СВЕТЛАНА МАКАРЕНКО
ladydi@semsk.kz

Вступление
   Почему я всегда стеснялась своих писем и никогда не собирала и не хранила черновиков из папки «Отправленные»? Лишь эти несколько листков, обращенные к тебе, случайно уцелели... Почему их не выдуло сквозняком, когда ты открыл дверь, чтобы уйти?... Легли бы они красными осенними листьями на летний, раскаленный асфальт, и все было бы гораздо проще... Пожухли, свернулись бы или просто скрылись, гонимые ветром, в поднебесье... Или, притаившись, умерли в тени огромного, колючего куста акации, он жадно выпил бы все их краски, и к утру от них не осталось бы ничего, лишь блеклые ряды букв... Потом пошел бы дождь, и буквы растворились бы в его каплях, чернила потекли бы сиреневыми ручейками по асфальту... Не люблю это «бы...» Его не бывает... Как не бывает прошлого и будущего... Когда исчезает Любовь... 
   Тебе не нравились мои откровения. Ты не любил тонкого налета печали на всех моих признаниях, стихах, порывах — может, просто от сознания, что все волшебное —  быстротечно, и я в любой момент могу тебя потерять... 
   Я не боялась, что отнимут, нет, насильно ведь удержать нельзя, и как отнять, то, что не было до конца твоим? Ты приходил и уходил — улыбками, жестами, хмуростью взгляда, неосторожной нежностью, которой сам же потом испуганно сторонился, какими-то малозначащим фразами, острой колючестью розовых и лилейных букетов, пахнущих чем-то неповторимо счастливым, тоже быстротечным, тоже таким, что невозможно удержать руками, из того мира, который присутствуя не присутствует: мира Красоты... 
   Ты не любил моей мягкой печали, похожей на ласковый июньский дождь, предпочитал мою иронию, смех и шутки — называл все это «бархатно-королевским» — тон шуток не задевал тебя, а смешные истории ты называл плюшевыми мишками, от которых настроение становится радостно-счастливым, как в детстве... Иронию я чаще допускала по отношению к самой себе, и ты говорил, что это от неуверенности... или от мудрости — тут ты не удерживался от улыбки, и последнему заявлению я не очень-то верила!.. 
   Ты не любил моих откровений и нечасто дарил свои. То, что я угадывала о Тебе, мне оставалось лишь безмолвно хранить, где-то там, в сердечных тайниках, стараясь, чтоб не выдали известную мне тайну ни глаза, ни жесты, ни интонация... А в письмах — все прорывалось, и ты кричал, что уничтожишь их, потому что они разрывают тебе сердце... А оказалось — сохранил все до строчки, в отличие от меня... 
    Но те письма, что принадлежат тебе, никогда не соединятся с моими уцелевшими листочками, потому что ослабли порывы ветра, когда-то неудержимо влекущие нас друг к другу... Потому что это были две разных эпохи чувств: в первой мы оба пытались любить, а в обрывках уцелевшей, второй, я продолжала любить тебя... 

