи я написала на английском.

Твоя походка грациозна, 
Горит огонь в глазах твоих,
Как солнца луч в рассветный миг,
Волна кудрей пылает грозно.
И пусть штормы сильней и чаще,
Устала ты и пуст твой дом,
Ты, как пантера в дикой чаще,
Идёшь вперёд и напролом! 

Я люблю тебя!
Я восхищаюсь тобой!
Счастливого Нового года!
С любовью — твоя дочь.

— Доченька моя! — обняла меня мама. — Ты  настоящая поэтесса! Это восхитительно! Спасибо!
— Вся в тебя! — поцеловала я маму и побежала встречать Новый год с ребятами.
 
 

МАМА

Белка сказала: “Куда я пойду встречать Новый год, туда и ты”. Вечером тридцать первого Белла и Фима заехали за мной по дороге к своей подруге, где собиралась вся их компания-кишинёвцев. Каждому было дано задание приготовить смешной номер для концерта самодеятельности.
Нас встретили весёлым шумом и тут же нарядили в цветные колпачки и золотые короны. Сначала, как положено, проводили старый год, который я не могла вспомнить без содрогания, потом с шампанским встретили Новый 1993-й. С боем часов все мысленно загадывали желание. Кто-то — чтобы дочку наконец-то выпустили из Израиля навестить родителей в Америке, кто-то — о хорошей работе, о выигрыше в лото, о здоровье, а я при каждом ударе часов молилась лишь об одном: “только бы суд побыстрее закончился и расплатиться с долгами!”
Когда торжественный момент прошёл и все сели за стол, Белка шепнула мне:
— Ну, ты загадала встретить наконец-то достойного человека?
Я виновато посмотрела на неё.
— Даже в голову не пришло! Только о судах и долгах думала!
— Несчастная! — вздохнула Белка. — Я тебе желаю в Новом году забыть весь этот ужас. Погоди, будет и на твоей лице праздник! А Гарика Бог накажет! Вот увидишь! Он кровавыми слезами выплачет все свои подлости и твои обиды!
— Подруги! — закричал Фима. — Хватит болтать! Неужели вы ещё на работе не наговорились? Давайте концерт начинать!
Тут до меня дошло, что я ничего заранее не придумала. “Ладно, — успокоила я сама себя, — соображу что-нибудь по ходу пьесы!”
— Нужны добровольцы! — объявила я.
Верные друзья, Белка и Фима, с готовностью встали рядом со мной.
Быстро написав на клочках бумаги выступления, я раздала их гостям. Соорудив из красных салфеток подобие пионерских галстуков, надела их на шеи всех присутствующих. Гости с готовностью мне помогали.
— Торжественное обещание будем давать? — поинтересовался кто-то.
— Нет, будем петь! — ответила я. — Итак, мотив известный, запеваем по очереди, подпеваем вместе. Если у кого-то возникнут идеи, запевайте, подпоём.
И я первая начала:
Воспитаны мы на советских примерах,
Пришёл вас поздравить отряд пионеров!
Гости подхватили: 
Так будьте здоровы,
Живите богато,
Не зря мы все вместе
Приехали в Штаты!
Вторым выступил Фима:
Мы пели когда-то про дом и про хату,
В России считают, что все мы богаты!
Гости пели хором: 
Так будьте здоровы,
Живите богато,
Не зря мы все вместе
Приехали в Штаты!
Потом пошло коллективное творчество:
Ещё пожелать нам сегодня осталось,
Чтоб чаще зарплата у нас прибавлялась!
Так будьте здоровы,
Живите богато,
Не зря мы все вместе
Приехали в Штаты!
Потом вышла Белкина подруга и хозяйка дома Элла. 
— По традиции я хочу сказать тост во славу нашей дорогой Амерички! Но сегодня я хочу об этом говорить стихами.

Нашим американским друзьям
Прадеды наши в старину
Оставили свою страну.
Они привыкли жить в местечках,
Тачали обувь, клали печки,
И в страхе вечного погрома
Не смели дома быть как дома.
Октябрь семнадцатого года
Принес желанную свободу,
Возможность в городе учиться,
Но от греха нельзя отмыться,
И если ты еврей с рожденья,
Не жди от жизни снисхожденья!
О бедные мои евреи!
Ни русские, ни иудеи!
Всю жизнь вы ждали Коммунизм,
А вместо Бога был Марксизм!
И все ж к Всевышнему взывали
О том, чтоб вас не убивали!
И снова, как века назад,
На дом родной — последний взгляд,
И в путь далекий отплываем,
И жизнь сначала начинаем.
Америка — как вздох надежды
На то, что жизнь не будет прежней!
Мы здесь нашли покой и дом,
Возможность жить своим трудом!
И за страну, что нас пригрела,
Дала нам стол, и кров, и дело,
Не побоялась нам помочь,
Мы молимся и день, и ночь!
Мы развлекались до самого утра. Домой я пришла позже, чем дочка. Засыпая, думала: “Раз в Новый год было весело, значит, год будет радостным!”
От этой мысли на душе стало легко, и я моментально уснула.
 
 
 

ДОЧКА

 …Осенний день. Мелкий дождь то моросит, то, надоев сам себе, отдыхает, потом с новой силой плюётся и опять занудливо сыплет едва уловимым мокрым порошком. Несмотря на позднюю осень, тепло.
Большое кладбище с редкими деревьями. Кругом ровными рядами лежат могильные плиты. Посредине — свежевырытая яма. К ней направляется похоронная процессия из нескольких человек.
Всё вокруг серо-коричневое. Серое от дождя и могильных плит, коричневое от размокшей грязи под ногами, от голых деревьев, от гроба, который несут к могиле.
Около ямы процессия останавливается. Женщины тихонечко воют. Мужчины, скорбно сопя, опускают голову. И в этот момент к кладбищу подъезжает большая чёрная машина. Из неё, чуть касаясь земли, появляется женщина в роскошном красном платье фасона “Мария Стюарт перед казнью”. Длинные волосы развеваются на ветру.
С громким хохотом, который, смешиваясь с эхом, гулкими волнами повисает над безлюдным кладбищем, женская фигура, как “Бегущая по волнам”, приближается к процессии, участники которой, забыв о своём неутешном горе, как заворожённые следят за красным силуэтом.
Около самой могилы красная фигура взмахивает широкими рукавами, как ракета, оторвавшись от земли, взмывает в воздух и, не переставая злорадно хохотать, делает несколько кругов над открытым гробом. Потом повисает над покойником, пристально глядя ему в лицо.
— Ты будешь вечно бояться, вечно! — громко произносит женщина в красном. — У тебя не было покоя здесь, и там его тоже не будет!
С этими словами она разворачивается и летит обратно к машине…
В горбу лежал Гарик. Женщина в красном, с развевающимися волосами была я. А всё вместе — мой самый любимый сон.

МАМА

Через пару недель после Нового года у Рвачёва в очередной раз случился острый приступ лирической романтики или романтической лирики, и он позвонил мне в пятницу утром на работу. 
— Сегодня вечер наш! — торжественно объявил он. — Я свободен до полуночи.
Обычно по пятницам моя дочь вечером куда-то убегала, и Рвачёв это прекрасно знал. Мне вся любовная бодяга до смерти надоела. Я мечтала избавиться от этого маленького, прожорливого, дурно пахнущего самодовольного хвастуна, но не могла. Нескончаемые судебные дела опутали меня. Я погрязла в проблемах.
— У меня большая культурная программа, — продолжал Рвачёв. — Жду тебя после работы в машине.
Сначала мы поехали в музей “Фрик коллекшн”. Я там была впервые, а Рвачёв, видимо, не раз приводил туда очередную жертву, так как на бескорыстного эстета был совсем не похож. Держа меня за руку, он по-хозяйски переходил от одной картины к другой, точно называя имя художника и название картины.
К сожалению, музей закрывался рано, и один зал мы недосмотрели. Непонятно откуда взявшаяся толпа служителей музея плотной цепью, встав плечом к плечу, вытесняла посетителей. Рвачёв уходить не хотел и сцепился со служителем, доказывая, что за свои три доллара имеет право на полный осмотр музея. Рвачёв набычился и грудью грозно наступал на усатого дядьку в форме. Служитель с испугу схватился за пистолет и стал вопить, чтобы вызвали полицию.
— Ты же адвокат, — хватала я за рукав Рвачёва, — что же ты закон нарушаешь? Пошли отсюда! Хочешь скандала?
— Мне всё равно! Я ничего не боюсь! — рычал Рвачёв, свирепо зыркая на служителя.
Я отпустила его вырывающуюся руку и спокойно заметила:
— Ну, ори! Приедет полиция, жена твоя узнает, как ты любишь живопись! Интересный у вас будет разговор об искусстве!
Напоминание о жене подействовало, как ушат холодной воды. Рвачёв моментально успокоился и поплёлся к выходу, бурча под нос пустые угрозы в адрес музея. На улице, окончательно остыв, вдохнув свежего морозного воздуха, он посмотрел на меня с загадочным видом.
— А теперь — в ресторан! Но не простой!
Ресторан назывался “Русский домовой”. Стены были украшены знаменитыми нарциссовскими собаками.
— Откуда ты знаешь, что это Нарциссов?
— По Ленинграду. Он ученик Николая Акимова. Я была на его первой выставке.
— Я тебя обожаю! — обнял меня Рвачёв. — Ты необыкновенная женщина!
К нам подошёл хозяин, с трубкой и бородой, похожий на норвежского рыбака.
— Я — адвокат, — представился Рвачёв и сунул хозяину в нос свою визитку. — Буду рад помочь вам и вашим клиентам в любых иммиграционных и других делах. Пожалуйста, обслужите меня и мою даму как положено.
Хозяин, попыхивая трубочкой, повёл нас к столу. Рвачёв важно шагал сзади. Ресторан был полупустой, поэтому найти место получше не составляло труда.
Обычно женатые мужчины не любят выпендриваться в общественных местах, когда посещают их не с женой, а, мягко говоря, с подружкой. Рвачёв — наоборот. Ему доставляло удовольствие ходить по острию ножа и демонстрировать своё бесстрашие. Он был уверен, что тем самым лишний раз доказывает свою любовь и понимание загадочной женской души, как бы подавая надежду на то, что настоящая связь для него значит больше, чем возможные неприятности дома. Я уже неоднократно имела возможность убедиться как на самом деле панически Рвачёв боится свою жену, поэтому на очередной выпендрёж внимания не обращала, более того мысленно смеялась над ним  от всей души. Этот спектакль забавлял меня, поэтому я охотно в нём участвовала.
Особенно Рвачёв любил танцевать, когда никто не танцует и все на нас смотрят. И в этот раз, под аккомпанемент старичка за роялем, Рвачёв томился в страстной неге посреди полупустого ресторана. Старичок за роялем каждый раз, когда Рвачёв поворачивался к нему спиной, а я — откровенно равнодушным лицом, подмигивал и строил рожи, передразнивая моего кавалера, умирающего от любви.
Когда мы вернулись за столик, Рвачёв обвёл глазами зал.
— Я здесь был однажды много лет назад. Мой приятель справлял свой день рождения. Очень приглашал, просто умолял придти. Жена, как обычно, отказалась. Она, понимаешь, русские рестораны не любит. Пришлось идти одному. Пришёл — ни одной симпатичной физиономии. Тоска. Хозяин так звал, рассыпался, а когда я пришёл, еле-еле на меня посмотрел и весь вечер почти со мной не разговаривал. Короче, мне не понравилось. Очень скучно.
— А что ты подарил? — насмешливо спросила я, заранее зная ответ.
— Не помню, безделушку какую-то, которую из Германии привёз. А что?
— А то, что в ресторане, тем более в русском, кладут в конверт полтинник за одного или стольник за двоих, как минимум, а дурацкие сувениры никто не дарит!
— Полтинник? Пятьдесят долларов? Это же очень много!
— Сиди дома, не ходи!
— Почему не ходи? Я люблю компании, дни рождения!
— И часто тебя приглашают?
— Нет, к сожалению, очень редко. Наверное, потому что жена не любит ходить!
— Не сваливай на жену, дело не в ней, а в том, что вы — жмоты! Дарите какое-то барахло, вот вас и не зовут! Понятно?
Рвачёв надулся и уткнулся в свою тарелку. Я рассеяно глазела по сторонам. Хозяин, попыхивая трубочкой, важно бродил по полупустому залу.
В машине Рвачёв меня обнял.
— Едем к тебе?
— Нет, у меня дочка дома.
— Почему она в пятницу дома?
— Я попросила со мной побыть.
— Зачем? Ведь договорились же встретиться!
— Вот и встретились.
— Ты что, издеваешься?
— Ничуть! Домой отвезёшь? Ты же не занят, торопиться тебе некуда.
— В Бруклин просто так я не поеду! Довезу только до метро. Ты неблагодарная! Вот ты кто! И вообще, ты не забыла, что должна мне пятьсот долларов?
— Не забыла, не волнуйся, я пришлю тебе чек. А что значит “неблагодарная”? Я тебе что-то должна кроме денег, которые плачу?
— Ты мне много чего должна! Если бы с тебя брали за час, ты бы заплатила адвокату втрое больше!
— Если бы я брала за час, то неизвестно, кому бы вперёд надоело!
— Вот ты как заговорила!
Я молча отвернулась у окну. Рвачёв с силой нажал на газ, проехал несколько метров на бешеной скорости и на повороте чуть не врезался в идущую навстречу машину. На его “счастье”, полицейскую. После получасового разбирательства Рвачёву вручили штраф на восемьдесят долларов.
— Скупой платит дважды, а такой, как ты — трижды! — съехидничала я, вышла из машины и пошла к метро, оставив за спиной кроющего матом всех вокруг Рвачёва.

ДОЧКА

Когда я пришла домой, мама нервно ходила по комнате и курила. На столе были разбросаны какие-то бумаги.
— Что нового? — спросила я.
— Не спрашивай! — Мама продолжала метаться по комнате. — Я с ума сойду, теперь уже от моего замечательного адвоката, будь он проклят! 
— Сядь, успокойся, расскажи всё по порядку.
Мама села и потушила сигарету.
— Сначала он потребовал у меня ещё пятьсот долларов за новый суд, обещая, что впредь не возьмёт больше ни копейки. Я выслала ему чек за неделю до заседания, как он настоятельно просил. За день до суда он мне позвонил и объявил, что заседание перенесли на апрель по просьбе адвоката Гарика, у которого именно в наш день срочное заседание другого очень важного суда, но что мои деньги пойдут в счёт нашего апрельского заседания. Сразу целый букет вранья. Во-первых, наше заседание было запланировано ещё в декабре прошлого года. Почему, заранее зная день и месяц, Шах назначает другое заседание на этот же день? А если это, второе, его заседание было назначено раньше нашего, почему он не заявил об этом сразу и не попросил дать нам другое число? Ответ очень простой: потому что Шаху выгодно тянуть время, чтобы не подставлять своего клиента под суд, который он, несомненно, проиграет, а Рвачёву вместо того, чтобы отстаивать мои интересы, выгодны эти затяжки, чтобы вымогать у меня деньги. Он мне сообщил о переносе суда накануне, а по правилам суд не переносится за день до заседания, это оговаривается заранее. Рвачёв прекрасно знал, что суда не будет, а деньги у меня требовал, да ещё как нахально! После этого Рвачёв позвонил мне и заявил, что Шах предложил забрать копии документов о разводе. Гарику, как видно, не терпится потрогать эти бумажки руками, а мне всё равно, я никуда не тороплюсь. Оказывается, если одно сторона берёт копии, то платится определённая сумма за то, что они напечатаны, а если обе стороны, то есть и я, и Гарик, заказываем копии вместе, это стоит вдвое дешевле. А какое мне дело? Гарик хочет иметь свидельство о разводе? Пусть платит! Если мне потребуется, я сама заплачу, а экономить Гарику расходы не собираюсь! На самом деле, я думаю, ни Шах, ни Гарик не мелочились. Поскольку Гарику не терпелось получить своё свидельство, они заказали документы и выслали Рвачёву мою копию. А этот крохобор тут же решил заработать на этом, как ты думаешь, сколько? Аж восемнадцать долларов пятьдесят центов! И теперь он мне сообщает, что уже заплатил их Шаху. Плюс он якобы ездил в суд, чтобы договориться о переносе дела на апрель, парковал машину и потратил ещё пятнадцать долларов. Итого тридцать три доллара пятьдесят центов. И теперь Рвачёв слёзно умоляет меня ему их прислать! Между прочим, чтобы перенести судебное заседание, ездить из Нью-Джерси в Бруклин совсем не обязательно, достаточно снять телефонную трубку. Мне всё это враньё страшно надоело, и я попросила прислать мне копию чека на восемнадцать пятьдесят, который Рвачёв якобы заплатил Шаху за документы, а также копию квитанции за парковку. Рвачёв орал как резаный, что он из-за меня дико потратился, но я стояла на своём: предъяви доказательства! Ты только подумай! Адвокат, обобравший меня на сотни долларов, обещавший сделать всё за восемьсот и получивший в два раза больше, торгуется и врёт, как последнее ничтожество, из-за пятнадцати долларов! Сегодня я получила якобы доказательства: вместо копии чека на восемнадцать пятьдесят Рвачёв прислал мне письмо Шаха, где Шах просит заплатить ему эти деньги. Я считаю: просит? откажи! Я, клиентка, платить их не хочу! Это моё право! А если ты без моего ведома что-то заплатил, покажи чек. Но чека нет. Вместо копии квитанции за парковку на пятнадцать долларов Рвачёв прислал мне квитанцию на десять. Где он её взял — непонятно, скорее всего, у кого-то выклянчил. Так пятнадцать или десять? Уверена, что ни то, ни другое, — просто враньё и вымогательство! За дуру меня держит!
— Покажи мне эти бумаги, — попросила я.
Мама указала на стол. Я внимательно прочла письмо Шаха о восемнадцати долларах. 
— У тебя есть ещё какие-нибудь письма Шаха? — спросила я маму.
— Разумеется.
— Покажи, пожалуйста, и письма Рвачёва тоже.
Положив рядом несколько документов, я подозвала маму.
— Смотри! Вот подпись Шаха на всех его бумагах. Сравни с подписью на письме, которое тебе прислал Рвачёв. Они совершенно разные, ничего общего! Это раз. Во-вторых, обрати внимание: фамилия Гарика написана с ошибкой. Во всех настоящих документах Шаха этой ошибки нет ни разу, он хорошо знает, как писать фамилию своего клиента, в то время как во всех предыдущих бумагах Рвачёва фамилия Гарика написана неправильно, с той же самой ошибкой, как и в якобы последнем письме Шаха. Подделка — вот как это называется! Твой Рвачёв — аферист! Где ты их находишь, мама? Это же ужас какой-то!
— Я их нахожу по блату, по знакомству, по рекомендации! — едко ответила мама. — Ну что ж, всё ясно! — и пошла к телефону.
— Адвоката Рвачёва попросите, пожалуйста, — официальным голосом произнесла мама, — его просит клиентка. Лёша? Здравствуй, Лёша! — нежно и ласково вдруг “запела” мама. — Я получила твои любовные письма, в которых ты просишь тридцать три доллара и пятьдесят центов. Закрывая глаза на то, что все твои квитанции явные фальшивки, я только хочу напомнить тебе, что под Новый год ты забрал у меня тридцать долларов, а за такси, которое ты обещал оплатить, я заплатила тридцать пять. Так что не я тебе должна тридцать три пятьдесят, а ты мне тридцать пять. Но я тебе долг прощаю. Вычти из тридцати пяти тридцать три пятьдесят и возьми полтора доллара на чай.
В ответ Рвачёв заорал так, что было слышно на всю комнату. Мама несколько минут подержала трубку на расстоянии, потом показала ей язык и повесила на полуслове воплей и угроз на другом конце провода.
— Похоже, Боря Лишанский прав, — задумчиво и печально произнесла мама, — адвокат — первый враг тому, кто ему платит.
О чём орал Рвачёв, мы так и не узнали. 