Эпоха первая: «До» 
   ...Нет, еще не поздно. И мне совсем не трудно написать тебе письмо, только позволь вместо чернил макать перо в букет сирени, который стоит рядом со мной. Я погружаю лицо в душисто-влажную шероховатость лепестков, вдыхаю тончайшие капли аромата, и каким-то тайным зрением пытаюсь найти тот самый пятилепестковый цветок, который приносит счастье... На вкус он горек, но вдруг меня минует эта горечь, вдруг мне еще позволена надежда на каплю сладости? 
   В этом аромате — горечи — я пытаюсь уловить то, что ты не договорил, уходя... Обронил с легкой улыбкой, что тебе нравится слушать мой голос, за которым — тайна возраста: «Не определишь точно — слишком нежен для зрелой женщины и глубок для ребенка». Взгляд у меня был растерянным, ты уловил смятение: «Это мой голос. Голос для меня... А когда стану читать твое вечернее письмо, попытаюсь представить тебя рядом и вспомнить, как ты говоришь»... Вот я и пишу... А сама пугаюсь — вдруг ты в одну минуту постигнешь тайну голоса, а без тайны — я тебе надоем... Или что еще хуже — ты привыкнешь к нему, и он станет тебя раздражать... 
   Ты так любишь тайны. И так сердишься, если раздражен. Как все мужчины... Может, мне лучше молчать? И вдыхать аромат сирени...» «Улыбаюсь, услышав, что тебе нужна моя болтовня о пустяках в разговорах и письмах: например, о радуге, выглянувшей из-за дождевой тучи. Я тебе сказала вчера, что в сердитой тучке живет гном. Он спускается на поляну, съезжая по радуге, как по мостику, а потом собирает в чашечки-колокольчики росинки в траве и пьет их. До сих пор слышу твой смех в телефонной трубке... 
   Ты смеялся, как человек, который, вместе со смехом, обрел нечто ценное и давно забытое... Были в этом смехе и нотки удивления над самим собой. Потом ты вздохнул и сказал: «Господи, солнышко, я и забыл, что можно так хохотать. От души. Береги себя, ладно?» Я спросила, выдыхая вместе с вопросом кольнувшую сердце невидимую иглу (что-то часты ее уколы последнее время)... Ну, ты ведь помнишь, что я спросила... И ты ответил: «Чтобы рассказывать сказки детям...» Помолчал и добавил: «Может быть, нашим... Ты не волнуйся, хорошо? Тебе вредно волноваться!.. Спокойной ночи, гном!». 
   В трубке раздались гудки. А потом я не спала. Но ничего, я себя неплохо чувствую. Под утро я забылась и смогла увидеть во сне маленькую белокурую девочку, лет трёх. Около нее в траве лежал яркий мяч. Она тянула руки ко мне. Но кто была она? Может быть — наш ребенок? Так странно, у нас с тобою — темные волосы... Или ты в детстве был светлее? Не знаю. Я вообще многого о тебе не знаю. Ты так любишь тайны». 
   «Не надо, не сердись! Я не хотела тебя обидеть! Я на миг растеряла всю свою мудрость, за которую ты меня любишь... Ну, хоть немножко... Еще любишь? Посмотри на небо, подняв голову. Там одна звездочка — крохотная, виновато моргает. Она просит прощенья. Это — я. Ты стоишь на балконе и нервно куришь, я чувствую... Ты простишь меня?! Нет, я не фантазирую, просто знаю, что тебе сейчас плохо! Я почувствовала это в тоне письма... 
   Нет, я не собиралась тебя терзать... Наверное, себя я терзаю больше. Может быть, ты не видишь снов, в которых к тебе — по траве, снегу, осеннему парку, бегут дети и протягивая руки, кричат: «МАМА!» Их двое — мальчик и крохотная девочка. А я бегу им навстречу и все не могу добежать... Тропинка — бесконечна. Иногда я бегу по ней на что-то надеясь, иногда стою — с таким чувством, будто в меня стреляли и я уже не жива. Тупая боль раздирает сердце. Я просыпаюсь в слезах и с этой вечной сестрою — болью, с которой сроднилась... А если ты видишь сны, подобные моим, то — вдвойне прости меня... Я глупа, как все женщины... Я ведь тебе говорила, что я — обыкновенная... Несмотря на все мои таланты, которыми ты восхищаешься...» 

   «Расскажи мне еще раз, а какое оно — море? Мне кажется, оно похоже на тебя — с таким же изменчивым нравом, то хмуро-сердитое в шторм, то нежное, стелящееся у ног ласково-пенной волною. Расскажи, я так лучше запомню. И лучше пойму — тебя. 
   Я все время смертельно боюсь тебя обидеть, ранить... Просто не понять. 
   Иногда ты мне кажешься таким сложным. И я себя рядом с тобою чувствую крохотной девчушкой... Особенно, когда ты начинаешь меня во что-нибудь кутать. Как вчера. 
   Что это значит — «свожу с ума»? Родной, что ты выдумал, какая «скрытая чувственность?...» Я ни о чем таком и не думала! Просто сказала тебе, что устала и хочу лечь пораньше, но боюсь сбиться с привычного ритма и вовсе не заснуть... Мне, и правда, часто не хватает твоего голоса. Он, как будто, защищает меня от чего то... Обволакивает. И усыпляет. Напоминает мне рокот любимого моря, которого я не видела и не увижу. Спасибо за цветы. Нет, не знаю про завтра... Я не совсем хорошо себя чувствую, хоть и люблю ливни. Они мне кажутся музыкой. Как будто я на концерте. Как давно я нигде не была... Сто лет. Тысячу? Три месяца? Год?.. Лучше — не считать...» «Правда?! Ты обещаешь?... И будешь нести меня на руках до самого моря? Даже по песку? Это так здорово! Я уже чувствую тепло твоих рук. Наверное, ты не устанешь, ведь поднимаешь же штанги весом в 70 кг, а я вешу только — 48. А может — меньше. 
   Но, если что, я взвешаюсь и похудею — срочно! Или — взвешусь? От счастья я забыла все грамматические нормы! Называется — филолог! Посмотри в Словаре и напиши, как правильнее». 