МАМА

Телефон звонил, не умолкая. “Ну, что суд?”, “Когда суд?” — спрашивали со всех сторон. Всем, как и мне когда-то, казалось, что наказать Гарика ничего не стоит. Надо только собраться, посмотреть документы и вынести решение. На самом деле, непонятно почему, обстоятельства складывались так, что всё было выгодно не мне, а тому самому Гарику, который должен был быть наказан. Даже день судебных заседаний назначался каждый раз именно на среду, когда Гарик был выходной, а мне приходилось изворачиваться, чтобы взять день на работе. Сколько раз я просила Рвачёва поменять день на другой! Непонятно почему, это оказывалось невозможным. Все заседания упрямо назначались на среду, и я не могла добиться вразумительных объяснений этому таинственному совпадению.
Рвачёв мне больше не звонил. Я ему тоже. Приближался заветный день. В последнюю неделю марта я получила по почте пакет от Рвачёва. В официально хамских выражениях мне было предложено составить контракт, по которому пятьсот долларов, полученные Рвачёвым за предстоящее апрельское заседание он пересчитал за свои телефонные звонки, связанные с моим делом, расходы на парковку машины, за бензин, пошлины, а также изучение материалов дела, имея в виду мою объяснительную записку о финансовых бумагах Гарика, которую я составила по его же просьбе. За апрельский суд Рвачёв требовал дополнительные пятьсот, претендуя, согласно новому контракту, на 33,3% от возможной суммы, полученной в случае успешного окончания дела. Это был просто грабёж! 
Вдобавок контракт, составленный Рвачёвым и полученный мной в конце марта, был датирован январём.
Я позвонила Рвачёву. Не вдаваясь в объяснения, он нагло заявил мне, что в случае моего несогласия отказывается быть моим адвокатом и на заседание суда просто не придёт. Как и рассчитывал Рвачёв, я попала в ловушку. Не зная, что предпринять, чувствуя себя в капкане, клокоча от злости, я металась по дому на грани истерики. От беспомощности и обиды мне хотелось убить  всех, начиная с Гарика и кончая Рвачёвым. В таком состоянии меня застала подружка Соня, которая, как все, позвонила задать завязший в зубах вопрос “Ну, что суд?”
— Приходи! — выслушав мои мытарства, решила Соня. — Позовём Таню, она работает с адвокатом, что-нибудь посоветует!
Вечером, за чаем у Сони, Таня невозмутимо спокойно расспросила меня о моей любовно-юридической эпопее.
— Он тебя шантажирует, — подвела итог Таня. — Ответь ему тем же. У тебя есть какие-нибудь доказательства ваших неслужебных отношений?
— Конечно, — всхлипывая, кивнула я. — Дурацкие стишки и нежные телефонные приветы, которые я чудом не стёрла с автоответчика. Всё есть!
— Так что тебе ещё надо? Он спал с клиенткой, шантажировал её. Его просто лишат права на работу. А он ещё рыпается, дурак! Хочет неприятностей? Он их получит! Звони ему и не проси, а требуй! Никаких денег! Контракт надо было составлять, когда он обещал сделать всё за восемьсот. А теперь он опоздал, голубчик!
Вернувшись домой, я переписала все любовные излияния  с автоответчика на магнитофонную плёнку и решительно набрала номер Рвачёва. Он подошёл к телефону сам. Вместо приветствия я нажала кнопку “Play” и поднесла телефонную трубку к магнитофону. Подлый Рвачёв слушал влюблённого Рвачёва и от ужаса, верно, тихо подыхал. Я выключила магнитофон.
— Что это такое? — выдавил Рвачёв.
— А то, что я напишу во все газеты о том, как ты меня шантажируешь, и вторая программа телевидения сделает фильм из цикла “Правдивые истории”. Меня будет играть Шерли Макклейн, а тебя, как ты мечтал, Дастин Хоффман. Понятно?
Я швырнула трубку. Телефон тут же зазвонил.
— Слушаю.
— Я убью тебя, ты поняла? Я тебя убью, с работы уволю, напишу твоему работодателю, тебя вышвырнут на улицу, ты с голоду подохнешь! Я убью тебя! — Рвачёв хрипел, давился от злобы и выплёвывал угрозы одну за другой.
Но меня, зарёванную и отчаявшуюся, попавшую в тупик и доведённую до безумия, было уже не остановить. Как загнанный в угол зверь, я боролась до последнего. Мозг мой лихорадочно работал, изобретая и изворачиваясь. Повесив трубку на полуслове, я тут же сняла её и набрала “911” — полицию.
— Меня хотят убить! — истерически завопила я. — Я живу одна, — правдоподобно рыдала я. — Меня некому защитить, а меня грозятся убить!
Через пять минут в мою квартиру вошли два здоровенных черных полицейских.
— Меня хочет убить мой адвокат! — дрожащим голосом скулила я, жалобно переводя глаза с одного полицейского на другого. — Он шантажирует, хочет денег всё больше и больше! Он заставил меня с ним переспать, а теперь грозится убить! Я боюсь! Я не знаю, что делать! Меня некому защитить!
В этот момент, как по заказу, зазвонил телефон. Рвачёв продолжал сыпать угрозами и проклятиями.
— Это он! — прошептала я. — Опять угрожает!
Трубку взял полицейский.
— Слушай ты, адвокат, — спокойно сказал он, — ещё раз сюда позвонишь, будешь ночевать за решёткой, понял?
Рвачёв был в таком запале, что, не сообразив, с кем имеет дело, заорал ещё громче.
— Ты хочешь, чтобы я приехал к тебе? — насмешливо переспросил полицейский. — Я приеду, но уедем мы вместе, причём ты — в наручниках. Мне плевать, что ты адвокат! Я таких, как ты, адвокатов… — И он красочно объяснил, что бы он сделал с таким, как Рвачёв, адвокатом.
Как ни странно, Рвачёв затих. Полицейский повесил трубку.
— Мы составим акт. Вам позвонит следователь и скажет номер вашего дела. Не бойтесь, если он — адвокат, то понимает, что наделал. Думаю, вас никто не тронет. До свидания.
Полицейские ушли. Телефон зазвонил снова.
— Ты — сука! — Рвачёв больше не орал, он шипел. — Ты такая же дрянь, как твой бывший муж, который по поводу и без повода обращается в полицию. У вас один почерк! Я тебя не убью, но на суд не приду, поняла?
— Ты хочешь, чтобы я позвонила твоей жене? — уже без истерики, с издёвкой спросила я.
— Ты не сделаешь этого! — прорычал Рвачёв.
— Сделаю. Завтра. Жди. — Я повесила трубку на рычаг. Другого выхода у меня не было. Я приняла решение.
Утром я позвонила Рвачёву. Как и предполагалось, дома, кроме няньки, никого не было.
— Это говорят от врача… — любезным голосом я назвала  первую попавшуюся фамилию. — Мадам Рвачёва должна сегодня придти на приём. Скажите, пожалуйста, её номер телефона.
Ничего не подозревавшая нянька сообщила мне служебный телефон жены Рвачёва, который я тут же набрала.
— Здравствуйте, — сказала я, — говорит клиентка вашего мужа. Это мои сигареты вы не раз находили, а его машине. Простите, но у меня безвыходное положение. Завтра суд. Ваш муж отказался явиться туда, а у меня нет ни времени, ни денег нанимать другого адвоката. Хотите встретиться и поговорить?
— Давно хочу! — ответила жена Рвачёва. 
Поскольку мы обе работали в Манхеттене, то уже через полчаса встретились на улице.
Жена Рвачёва, изящная блондинка, с худым длинным и злым лицом, смотрела на меня подозрительно и враждебно.
— Не надо сердиться, — попросила я, — как мужчина ваш муж мне не нужен и никогда не был нужен, но он мой адвокат, куда же деваться?
— У вас была с ним связь? — в лоб спросила жена Рвачёва.
— Была, — поддержала её тон я. — Но он мне противен, я терпеть его не могу и сама это всё прекратила, а он теперь мстит и шантажирует.
— Вы что, надеялись, что он вас будет бесплатно защищать? — едко усмехнулась жена Рвачёва.
— Бесплатно? Он начал с восьмисот, всеми правдами и неправдами получил в два раза больше и требует ещё и ещё!
Жена Рвачёва удивлённо подняла брови, я поняла, что о своих заработках муж ей не очень-то докладывает.
— Вступать с ним в интимные отношения, — продолжала я, — моя ошибка, признаюсь, но я тогда была в таком состоянии, что вообще плохо соображала, что делаю! Конечно, мне льстило, что мой адвокат в меня влюбился! Так я за это хорошо поплатилась и расплатилась!
— У вас есть доказательства, что он влюбился?
— Есть, — я протянула копию новогодних стишков Рвачёва.
— Я могу это взять? Мне это может пригодиться.
— Конечно.
— Значит так, на суд он придёт. До свидания.
— Спасибо, — сказала я ей вслед. — Простите меня! 
Вечером позвонил Рвачёв.
— Сволочь! — задыхался от гнева он, но орать боялся, наверное, жена была дома. — Ты сволочь! Сволочь! Сволочь!
— А ты? — спросила я.
— Завтра суда не будет! Твой судья уехал в отпуск. Суд переносится на июль месяц.
— И ты сообщаешь мне об этом накануне вечером? Как трогательно! Значит, ты меня шантажировал, заведомо зная, что суда не будет! И ещё денег просил! Кстати, верни мне их, пожалуйста, я найму другого адвоката, до июля я успею это сделать!
— Ничего я тебе не верну! Это пойдёт в счёт телефонных разговоров!
— В которых ты врал о своей подлой любви, — добавила я. — Верни деньги, Рвачёв, хуже будет!
Рвачёв бросил трубку.
Я пошла в спальню, легла на кровать и закрыла глаза. Господи! Как я устала!
ДОЧКА

 Приближался мамин день рождения, а настроение у неё было совсем не праздничное. Эти долбанные судебные дела совсем её доконали. Я ломала голову, как сделать ей что-то приятное, чтобы отвлечь от грустных мыслей и хоть как-то порадовать. Открыв почтовый ящик, я чуть не захлопала в ладоши. Очередное письмо от Славы пришло как никогда, кстати, а уж он-то всегда находил нужные хорошие слова, так необходимые для мамы именно сейчас.
— Угадай, кто тебя поздравляет? — Я помахала у мамы перед носом знакомым советским конвертиком.
— Славка? — просияла мама. — Давай быстрей сюда!
— Мам, читай вслух, я Славины письма очень люблю, — попросила я.
— Славочка, — глубоко вздохнула мама и погладила письмо.
04.12.93
Санкт-Петербург

  “Вы пришлёте в красивом конверте
   Шелест ласковых Ваших слов…”

Здравствуй, мой ангел-хранитель!
Как всегда, прости меня за долгое молчание, за то, что по-прежнему испытываю твоё терпение, и каждый раз обещаю исправиться.
Ещё месяц назад я получил твоё большущее и, как мне кажется, написанное на одном дыхании дивное письмище-монолог.
Я был растроган твоими воспоминаниями и подробностями, которые вновь воскресли в моей дырявой и уставшей памяти (твоей блестящей памяти я всегда завидовал!). Тут же сел писать, пока свежо восприятие и есть “запал” души. Но почему-то в голову лезла сплошная банальность и детская чепуха. Ответного, достойного твоему настроению письма не получилось. Я ужасно злюсь на себя, когда у меня что-то не получается. В итоге — отложил. Потом как-то плохо складывались будничные дела, что-то не получалось на работе, приходил домой усталый и т.д.
Ко всему прочему, в марте меня назначили на новую должность, что потребовало больших усилий и концентрации. Я теперь начальник отделения — самостоятельное направление в тематике института. Всё остальное совпало с очередными реформациями в нашей экономике, огромными трудностями в финансировании проектных работ, инфляцией, скачками теперешних цен. Всё в моей голове закружилось, завертелось. Времени не хватает ни на что.
Я знаю, что ты недолго обижаешься на меня за молчание. Знаю также, что ты готова при любой возможности прислать мне весточку. Это чисто по-женски, и я “снимаю шляпу” перед твоей преданностью! Пожалуй, я здесь употребил слишком крепкое словечко (и чересчур самонадеянное), хотя моя память о тебе постоянна. Я часто вспоминаю тебя, размышляю про себя, как ты сейчас себя чувствовала бы в России. Ведь за эти почти пять лет столько изменилось здесь, и, к сожалению, всё к худшему.
Кто бы мог подумать, что мы станем нищими и голодными за какой-то год жизни?
Кто из нас мог предположить, что мы узнаем чувство страха и за свою личную жизнь, и за будущее вообще? Могли ли мы думать, что окажемся на дне духовной и культурной жизни, в то время как мы всегда устремлялись к вершинам культуры и духовности. Теперь такого никому не нужно. “Нашим” миром правит грязная торговля, политические бездари и насилие. Ну что, мрачно? К сожалению, это правда… А ты спрашиваешь, почему я редко тебе пишу. Если бы ты смогла узнать, что у меня на душе! Да и за душой ни гроша. А за спиной больше половины жизни… Может быть, то, что я пишу тебе, кажется совсем не по-мужски, но это моя горькая попытка исповеди другу. Большого и интересного письма не получается. Я несколько раз садился за кухонный стол с желанием написать тебе и… не получается, чего-то не хватает в состоянии души, чтобы писалось легко и радостно, а потом тебе читалось. Надеюсь на твоё понимание, и не осуди…
Я часто смотрю на твои фотографии. Пожалуй, их скоро наберётся солидный альбом. Очевидно, я так и сделаю и назову его “Я мог быть твоим мужем”. И всюду цветные фото из твоих путешествий — Севильи, Ламанчи, Толедо, Мадрида, Италии, Гавайев и т.д.
Вообще, неужели есть на свете другая жизнь?!
Такой ностальгический мотив скорее связан с моим возрастом или тем, что больше некому говорить подобные слова, хотя нет, я не прав. “Большое видится на расстоянии”, — мудро сказал поэт, хотя и проживший не очень долгую жизнь.
Если говорить о тебе откровенно и до конца, то я наблюдал тебя не только со стороны. Я знаю твои сильные стороны и знаю черты характера, смущавшие меня — требовательность, даже жёсткость, импульсивность или, как я это называю, сиюминутность. Прошу, пойми меня правильно, как друга.
Но доброта всегда играет огромную роль во взаимоотношениях людей. Собственно, на ней всё и строится. Доброта не как долг кому-либо или чему-либо, а как чувство — прерогатива души. Ею обладают люди от рождения, и далеко не все. Этим они привлекательны, от этого они и часто страдают.
Ничего нового в философском смысле я, разумеется, не открыл. Но я сказал это тебе. Мне кажется, что ты жертва такого дарования.
А теперь главное. Спешу поздравить тебя с днём рождения! Желаю тебе здоровья и оптимизма на долгие лета! Я буду рад твоим успехам, и каждый раз, получая от тебя весточку, благодарю Бога, что есть в этом мире надёжные друзья! Есть время, чтобы что-либо изменить в этой жизни, в том числе и для себя, и я буду пробовать. Главное, чтобы удача не отвернулась от нас и не прошла далёкой стороной. Надеюсь, что мы встретимся на той или другой стороне океана!
Я обнимаю тебя, как это возможно через океан, и целую. Даст Бог и увидимся. Напиши мне хорошее письмо о себе, о твоей жизни.
                   Твой Слава.
Мамин голос дрожал и прерывался, она несколько раз останавливалась, читая письмо, чтобы перевести дыхание.
— Если бы мой бедный Славка узнал, в какой грязи я здесь вывалялась, не знаю, что бы он мне написал!
— Он настоящий друг и всё бы понял как надо, — сказала я. — Я уверена! А я тебе тоже что-то написала! — Я протянула маме поздравительную открытку с красивым букетом цветов на обложке. — Читай вслух!

Ты самая сладкая,
И самая вкусная, 
И очень смешная, 
Когда ты не грустная!
Ты — классная!
Я от тебя без ума!
И этот стишок
Написала сама!
С днём рождения! Расти худой, стройной и слушайся дочку!

— Я тебя люблю! — сказала мама.
— Я тебя тоже! — ответила я.

МАМА

Адвоката придётся менять, в этом не было никаких сомнений. Но где взять другого, уже третьего? От одной мысли, что надо начинать сначала, становилось тошно!
С одной стороны, хотелось бросить всё ко всем чертям, забыть сумасшедшего Гарика, подлого Рвачёва и жить, потихонечку отдавая долг Лишанским.
С другой стороны, было жаль потраченных на адвоката денег. Заплатить долг в одиночку означало года на четыре лишиться отпуска и перейти на режим строжайшей экономии — за что я должна быть так наказана?
Мне становилось себя ужасно жалко, и чувство мести вспыхивало во мне с новой силой.
О Гарике ничего не было слышно. Что он делает? Где живёт? Никто не знал. Он ни с кем не общался. По слухам, на все попытки каких-то знакомых войти с ним в контакт Гарик отвечал, что, пока суд не кончится, ни с кем не хочет разговаривать. Вся судебная корреспонденция была адресована на адрес Баси, матери Гарика, а где обитает он сам, оставалось тайной. Поскольку Гарик утверждал, что его хотели убить, окружающие, скептически усмехаясь и крутя пальцем у виска, считали, что он прячется в целях самообороны.
Но слухом земля полна, и косвенные “приветы” от Гарика, и от Рвачёва я всё-таки получала.
Мне позвонил из Вашингтона старый приятель Вовка. Мы вместе учились в институте, потом много лет были в одной компании, очень дружили с одними и теми же людьми, а друг другу только приветливо махали издали.
Случайно встретившись в Америке, успев всласть нахлебаться одиночеством, ощущением своей никомуненужности и вакуумной пустоты вокруг, мы бросились в объятья друг другу.
Для меня Вовка был кусочком моего Ленинграда, моей юности, института, общих друзей, по которым я невероятно скучала. Мы говорили на одном языке, понятном лишь нам двоим с полу взгляда и полуслова. И даже то обстоятельство, что Вовка жил в Вашингтоне, а я в Нью-Йорке, нам не мешало. 
Однако при всей нашей взаимной симпатии общего прошлого оказалось недостаточно для общего будущего. Мы оказались абсолютно несовместимы. Вовка любил прикинуться этаким Печориным, мрачным и томным, не знавшим настоящей любви и не имеющим душевных сил полюбить кого-то от всего сердца, пылко и страстно. Я — напротив, вспыхнув, горела, то согревая, то обжигая, но до конца, без оглядки. Вовкины друзья в Америке, в которых он, несмотря на свою пресловутую холодность, не чаял души, бросался к ним по первому зову, опекая, меня раздражали. Скорее всего, это было из ревности. Я не хотела делить Вовку ни с кем! Мои благополучные друзья, приехавшие в Нью-Йорк много лет назад, вызывали у Вовки откровенный зевок и незаслуженные обвинения в мещанстве, ограниченности и бездуховности. На фоне нашей тогдашней бедности и неустроенности такие Вовкины выступления выглядели как обыкновенная зависть.
— Я не люблю никого, — любил повторять Вовка, — но тебя не люблю меньше всех!
Сохранять близость, сознавая, что нет самого главного, без чего я не мыслила себе жизни, было грустно, тоскливо и, как мне казалось, бессмысленно. Произошёл разрыв.
Когда первая боль прошла, наши отношения возобновились, оставаясь тёплыми и дружескими, но без прежнего надрыва. Мы часто перезванивались, иногда встречались как добрые знакомые, у каждого из которых была своя личная жизнь. Прежняя близость оставила между нами откровенность чуть больше, чем бывает у просто друзей, и я это очень берегла и ценила, и, как мне казалось, Вовка тоже.
Позвонив мне, Вовка каялся, что приезжал в выходные в Нью-Йорк на какой-то юбилей и так загулял, что очнулся, когда надо было срочно уезжать обратно, в Вашингтон. Поэтому о встрече со мной он не успел даже подумать, за что извинялся и о чём сожалел, не скупясь на самобичевание и громкие слова.
— Наконец-то познакомился с твоим бывшим, — имея в виду Гарика, продолжал Вовка. — Я ведь раньше его не видел никогда, на свадьбе вашей не был. А тут вдруг на юбилее подсел ко мне какой-то слизняк и ехидно сказал: “Мы ведь с вами почти что родственники!” Я удивился,  говорю, мол, я вас не знаю! А он мне: ”Я бывший муж вашей близкой знакомой!” Называет тебя и в глаза мне заглядывает, как будто сочувствия ищет. “Она меня, — говорит, — теперь по судам затаскала!” Я почувствовал, он от меня ждал, что я эту тему подхвачу и начну с ним сплетничать, поскольку, сама понимаешь, мы с тобой встречались, теперь как бы — врозь! Ну, я ему отрезал: “Простите, но мне это всё абсолютно не интересно и обсуждать, кто прав — кто виноват, я не намерен!” Он сразу отскочил от меня, как будто испугался, и кузнечиком запрыгал танцевать с какой-то длинноносой тёткой. Я потом спросил у друзей, кто она такая. Сказали, Циля, подруга его. Она ему в мамы годится! А вообще, когда ты мне всю эту эпопею рассказывала, я, конечно, тебя жалел, но, честно говоря, делал скидку на твою субъективность. Всегда надо две стороны слушать при разводе, а не одну. Но теперь, когда я его увидел, он мне страшно не понравился! И то, как он ко мне подсел, с какими-то грязными намёками, и как он от меня сплетен ждал! Мерзкий тип, ты была права! Как ты за него замуж вышла, не пойму! У него же рожа подлая!
— Спасибо, Вовка, что сплетничать с ним не стал!
— Ты что? За что спасибо? Всё нормально, а как же иначе?
Это был печальный “привет” от Гарика. Зато “привет” от Рвачёва я получила при весьма комических обстоятельствах. Ко мне в гости приехал из Бостона мой двоюродный брат, по-американски — кузен. Он встретил меня вечером, после работы, и предложил пойти куда-нибудь посидеть.  В американский ресторан не хотелось, на Брайтон — тоже. Тут я вспомнила про “Русский домовой”, куда меня водил Рвачёв. Кузену идея понравилась. Мы пришли в ресторан и заняли столик, заказали всякие русские яства и только приготовились ужинать, как в зал, попыхивая трубочкой, вошёл хозяин, похожий на норвежского рыбака. Оглядев всех гостей, которых, как обычно, в будни было немного, он заметил меня и с широкой улыбкой направился к нашему столику.
— Здравствуйте, я вас узнал! — начал он издали. —  Вы приходили  к нам со своим адвокатом! Как он поживает?
— Не знаю, — ледяным тоном ответила я, — он больше не мой адвокат.
Я в изумлении уставилась на хозяина. Хорошо, что рядом сидел мой кузен, а если бы ухажёр, муж, жених, кто угодно? Я была уверена, что в ресторане принято, как в банке, сохранять “тайну вклада”, и вдруг такая осечка! Хозяин, правильно истолковав мой красноречивый взгляд, чуть не выронил изо рта трубку и растерянно попятился. И тут выступил мой кузен, известный хохмач.
— Пагади, дарагой! — с ходу перейдя на грузинский акцент, остановил он хозяина. — Сделай мне адалжение!
Хозяин виновато шагнул вперёд, в услужливом полупоклоне.
— Паслушай, дарагой, — продолжал кузен, сделав свирепую рожу, — кагда этот адвокат снова придёт с кем-нибудь, скажи ему тоже, что ты его помнишь, и не забудь добавить, с кем он здесь был и кагда! Спасибо, дарагой, а теперь иди, я всё сказал!
Хозяин понял намёк, повернулся и почти бегом поспешил в заднюю дверь. Больше его в тот вечер в зале не было видно. Как только, он исчез, кузен и я переглянулись и захохотали. Весь вечер мы вспоминали лицо хозяина до и после его замечательного выступления и смеялись до упаду.
Второй “привет” от Рвачёва я получила по телефону. Позвонили Лора с Мишей, те самые, которые мне когда-то его рекомендовали. Они разговаривали со мной одновременно по двум трубкам.
— Что там у тебя с адвокатом? — кричал Миша, будто я глухая. — Давай, выкладывай, мы уже и так всё знаем!
— Миш, погоди, — старалась перекричать мужа Лора. — Дай я расскажу! Тут жена Рвачёва звонила. То ходила такая гордая, неприступная, а то звонит, как родная! “Кого, — говорит, — вы Лёше подсунули? Он, — говорит, — у меня такой доверчивый, а эта ваша знакомая, которой он доверился, воспользовалась его доверчивостью и теперь его шантажирует!”
— Слушай меня! —  орал Миша. — У меня на этого блядуна давно руки чешутся! Засуди его на фиг! Лиши его права на работу к чёртовой матери! Он тебе и долги выплатит и на всю жизнь обеспечит! Такое дерьмо учить надо! Ты полицию вызывала? Всё! Теперь пиши в ассоциацию, и он пропал! Только действуй быстро, не теряй времени!
— Нет, ребята, — сказала я, — у меня нет сил этим заниматься! Хоть бы с Гариком закончить, и пропади они все пропадом!
— Дура! — рассердился Миша. — Ты же шанс упускаешь! Этот гад Рвачёв тебе всю жизнь платить будет!
— Ничего мне не надо, Миша, я устала! Не могу я жизнь свою на суды положить!
— Ну, как хочешь! — отрезал Миша. — Я тебе умный совет даю, а ты поступай, как знаешь!
— Спасибо, — ехидно поблагодарила я, — вы мне уже однажды посоветовали, сыта по горло! 
Миша и Лора обиделись и больше не звонили.
Третий “привет” от Рвачёва пришёл по почте. На чистом, без обычных титулов и заголовках, листе бумаги было напечатано на машинке, без обращения:
Имейте в виду! Если вы посмеете навредить моему мужу, то я сделаю всё, чтобы вас уволили с работы!
Рынок сейчас очень плохой, поэтому советую, не откладывая, начать поиски новой работы!
           Симона Рвачёва. 
“Испугался! — подумала я. — Так перетрусил, что от имени жены теперь меня шантажирует! Ей ведь не грозит лишиться права на работу, а для Рвачёва — одной уликой меньше: писал, мол, жена, а я тут при чём? Плевать я на них обоих хотела!”
Заниматься дрязгами мне было некогда, надо было срочно искать нового адвоката. Я опять вспомнила про Таню, которая работала в американской юридической конторе. Когда-то Таня говорила, что её адвокат-американка очень хотела мне помочь, но из-за смерти матери не смогла взять моё дело.
Я позвонила Тане. Она назначила время, и я пришла на приём. Адвокат-американка была похожа на Барбару Страйзенд. Её даже звали так же, Барбара. Невысокая, стройная, с прямыми пепельными волосами по плечам и большими серыми внимательными глазами, она сразу показалась мне очень симпатичной.
— Проходите, — приветливо встретила меня Барбара. — Давно о вас слышала от Тани, знаю в общих чертах вашу историю и очень вам сочувствую! К сожалению, не могла вам помочь сразу, вы же знаете о моём горе, но теперь с радостью возьму ваше дело. Это ужасно, что с вами происходит! Таня мне рассказала о вашем адвокате. Вы знаете, что имеете право его судить?
— Знаю, — отмахнулась я, — ничего я этого не хочу! Мне бы только долги людям отдать!
— Тогда так: сейчас составим контракт. Я с вас возьму семьсот пятьдесят долларов за ознакомление с делом и один суд. Если потребуется больше, то остальное с того, что мы выиграем, тридцать процентов.
— У меня другого выхода нет, я согласна. А можно семьсот пятьдесят в три приёма, иначе мне не осилить?
— Конечно! Давайте телефон вашего адвоката, я затребую у него все бумаги.
Барбара курила “Малборо”, одну сигарету за другой. Весь стол был посыпан пеплом и пол тоже.
Мы ещё поговорили о том, о сём. Барбара мне очень понравилась, даже уходить не хотелось. Я оставила ей телефон Рвачёва и поднялась, понимая, что у адвоката, как ни у кого другого, время — деньги.
На прощанье Барбара обняла меня за плечи.
— Ничего, что-нибудь придумаем и всех накажем!
Через неделю позвонила Таня.
— Приходил твой Рвачёв! — возбуждённо сообщила она. — Принёс документы. “Имейте в виду, — сказал, — эта клиентка уже двух адвокатов сменила! Очень трудный человек! Очень!” До чего же у него морда противная, как у бульдога! Давай, приходи, тебя Барбара вызывает.
На следующий день я пришла в контору. Барбара меня встретила как старую знакомую, но не порадовала.
— Тяжёлый случай! — нахмурясь, выдохнула она, выпуская табачный дым. — Всё сделано неправильно, куча ошибок! Во-первых, зачем вы согласились на развод? Это было единственное обстоятельство, на котором можно было играть, а теперь его нет!
— Рвачёв посоветовал. — Я вопросительно посмотрела на Барбару.
— Конечно, ему ведь хотелось иметь с вами интимные отношения, и, если вы свободны, это легче, меньше риска! Вот он и форсировал развод. Ему он был нужен, а вам — нет!
— Господи, ну кто же знал?! Я сопротивлялась, но он так настаивал! Кого же слушать, как не адвоката? Он сказал, что если формулировка будет “жестокое обращение со мной”, это значительно облегчит дальнейший выигрыш денег!
— Какая чушь! — Барбара нервно затянулась сигаретой. — Одно к другому не имеет ни малейшего отношения! Как к вам относился ваш муж, играет роль при разводе, вы его получили! Деньги — это отдельный вопрос. Здесь эмоции ни при чём. Здесь важны расчёты, доказательства, факты, а кто хороший — кто плохой, не имеет значения! Так что эта формулировка на сегодняшний день — пустой звук! Во-вторых, кольцо было куплено до свадьбы? 
— Конечно, а как же иначе? Обручальное кольцо всегда покупается до свадьбы! В нашем случае оно было куплено за неделю до регистрации.
— Правильно. Но по закону к делу относятся только те расходы, которые были сделаны после заключения брака.
— Но это же абсурд! Как можно купить обручальное кольцо после регистрации? Так никто не делает!
— Согласна. Но закон есть закон. Эти деньги рассматриваться в суде не будут.
— И ничего нельзя сделать?
— Ничего, к сожалению.
— Ужас! — Я почувствовала, как у меня из-под ног уходит пол. — Что же будет?
— Я попытаюсь что-то предпринять, но большой суммы обещать не могу.
— Да мне и не надо большой! Мне долг бы отдать, и всё!
— Попробуем. Не отчаивайтесь! Пойдёмте, я вас подвезу, нам по дороге.
Мы вышли из конторы и пошли забирать со стоянки машину. Когда я подошла к ней поближе, то остолбенела. Прежняя развалюха Гарика, на которой он ездил, когда мы познакомились, была просто красавицей по сравнению с тем, что я увидела. Казалось, на машину Барбары было совершено нападение и по ней били кувалдой. На кузове не было живого места. Всё, что можно разбить, было разбито и заклеено изоляционной лентой. Внутри — просто помойка.
Я с трудом нашла место для ног, брезгливо отодвинув кучу мусора и боясь испачкать туфли и порвать колготки. Барбара, ничуть не смущаясь, стряхнула на пол пепел сигареты и нажала на газ. К моему удивлению, колымага тронулась с места и поехала.
“Если у адвоката, тем более женщины, такая машина, — пронеслось у меня в голове, — то, кажется, я опять влипла. Порядочность происходит от слова “порядок”, а в этой машине пахнет чем угодно, только не порядком!”
На следующий день, на работе, я рассказала Белке об осечке с кольцом.
— Погоди, — нахмурилась Белка, — тут что-то не то! Если обручальное кольцо не рассматривается большим судом, надо идти в малый.
— Какой малый? Что такое малый суд? Ни один адвокат мне про него ничего не говорил.
— Потому что они либо сволочи, либо сами не знают, грамотеи! Только деньги гребут! Это они умеют, а посоветовать по-человечески — черта с два! Слушай внимательно. Существует малый суд. Там рассматриваются дела до двух тысяч долларов. Адвокат в малом суде не нужен. Ты заплатила за кольцо чуть больше. Получи обратно хоть две. Лучше, чем ничего! А доказательства у тебя есть!
Я опять пошла к Барбаре.
— Ваша подруга права, — подтвердила Барбара слова Белки, — вы действительно имеете право обратиться в малый суд.
— Так почему же вы об этом мне ничего не сказали? Я же вас спрашивала!
— Простите, дорогая, у меня как-то выскочило из головы, совсем забыла! Конечно, подавайте в малый суд, вы обязательно выиграете!
— Барбара, у меня к вам просьба: я несомненно пойду и подам в малый суд. Но если вам позвонит адвокат Гарика, пожалуйста, ничего ему об этом не говорите! Сделайте вид, что вы не знаете! Пусть это будет для них сюрпризом! 
— Конечно, дорогая! Я ничего не скажу!
В малом суде всё оказалось очень просто. Я заплатила всего восемнадцать долларов и оформила вызов Гарика на заседание, которое должно было состояться через три недели.
Прошло несколько дней, и Барбара вызвала меня к себе.
— Мне звонил Шах, — сообщила она, — он спросил, зачем его клиента вызывают в малый суд. Я объяснила, что это по поводу кольца, и возникли осложнения.
— Барбара! — Я даже вскочила со стула и выбежала на середину комнаты. — Ведь я специально просила вас не говорить Шаху о кольце! Вы кого защищаете? Гарика? Вы ничего не перепутали?
— Ой! — захлопала глазами Барбара и схватилась за голову. — Я совсем забыла! Как же я оплошала! Простите меня! Я очень виновата! Я забыла! Пожалуйста, простите меня!
— Да что мне толку от ваших извинений! — бушевала я, наплевав на приличия. — Вы мне всё испортили! Понимаете? Ис-пор-ти-ли! Да что же это такое? Я вам заплатила столько, сколько вы просили, а вы мне всё испортили! Про малый суд я узнаю не от вас! Я прошу не говорить — вы говорите! Ну, как мы будем вместе работать?
Глаза Барбары наполнились слезами.
— Дорогая моя! Простите меня! Вы сами мать, а у меня очень больна дочь. Я сама не своя. Ей предстоит тяжёлая операция! Я забыла о вашей просьбе, но дело в том, что вы всё равно не можете идти в малый суд в настоящее время!
— Как не могу? Почему? 
— Пока ваше дело не будет закончено в большом суде, вы не можете идти в малый. Это как пирог, который нельзя резать по кускам и есть в разных местах.
— Но вы же сами сказали, что кольцо к делу в большом суде отношения не имеет!
— Правильно! Но, если до большого суда вы пойдёте в малый, Шах сделает так, что весь ваш иск ограничится двумя тысячами. И всё! Больше вы ничего получить не сможете!
— Это вам Шах сказал?
— Шах.
— Ещё бы! Уж теперь, благодаря вам, он подготовится, и сделает как ему нужно! А почему, когда я пришла к вам с этой идеей, вы мне про пирог ничего не объяснили? Я потеряла время, заплатила пусть небольшие, но деньги, и теперь надо всё отменять!
— Я сама отменю, вы не беспокойтесь.
— Конечно, я беспокоюсь! Ведь мне всё равно рано или поздно надо будет в малый суд подавать.
— Разумеется, я не просто отменю, я отложу. Потом можно будет возобновить. Ещё раз, простите меня, пожалуйста! Кстати, наш большой суд через месяц.
— Слава Богу! Хоть что-то положительное!
Радоваться было рано. Через две недели Барбара позвонила мне домой.
— Я перенесла суд на месяц.
— Почему?!
— В день нашего заседания моей дочке назначили операцию. Я не могу присутствовать.
Ну что я могла сказать? Дочка есть дочка. Невероятные совпадения! И всё так, как выгодно Гарику! Пришлось ждать ещё месяц. Лето подходило к концу. Я не замечала смены времён года, жила от одной судебной новости до другой, прокручивая в голове всевозможные варианты предстоящего разбирательства с Гариком.
За пару дней до заседания неожиданно позвонил Рвачёв. Тихим, покорным, даже просительным голосом сообщил мне, что стоит у моего подъезда. Ему необходимо со мной поговорить.
Так и быть, я спустилась вниз и вышла на улицу.
Увидев меня, Рвачёв насупился и сквозь зубы пробурчал:
— Хорошо выглядишь!
— Ты же убить меня хотел! Я, можно сказать, встречаясь с тобой, жизнью рискую, доверчивый ты мой! Ну, как там твоя жена? С работы ещё меня не уволила?
— Ну что ты начинаешь? Я же не ругаться пришёл. Был здесь рядом по делам. Очень хотел тебя видеть. Пойдём, посидим где-нибудь. Надо поговорить.
Мы нашли небольшое кафе в итальянском районе. Сели.
— Вот что я хотел тебе сказать, — Рвачёв говорил тихо и торжественно, видимо, он хорошо отрепетировал своё выступление. — У тебя искажённый взгляд на жизнь. Ты считаешь, что любое зло должно быть наказано. Так? 
— Так, — согласилась я, мысленно приготовившись к обычной адвокатской ловушке.
— Теперь подумай. А вдруг ты ошибаешься? Если то, что тебе кажется злом, вовсе не зло? А ты хочешь его наказать!
— Конкретно, пожалуйста! Что не есть зло? Ты вымогал деньги, подсовывал мне фальшивки, врал, шантажировал меня устно и письменно, грозился убить… Это всё как? Добро?
— А ты пытаешься в красивую жизнь въехать на танке. Так добро не делают.
— Ты прав. Танк — это здорово! Мне это нравится! Я тебе даже стишок прочитаю, ты же любишь мои стишки, не правда ли?

Чтобы одержать победу,
Я давно на танке еду...
Безопасный, быстроходный
Танк — мой самый лучший друг!
Он сегодня очень модный,
Если посмотреть вокруг!
Кто-то с кем-то не согласен,
Кто-то власть не отдает,
Выход прост и очень ясен:
“По машинам!”  и “Вперед!”
Эй вы, сплетники-завистники! 
Вылезайте из щелей!
Позлословьте, позавидуйте
Прухе танковой моей!
Эта жизнь американская
Мне, как видно, по плечу!
Без претензий, без шаманства я 
Попаду, куда хочу!
Я пытаюсь жить надеждою,
Потом, кровью, головой,
Если можно —  буду нежною,
Если надо —- деловой!
Пусть ворчат, что больно смелая, 
Всё дается мне легко...
Никого не подсидела я,
Не толкнула никого!
За ошибки, неурядицы
Я  всегда сама плачу...
Ну, садись, любимый,  рядышком, 
Я на танке прокачу!
— Я любил тебя и сейчас люблю! — заблестел глазами Рвачёв.
— Да брось ты! — зло улыбнулась я. — Не обольщайся: любимый — это не ты, и никакой любви между нами не было! Просто стишок к слову пришёлся! А что касается любви, не пачкай это слово! Взял, что плохо лежало, ещё и играл на этом. 
— Вот видишь, ты не понимаешь элементарных вещей. Ты никому не веришь!
— Ну, как же? Гарику верила, что он мой муж, тебе верила, что ты мой адвокат. Наелась досыта! Ты, например, зачем мне развод посоветовал? Он тебе был нужен, а мне только навредил.
— Я не хочу говорить о делах. Я уже не твой адвокат.
— О чём же ты хочешь говорить? О любви?
— О любви.
— А я не хочу говорить о любви. Её нет и не было! Ты боишься, что я тебя накажу? Не бойся, мне не до этого. А зло должно быть наказано!
— Ты же хочешь быть хорошей, откуда это чувство мести? Это низко!
— Кто бы судил о низостях! С такими, как ты, как Гарик, надо говорить на вашем родном языке. 
— Ты позвонила моей жене. Это подло.
— Согласна. Но я тебя предупреждала, помнишь? Ты знал на что шёл, когда меня шантажировал.
— Как же ты, при твоих принципах, сама оказалась способна на подлость?
— Я теперь на всё способна, так что лучше не связывайся!
— Угрожаешь?
— Нет, опять предупреждаю. Я твоё адвокатство ещё долго буду расхлёбывать.
— Смотрю на тебя и думаю, всё-таки ты — необыкновенная женщина! В тебе удивительно сочетается огромное обаяние и дьявольский характер! Но, чёрт побери, это притягивает!
— Увы, притягивается всякая мразь. 
— Спасибо! — с укором посмотрел на меня Рвачёв.
— Ешь на здоровье, и хватит лести, на меня она больше не действует. Ты всё сказал? Тогда пошли.
Рвачёв проводил меня домой. Уходя, он обернулся и тяжело вздохнул.
— Я скучаю по тебе. А всё-таки зря ты всё это порушила.
“Жаль только поздно, надо было раньше!” — подумала я и ушла, не простившись. 

ДОЧКА

Наконец-то настал день, как всегда, проклятая среда, когда мама и я поехали в суд. Меня было решено взять, на всякий случай, свидетелем. Новый мамин адвокат, американка Барбара, симпатичная тётка, встретила нас на улице с огромным чемоданом в руках и сигаретой в зубах.
— А что в чемодане? — полюбопытствовала я.
— Ваши документы, три папки, — ответила Барбара.
“Ничего себе! — отметила я. — Толку никакого нет, а бумаженции целый чемодан!”
Мы поднялись на лифте и вошли в коридор. Я сразу увидела бледную спирохету, Гарика, и с ним его адвоката и телохранителя, похожего на эсэсовца, о котором я столько слышала от мамы. Телохранитель был точно такой, как описывала мама, с хвостом на затылке и в кованых ботинках, классный мужик, а адвокат, легендарный Шах, выглядел совершенно иначе по сравнению с тем, как о нём говорила мама. Не патлы, а короткая стрижка, никаких торчащих до подбородка зубов, аккуратные усики. Опереточный красавец-мужчина!
— Сразу видно, Гарик постарался, его адвокат стал просто красавец, — прочла мои мысли мама. — Как видно, они время зря не теряли. Шах успешно работал над защитой Гарика, а тот, в свою очередь, над его улыбкой, и, как видишь, удачно!
Всех пригласили в зал, где, кроме нас, никого не было. Судья, маленький седой старик, не говорил, а хрипло лаял.
Гарик, с видом наркомана под кайфом, сидел, абсолютно отрешённо глядя перед собой, застывший, как мумия.
Адвокаты и судья сразу ушли в заднюю комнату. Телохранитель почему-то в зал не пошёл, остался стоять в коридоре.
Мама сидела напряжённо-сосредоточенная, время от времени бросая злые взгляды на Гарика.
Через минут десять адвокаты и судья вернулись. Начался суд. Маму первую вызвали давать показания. Барбара разложила на столе бумаги. Шах важно сидел с одеревеневшим Гариком.
Судья гавкал вопросы. Мама отвечала. Львиная доля времени ушла на то, что мама доказывала, что она — это она, что она живёт там, где живёт, и прочую муть. В ход пошли чеки, которые мама заплатила Лишанским. Шах, увидев в углу чека кляксу, стал вопить, что чек поддельный. Судья прохрипел, что чек настоящий. Тогда Шах заявил, что поскольку финансовые бумаги мамы он, несмотря на свой запрос Рвачёву, не получил, заседание должно быть отложено. Барбара тут же вручила Шаху копии нужных документов. Судья рявкнул, что протест отклонён.
Через полчаса Шах вскочил опять и на сей раз попросил разрешения срочно выйти. Объявили перерыв на полчаса. Фактически до сути дела ещё не добрались. Судья вышел. Барбара, мама и я тоже.
— Ну что там слышно? — спросила мама у Барбары. — О чём говорили перед заседанием?
— Судья предложил договориться. Шах заявил, что он считает Гарика виноватым и обязанным платить деньги. Но Гарик, по словам Шаха, категорически отказывается, мотивируя тем, что в результате покушения на его жизнь ему нанесён тяжёлый моральный ущерб. В этом месте Шах состроил гримасу и скептически скривился. Но поскольку Гарик его клиент, заявил Шах уже серьёзно, то он, как его адвокат, должен исполнить волю подзащитного, поэтому будет делать всё, чтобы Гарик не платил ни копейки.
— Мерзавец! — отчаянно произнесла мама и вернулась в зал. Я вошла следом за ней. В огромной комнате, кроме Гарика и нас с мамой, никого не было. И тут маму прорвало.
— Гарик, как тебе не стыдно? Что ты со мной делаешь, мерзавец? Что ты по судам таскаешься? Ведь ты знаешь, что деньги ты украл! Помнишь, подонок, как ты на коленях стоял, когда умолял, чтобы я замуж за тебя вышла? А сам подслушку мастерил, чтоб у тебя, педераста, руки отсохли и у твоего Паприкова тоже! Гарик, ты же в зеркало смотришься каждый день и видишь свои бесстыжие глаза! Подлец! Ты пятьдесят лет жил тише воды, а за шесть месяцев весь в грязи перевалялся! Как ты врал! И про зарплату, и про бедность! А на телохранителя, на адвоката у тебя деньги есть! Или ты тратишь чужие? Ты бы лучше долг людям отдал! Чем перед тобой Лишанские виноваты? За что ты их обокрал? Зачем тебе нужен телохранитель? Кому понадобилась твоя собачья жизнь? Я хочу, чтобы ты жил долго и всю жизнь мучился! Ты думаешь, о твоих выходках, подлостях никто не узнает? Я всему миру расскажу, какой ты подонок! Ты зачем к Вовке полез? Какое ты имел право к моему другу соваться со своими сплетнями? Ну что? Пожалел тебя Вовка? Так тебе и надо, паразит ты бессовестный! Я знаю, как твой дружок-педераст Паприков пил на свадьбе, чтобы ты сухим из воды вышел! Что же ты теперь выглядишь как мокрая курица? Как ты смел, низкая твоя душа, написать, что я с тобой после свадьбы секс не имела? Уж не ты ли, педераст, с головой под одеяло прятался? Ты все мои шутки наизнанку вывернул и не постыдился на бумаге их изложить! Ты же не человек, ты — дьявол сумасшедший, психопат! Я тебя ненавижу, так и знай! Ты меня, гадёныш, до конца своих дней запомнишь за то, что ты жизнь мою растоптал, только чтобы разведённым числиться! Но больше тебе никто на крючок не попадётся, уж я постараюсь! И подохнешь ты один, как собака под забором! Будь ты проклят!
Сначала Гарик сидел багровый, глядя в одну точку. Потом встал и на цыпочках осторожно выскользнул из комнаты.
— Мамочка, успокойся! На тебе лица нет! — испугалась я.
— Ой, не могу больше, — стонала мама, — куда этот Шах проклятый пропал? Ведь скоро перерыв на обед, а его всё нет! Почему судья это позволяет? Ничего не понимаю!
В это время появился Шах, которого вместо получаса не было час. Зашли судья и Барбара. В зал проскользнул Гарик. Заседание продолжалось. Опять вызвали маму.
Гарик что-то шепнул Шаху. Тот громко заявил, чтобы меня выгнали, иначе мы с мамой будем в сговоре.
Я вышла в коридор. Перед дверью стоял телохранитель.
— Привет! — кивнула я ему. — Ну что? Защитил своего клиента? Спас ему жизнь?
Неподвижный телохранитель вдруг ожил и улыбнулся как нормальный человек.
— Такого маразма у меня ещё не было, — пожал плечами он. — Ты знаешь, кто я? Я у самых знаменитых кинозвёзд работаю. Мне платят больше, чем им. Но я хотя бы знаю, кого защищаю и от чего. А тут… сумасшедший какой-то! Он вообще не разговаривает. Я понятия не имею, от кого его надо защищать и о чём речь. Я даже в зал не пошёл.
— Тут я тебе помогу! — медоточиво проговорила я. — Ты защищаешь его от меня. Он думает, что я могу его убить. Вообще-то я бы с удовольствием на его могиле поплясала, но не так, чтобы из-за такого дерьма в тюрьму садиться.
— Я защищаю его от тебя?! — Телохранитель выпучил на меня глаза. — Вот псих! Я сразу понял, что он псих. Слушай, у меня такая вилла за городом, закачаешься! Поехали ко мне обедать!
“Если бы Гарик сейчас нас слышал, он бы умер!” — подумала я.
— Нет, не могу, — ответила я телохранителю, — я сегодня с мамой обедаю. — И тут же мысленно прокрутила вариант: я с ним обедаю, а потом он сам Гарика и прихлопнет! Вот был бы номер! Шикарное получилось бы кино!
В это время меня позвали в зал. Видимо, судья попросил какой-то документ, потому что растерянная Барбара судорожно рылась в бумагах на столе, жалко улыбаясь судье, а мама, не мигая, смотрела на неё гневным взглядом.
Судья в нетерпении стукнул молотком по столу и заорал, что ему ждать надоело, что мы не подготовились и он объявляет перерыв на обед. Шах тут же заявил, чтоб после обеда он занят. Заседание перенесли на среду через два месяца.
Мама выскочила из-за стойки, где она давала показания, как фурия метнулась к столу Барбары, обвела глазами гору бумаг и тут же нашла нужный документ. По маминому лицу я поняла, что ей бы хотелось натыкать им Барбаре в нос.
— Я прошу прощения! — пролепетала Барбара.
Пока мы копались, все ушли. Мы вышли в пустой коридор. Вдруг мама выронила сумку, схватилась за голову, зарыдала во весь голос и стала биться о стену.
— Я не могу больше! Что это за суд? Что это за адвокаты? Здесь все враги! Нет никакого правосудия! Все купленные и проданные! Ненавижу вас всех! Уйдите! Уйдите!
Откуда-то прибежал дежурный со стаканом воды. Перепуганные насмерть Барбара и я пытались напоить маму водой, а она билась, швыряла и кричала, кричала… Потом вся обмякла, оттолкнула Барбару и, ни на кого не глядя, пошатываясь и цепляясь за стены, пошла к выходу. Я, на ходу подбирая вещи, побежала за ней. 
Так кончился дурацкий суд.

МАМА

Через два месяца, накануне нового заседания суда заболела Белка, которую решено было взять главным свидетелем обвинения. Я попросила Барбару перенести суд ещё раз. Она обещала мне позвонить.
Прошло два месяца. Барбара молчала. Когда я пыталась поймать её по телефону, она была вечно занята. Таня от неё уволилась. Контора Барбары переехала на Брайтон-Бич, поближе к русскоговорящим эмигрантам, которые за плохое знание английского языка расплачивались необходимостью обращаться к адвокатам, а значит — наличными.
Новая секретарша Барбары в ответ на мои настойчивые звонки отвечала что-то невразумительное. Прошёл ещё месяц моих бесплодных попыток добиться ответа.
Когда я позвонила в очередной раз из автомата на Брайтоне, секретарша ответила, что Барбары нет, она в суде. Без предупреждения я через пять минут была в конторе. Барбара была на месте, у неё сидел посетитель. Секретарша, увидев меня, зарылась в бумаги. Я демонстративно села напротив неё с соответствующим выражением на лице и уставилась ей прямо в глаза. Игра в “гляделки” продолжалась минут сорок. Секретарша ёрзала, роняла на пол карандаши, ручки, бумажки, а я сидела и нагло пялилась, рассматривая у неё на лице каждую веснушку.
Наконец посетитель вышел из кабинета. Я встала, всё так же не отрывая глаз от лица секретарши, сказала ей со стервозной улыбкой: 
— Пожалуйста, запомни меня и никогда больше не обманывай, я этого не люблю. Поняла?
Секретарша виновато кивнула, но по её лицу было видно, что она ничего не поняла и будет врать по-прежнему.
Барбара встретила меня шумными объятиями и поцелуями, с такой радостной улыбкой, как будто это была не я, а её покойная мать вернулась с  того света! Однако на меня эта американская манера умирать от счастья, здороваясь, чтобы, не замедляя шаг, пройти дальше, уже давно не действует.
— Я пришла узнать, когда будет новое заседание, — перешла я сразу к делу.
Барбара удивлённо подняла брови.
— Ваше дело закрыто, — ошарашила она меня.
— Как закрыто? Почему?
— Судья рассердился, что мы всё время откладываем заседание, и закрыл дело.
— Ну, как же так? Почему Шах сто раз откладывал, а нас сразу наказали? Где справедливость?
Барбара пожала плечами.
— Я не хочу вас разочаровывать, но если вы ищете правосудия, то его, увы, нет! Посмотрите вокруг, убедитесь сами. Я это наблюдаю в суде достаточно часто. Нет худа без добра. Дело закрыто, но, открывая его заново, я имею право требовать нового судью. Старый, по-моему, был подкуплен.
— Господи, уже и судья подкуплен! Какое-то вшивое дело о шести тысячах оборачивается детективом с наёмными убийцами, подкупленным судьёй, любовными интригами и неразрешимыми загадками! Ну, просто кино, где к Ширли Макклейн, Дастину Хоффиану и Джеймсу Вуду прибавилась ещё Барбара Страйзенд!
— Мне все говорят, что я на неё похожа! — кокетливо улыбнулась Барбара. — Не надо отчаиваться, я сейчас же напишу протест и попытаюсь возобновить дело. 
— Почему “сейчас же”? Почему не месяц назад? Почему вы мне ничего не сообщили? Ведь вы же обещали позвонить! Прошло столько времени! Мне ведь ещё надо в малый суд подавать за обручальное кольцо!
Барбара закрыла рот рукой и в ужасе уставилась на меня.
— Я очень виновата, — прошептала она.
— Что такое? — уже не зная, что думать, упавшим голосом спросила я.
— Раз ваше дело закрыли, вы могли тут же подать в малый суд, а я не сообразила вас предупредить! Мы потеряли три месяца зря. Это только моя вина. Простите меня! Мне страшно неудобно! А теперь мы будем открывать дело вновь, и сейчас подавать в малый суд нельзя. Я так виновата перед вами!
— Барбара! — вскричала я. — Я просто не знаю, что мне с вами делать? У меня уже в который раз впечатление, что вы в сговоре с Шахом. Гарик должен вам платить, вы его прекрасно обслуживаете! Почему я за свои деньги должна вас всё время прощать? Почему ваша дочка то болеет именно тогда, когда я прошу вас не говорить Шаху о моих планах, то ей назначают операцию именно в день моего суда? Да и есть ли она вообще, ваша дочка? Кто вам платит, хочу я знать, я или Гарик? 
Злые слёзы полились у меня по щекам.
— Дорогая моя, не плачьте! Вы же знаете, как я к вам отношусь, — Барбара взяла мою руку и крепко её сжала. — Я вам очень сочувствую и очень хочу помочь. Я приготовлю все бумаги на пересмотр дела. Вот увидите, мы победим! Не расстраивайтесь! Зайдите ко мне через два дня, чтобы подписать заявление о возобновлении дела.
Я зашла через два дня, бумага на подпись была не готова. Та же история повторилась трижды. Барбара валила всё на нерадивую секретаршу, которая, в свою очередь, тайком шептала мне, что сама Барбара ей ничего не поручала. Мне надоело всё до тошноты. Я явилась в контору в очередной раз и, узнав, что заявление так и не составлено, села и объявила, что не уйду, пока его при мне не напишут.
Барбара протянула мне чистый лист бумаги.
— Мы же друзья, вы мне доверяете? Подпишите внизу, я впечатаю текст и пришлю вам копию.
Подписывать чистый лист бумаги — полный идиотизм, но я уже дошла, буквально, до ручки, и подписала. 
Прошёл месяц. Никакой копии я не получила. Наконец я позвонила в контору и передала секретарю, что больше в их “услугах” я не нуждаюсь и хочу забрать документы, попросив приготовить их мне через два дня. После тщетных попыток по телефону добиться ответа, когда я могу забрать свои бумаги, терпение моё в который раз лопнуло, и я явилась в контору. 
Увидев меня, Барбара выскочила из-за стола и бросилась мне навстречу.
— Я приготовила документы. Вы не помните, у меня было две папки или три?
— Три, — твёрдо сказала я, холодея от недоброго предчувствия.
— Я почему-то нашла только две. Вы уверены, что было три папки?
— Уверена. Ищите. Я подожду.
Барбара вместе с секретаршей перерыли всю контору. Третья папка бесследно исчезла.
— Может быть, она осталась у меня дома, позвоните мне завтра, я сегодня поищу, — виновато бубнила Барбара.
Мне хотелось её убить, а контору поджечь.
Ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц папка с документами не нашлась…
Искать четвёртого адвоката у меня не было никаких сил…

ДОЧКА

 Недавно я спросила:
 — Мама, почему ты так живёшь? Где твоя личная жизнь?
 Мама кивнула на письменный стол.
 — Вот она.
 Я подошла ближе и увидела знакомый конверт из России.
— Письмо? От Славы? Можно почитать?
— Почитай. Оно интересное. Заодно скажи мне спасибо, что ты здесь, а не там.
— Это я и без письма знаю.
Я взяла письмо и стала читать.
31.10.93
Санкт-Петербург
Дорогая моя, привет!
Пишет тебе единственный на всей земле мужчина, которого ты всё время прощаешь, хотя и сердишься неимоверно, и которому ты пишешь письма, полные впечатлений, размышлений, надежд и трудноосуществимых планов!
Я до сих пор не могу придти в себя от твоего звонка по телефону. Я так был рад услышать твой голос. “Я послал тебе чёрную розу в бокале…” Это в душе после твоего звонка.
Да, я соглашусь с тем, что я единственный потребитель твоих размышлений о моей жизни, которая есть и которая может продолжаться, благодаря тебе! Я имею в виду твои многочисленные планы вытащить меня отсюда. Любая практичная баба не пошевельнула бы и мизинцем, а ты только и “выдаёшь” мне то один план, то другой. За что?
Дружбой с тобой я очень горжусь, и всем моим знакомым хвастаюсь. Некоторые мне завидуют, другие спрашивают, что я ещё здесь делаю, третьи за многолетнюю дружбу с тобой предлагают мне поменять национальность при очередном обмене паспорта. Пока планы на будущее остаются туманными. В вихре твоей фантазии я оторвался от грешной земли и чуть было не улетел. Но прошло некоторое время, жизнь стала ещё жестче, я упал на эту же грешную землю и сломал остатки перьев.
Не могу удержаться, чтоб как-то не прокомментировать события, которые произошли 3-4 октября в Москве. Я так понимаю, что твои письма были написаны до этих событий, и ты не успела отреагировать. Ну, во-первых, все, что было —  ужасно. Это наша трагедия. Очень горько, жалко всех, и ещё более стыдно.
Начну с 3 октября. Я в этот день пришёл к твоим дяде и тёте взять от тебя письмо. Было воскресенье. Дяди дома не было. Тётя угощала меня на кухне чаем и яблочной шарлоткой по твоему рецепту. Я вспомнил, как ты быстро и ловко готовила этот пирог к чаю, когда я приходил к тебе. Работал телевизор. И вдруг сообщили, что сторонники осаждённого Белого дома начали штурм мэрии. У меня и твоей тёти на лицах, кроме недоумения, ничего не отразилось.
Что было дальше? Очевидно, ты сама всё видела по репортажам CNN-TV.
Я три дня не мог придти в себя. Кто мог подумать, что доживём до такого времени, когда в центре Москвы увидим средь бела дня расстрел людей из 125-миллиметровых пушек. Сотни убитых (официально объявлено 137 чел.), сотни раненых и чёрный дым.
На самом деле, на мой взгляд, жуткое началось потом. Почти вся интеллигенция, большей частью, театральная, поддерживала такой метод решения политических конфликтов. Я видел по TV, каким разъярённым был Эльдар Рязанов, который прибежал в студию и кричал: “Всех надо расстрелять, а ещё лучше повесить!”
“Позвольте, — спрашиваю я, — а где же “Небеса обетованные”? Где гуманизм, маэстро?”
Прихожу к мысли, что русский народ без авторитарной власти жить не может. Прошлые поколения возносили своих правителей, нынешнее поколение требует своего правителя. Пусть он какой угодно, но сегодня другого нет и не надо. Пусть все кругом грабят страну, но без богатых не обойтись. Пусть мы ничего не производим, но Запад нам поможет и т.д. и т.п.
У нас сейчас поют популярную песню, где есть такие слова: “Что же будет с родиной и с нами?”
Прости меня, дорогая, старого дурака, что в письме к женщине я “напрягаюсь” на политике. Что поделаешь? Моя душа больна тем, что у нас происходит. Обидно за всех и за себя, а просвета не видать.
Теперь о планах на будущее. Заманчивое путешествие ты мне предлагаешь. Самое привлекательное в нём — увидеть тебя. Но, увы, это удовольствие придётся отложить на более благоприятный период моей жизни. Заграничный паспорт я получить не могу. Пока что наши дурные законы и порядки непоколебимы. Я тебя огорчил? Я сам не меньше тебя огорчаюсь, но через бюрократическую процедуру не перепрыгнешь, а счастье людей так зависимо. Но я повторяю написанную тобой фразу: “Никогда не говори никогда!”
На последней странице своего письма ты пишешь о своей “терпелке, которая не из железа”, и своём взгляде на женское счастье. Это монолог женщины, достойный театральных подмостков европейской сцены. Я в восторге! Браво! Честно и искренно!
И последнее впечатление.
Уходит 93-й год. Лето было холодным, осень тоже холодная. Недавно видел фильм “Холодное лето 53-го”. Ты уже была к тому времени смышлёной девочкой и, возможно, многое помнишь. Год начался со смерти Сталина, затем политический переворот и расстрел в декабре Берии. И вот через 40 лет опять холодное лето, опять…
Политика — это очень сложно, а любовь — это очень трудно. Не будем искушаться  на трогательные аналогии с великими людьми прошлого (П.Виардо и И.С. Тургенев, к примеру). Даст Бог, увидимся. А может, ты приедешь в Питер? Подумай!
Письмо получилось сумбурным, но оно для тебя. Возьми из него лучшее.
Обнимаю тебя. Целую.
      Твой Слава. 
— Слава, конечно, настоящий человек, — вздохнула я, — жаль, что он далеко.
— Тебе лишь бы мать сплавить! — перевела всё в шутку мама. — А Славку я всё равно вытащу! 

МАМА

Таблетки от головной боли кончались быстрее, чем паста в шариковой ручке. За очередным рецептом по дороге на работу я зашла к своему доктору Елене. 
— Привет! — встретили меня девочки-секретарши. — Давно тебя не было! Как дела? Как дочка?
— Дочка большая, того и гляди замуж выскочит.
— А что твой суд, кончился?
— Нет. Документы потеряли.
— Как потеряли? А что твой адвокат?
— Адвокат? Об этом расскажу анекдот. Мужик нашёл бутылку. Открыл, и из бутылки вылез джин. “Благодарю тебя, — сказал джин. — За то, что ты меня освободил, я выполню три твоих желания, но учти, что бы ты ни попросил, твоему адвокату я сделаю в два раза больше. Согласен?” — “Согласен, — сказал мужик. — Я хочу виллу на пляже”. — “Раз. Но твоему адвокату я дам две виллы”. — “Я хочу миллион долларов”. — “Два. Но твоему адвокату я дам два миллиона. Заказывай третье, последнее желание”. — “Отлично, — сказал мужик. — Избей меня до полусмерти!” 
— Понятно, — засмеялись секретарши, — осталось только найти такого джина!
В это время появилась доктор Елена.
— Кого я вижу! А мы тут о тебе всю неделю говорили. Представляешь, пришёл ко мне пациент. Очень интеллигентный, симпатичный, культурный, между прочим, пожаловался на одиночество. Мы сразу о тебе вспомнили. Думаем, надо вас познакомить. Сразу было видно, что вы друг другу подходите. Дали ему твой телефон. Он так обрадовался, благодарил, обещал сразу позвонить. Это было в пятницу. А в субботу утром мне  сообщили, что ночью он умер.
— Как умер? — ужаснулась я.
—Вот так. Острый инфаркт и моментальная смерть. Кошмар какой-то!
Взяв рецепт, я вышла на улицу. Из головы не шёл рассказ Елены о несчастном пациенте, таком симпатичном, который собирался мне позвонить. “Вот не везёт, — думала я по дороге на метро. — Могла познакомиться с хорошим человеком, а он взял и умер!”
Потом махнула рукой: “А может, оно и к лучшему!”
Я вошла в вагон поезда. Вокруг были хорошо знакомые лица, слышалась русская речь, и Саша-трубач весело выводил знакомую мелодию:
…И тот, кто с песней по жизни шагает,
  Тот никогда и нигде не пропадёт! 
 
 

ЭПИЛОГ

МАМА
 

08.12.96
Санкт-Петербург

ДОЧКА

— Мамочка! — подсела я к маме. — Я хочу тебе что-то сказать. Не пугайся, всё хорошо! Я познакомилась с таким мальчиком, что можно просто обалдеть! 
— По-моему, ты уже обалдела, — обняла меня мама, — кто он? Что он? Какой он?
— Мама, он замечательный! С ним очень интересно! Он закончил колледж и работает в модной промышленности, в смысле, специалист по модной одежде. Ему двадцать семь лет, у него в ухе серёжка, а сзади коса!
— Это как раз то, о чём я для тебя всю жизнь мечтала: серёжка в ухе и коса на затылке!
— Мама, ты не понимаешь, он лучше всех!
— Хорошо, лишь бы тебе нравился.
— Мне очень нравится!
— На здоровье, только не торопись!
— Я не тороплюсь, а Сашка, мама, очень хороший, я даже про это сочинила стишок:

Я бываю противная,
временами плохая,
А, вообще, я хорошая
и почти что не злая!
Я капельку вруша
и немножко неряша,
Иногда я — не я,
а блатной парень Яша,
Я бываю грязнулей
или растеряшей,
Но я скоро исправлюсь,
потому что я с Сашей!

— Доченька, хоть бы ты была счастлива за двоих, за себя и за меня!
— Мамочка, — жалобно сказала я, — а если я замуж выйду, ты же у меня одна останешься! 
— Не волнуйся, — улыбнулась мама, — я не одна, я с котом, правда, киска?
Киса подошёл к маме и потёрся об её ногу.
 

МАМА

 Ещё вчера я за ручку водила дочку в детский сад, а сегодня закрутилась в свадебной суматохе, выдавая её замуж. Двадцать лет пролетели, как один день, и вдруг, оглядываясь назад, с изумлением осознаёшь, что ты уже не в России, а в Америке, что, устраиваясь на работу, произносишь старушечье слово “пенсия”, а твоя маленькая доченька — молодая женщина, а сама ты — непонятно кто, с пионерским прошлым, буржуйским будущим, комсомольским энтузиазмом и бабушкиными болячками…
 Свадьба — дело серьёзное и не простое. Все обязанности распределили между родителями жениха и невесты. Мне достался религиозный обряд, хупа. Самое главное в хупе — рабай, поэтому моя первая задача была найти такого рабая, чтобы все были довольны.
 По цыганской почте я опрашивала родных и знакомых, они, в свою очередь, своих знакомых и родных. Наконец, мне позвонил приятель и, захлёбываясь от восторга, сообщил, что на свадьбе друзей видел такого рабая, что лучше не бывает. Молодой, красивый, поёт как соловей, да ещё и на скрипке играет. На следующий день я позвонила рабаю, и вечером с дочкой и её женихом мы поехали договариваться.
 Рабай жил на Брайтоне. На наш звонок дверь открылась. На пороге стоял румяный, улыбающийся “Дин Рид”.
— Заходите, — сказал он, — проходите в гостиную.
 Мы прошли в комнату, обставленную в лучших традициях вновь прибывших эмигрантов разнобоём со свалок, и кое-как разместились на том, что когда-то было диваном. Дин Рид принёс из кухни обшарпанную табуретку и сел напротив.
— Кто из вас невеста? — жизнерадостно спросил он, весело переводя взгляд с меня на дочку.
— Спасибо за комплимент, — отшутилась я, — давайте знакомиться. Я — без пяти минут тёща, а это — моя дочь и будущий зять.
— Очень приятно. Меня зовут Олег. Я — ребе. А это моя жена.
В гостиную томно вползла полуголая девица в шёлковой распашонке, которая заманчиво сползала с плеч, гостеприимно обнажая тощие прелести хозяйки. Мой будущий зять бросил на меня вопросительный взгляд, потом закатил глаза с видом терпеливого страдальца.
— Извините, я с постели, — промурлыкала ребеца, небрежно поправляя растрёпанные кудряшки. — Олег, где выключалка от телевизора? — капризным тоном обратилась она к мужу.
— Сейчас! — услужливо вскочил рабай, кинулся в спальню и через секунду вернулся с переключателем.
— Спасибо, спокойной ночи! — сонно протянула ребеца и выплыла из гостиной.
Рабай проводил её восхищённым взглядом и вновь повернулся к нам.
— Итак, обсудим хупу. Я пою, играю на скрипке и обещаю вам, что всё будет очень хорошо!
Мы растерянно жались друг к другу. Больше всего хотелось уйти, но сделать это было как-то неудобно. Олег открыл потрёпанную книгу-тетрадь, записал все имена участников, тут же бойко переводя их на древнееврейский, объяснил порядок обряда и даже нарисовал план, где кому стоять и кому за кем идти. Всё легко, непринуждённо, с очаровательной улыбкой.
— Спасибо, мамочка! — чмокнула меня дочка.
— Спасибо, — буркнул будущий зять, клюнул носом в мою щёку, как бы целуя, и незаметно шепнул: “Вы уверены, что это — рабай?”
— До свидания! — радостно попрощался рабай и неожиданно расцеловал меня в обе щёки.
— Да что это? — ошарашено попятилась я, зная, что к рабаю нельзя прикасаться.
— Вас все целуют, и я решил не отставать! — ничуть не смутился рабай. — Увидимся на свадьбе!
На улице будущий зять облегчённо вздохнул и дал волю своему возмущению:
— Что это такое? Это рабай? А ребеца? Где вы их взяли?
— Я его нашла по рекомендации. Люди были очень довольны, — слабо защищалась я.
— Да бросьте вы! — вмешалась дочка. — Нормальный мужик! По крайней мере, не зануда! А ты что хочешь, — повернулась она к жениху, — ортодоксальную волынку? Ты её первый не выдержишь! Ты что, такой религиозный?
— Я что? Я ничего! Мне, действительно, всё равно, — пожал плечами жених, — делайте, как хотите!
Свадьбу справляли в ресторане. Посредине круглого зала стоял белый воздушный шатёр-хупа, в цветах и лентах. Олег, в чёрном балахоне с белым орнаментом на рукавах, выглядел очень представительно. Около хупы на маленьком столике серебрился поднос и на нём бокал с красным вином. Гости расселись по местам. Олег подал знак оркестру, и церемония началась…
Наш рабай пел, действительно, замечательно, сочным баритоном с переливами и руладами. Молитвы звучали на иврите загадочно и торжественно. Напутствие молодым рабай произнёс на страшной смеси русского и якобы английского.
— Я желаю вам “инжоить” эту “лайф”, — сказал он, имея в виду “радоваться жизни”, и заиграл на скрипке весёлую еврейскую плясовую. Новобрачные и гости пошли танцевать, а я, услышав русско-английскую тарабарщину, вспомнила телевизионную передачу, которую видела накануне. Репортёр опрашивал прохожих на Брайтоне, как они отмечают праздник Благодарения.
— Мы очень хорошо справляем “Сангвиник”, — вместо Thanksgiving сказала одна дама. — Мы “кукаем турку” и получаем “инжой”! — что по-русски означало “готовим индейку и радуемся жизни”. Как показал опыт, подобный языковой винегрет не понимают ни русские, ни американцы.
Я хихикнула себе под нос, а гости шумною толпой тискали новобрачных, целовали, обнимали и желали.
— Рабай изумительный! Какой голос! Какой красавец! Прекрасная хупа! — слышалось со всех сторон.
Весь вечер я направо и налево раздавала телефон Олега восхищённым гостям, которые на всякий случай хотели знать, как найти такого потрясающего рабая.
Свадьбу снимали кинокамерой, несколько копий я послала родственникам в Россию и Израиль.
Однажды в воскресенье дочка и зять пришли ко мне на обед. Мы только сели за стол, как раздался телефонный звонок. Звонила моя двоюродная сестра из Израиля.
— Безобразие! — без предисловий закричала она. — Я специально приеду в Америку и найду вашего рабая! Я ему все рёбра собственноручно переломаю!
— Почему? В чём дело? Не кричи! — взмолилась я.
—Вы там у себя в Америке полные идиоты, — бушевала сестра. — Вы же ничего не знаете! Вас морочат, а вам хоть бы хны!
— Да объясни толком! Что случилось?
— Ваш рабай — аферист, а ты — дура! Ты знаешь, что он вам пел?
— Свадебные молитвы! — удивилась я. — Что ещё поют на свадьбе?
— Какие молитвы? Вы же не понимаете ни слова на иврите! Он пел вам то, что поют в день поминовения мёртвых! Мелодии красивые, но слова к свадьбе не имеют никакого отношения! Судя по всему, ваш рабай сам этого не знает, а поёт по бумажке, не понимая, что к чему! Вы все идиоты!
Дочка и зять, почуяв недоброе, отложили ложки и уставились мне в рот.
Сделав сладкую мину, я нежно проворковала:
— Спасибо, Верочка, обязательно передам, и тебе всего хорошего! — и быстренько положила трубку.
— Мама, что-то не так? — встревожено спросила дочка.
— Всё так, всё так! — весело прощебетала я. — Тётя Вера вас поздравляет и желает вам счастья! Мазл тов*, дети мои! Совет вам да любовь!

*Желаю счастья (евр)

АННА ЛЕВИНА (NEW YORK, USA)
annalevina2004@yahoo.com

БРАК ПО-ЭМИГРАНТСКИ
роман
Часть I. Она и он
Часть II. Он + она = семья
Часть III. Они
Эпилог

ЗАРУБЕЖНАЯ РУБРИКА ЖУРНАЛА