   «Ты опять в своем спортзале, а потом — работа до ночи, а я полдня жду звонка и трясусь от мысли, что тебе стало плохо, что ты переутомлен, что с тобой что-то случилось. Не знаю, я всегда придумываю ужасы. Со мной все банально, не приму вовремя лекарства, допущу лишнее волнение — все. Заранее все расписано. А с тобою — проигрываются тысячи вариантов: «Ты попал под машину, уронил на ноги снаряд, тебя избили, у тебя разболелась голова, ты банально пьян — такого еще не было, но может быть! — ты наглотался чего-нибудь холодного: воды, пива, мороженого — и лежишь в жару, не можешь дотянуться до трубки»... О, как много их, этих немыслимых вариантов! 
   И такой есть: ты встретил кого-нибудь... Но тогда... Я не знаю. Тогда мне надо будет вспомнить, что я — волна, а у нее есть час прилива и отлива. Над душой твоею я не вольна (хоть ты и пишешь, что я вошла в нее навсегда и без спросу...) 
   Но я не виновата в том, что ты вдруг стал мне дороже, чем самые близкие... Что, может быть, я просто — люблю тебя. Сразу. Давно. Определенно. Вот и все. Разве это не может случиться?» 

Эпоха вторая: «После...» 
   «Почему нельзя писать о любви? Что так внезапно случилось?! Почему ты так напряжен?! Я не ищу твоих прежних тайн, пусть все они останутся с тобою, мне не нужно все, что было — до меня... 
   Я даже не спрашиваю тебя, а какою была она, та, укравшая у тебя сон и покой на долгие и странные для меня 15 лет. Разве нельзя быть просто счастливым от чувства Любви и от того, что оно посетило тебя, осенило своим крылом? Истинная Любовь свободна, она не знает страха, боли, терзаний — так написано в Библии...» «Для меня чувственная сторона Любви имеет не меньший смысл, чем для тебя (не заблуждайся, иначе, что же ты тогда вкладывал в смысл этих слов — «настоящая Женщина», говоря обо мне в своих письмах?!), но я не ставлю это во главу угла. 

   Для меня понятие Любви — единения, гармоничности, сопричастности, понимания души на уровне эмоциональном — на порядок выше... Любовь для меня неотделима от нежности: молчания, легкого жеста прикосновения к руке, застывшей от холода, к щеке, по которой ползет слеза... Для меня любить — это значит чувствовать, понимать, жалеть человека, а не только — слепо хотеть... 
   Неужели ты всего лишь слепо хотел меня, нарисовав себе прекрасно — фальшивую тайну и, не постигнув истинной тайны, того, что составляло и составляет всю мою суть и суть моего творчества: «Любить так, чтобы можно было почувствовать за спиной дыхание бессмертия!» «Да, я тоже желала и жаждала твоих рук, твоего тепла, твоих губ, всегда жадно греющих мои пальцы, мою кожу, мои, часто заплаканные, глаза... Ты не мог не чувствовать этого! Тебе это нравилось. Я знала и понимала это. Это всегда понятно. 

   Но, может быть, ты хотел, чтобы я любила тебя отстраненно, как бы во всей непроницаемости твоей брони из тайн, недомолвок, секретов?.. Этого я так и не поняла до конца. Ты не желал знать моих тайн, чтоб не стала окончательно ближе, чтобы обуздать эту волну, накатившую на тебя внезапно? Ты не мог преодолеть страха? Ты любил — выдуманное, а не меня? 
   Прости, что не поняла! Если сможешь. 
   Я так и не сумела — так полюбить. Хотя принимала и прощала все твои слабости и грехи. Признанные открыто. И сейчас ты в моей памяти — омытый Любовью, которой я не боялась никогда. И которой признательна за то, что она даровала мне тебя таким, каков ты был и есть по сути — нежным, сильным и удивительно ранимым. Таким, каким тебя любила лишь Мать, наверное. Я благодарна Богу за то, что он послал мне тебя. За то, что мы соприкоснулись. За то, что скрестились наши Пути! За то, что ты есть! 

   Прощай... Мои письма хранить и возвращать — не стоит. Стихи — подарок. Читай их иногда, и пусть невидимые следы моей Любви, оставшиеся в строчках, создадут наконец ту тайну, которой не было... Не было?..» 

Эпилог
   Листки с обрывками моих писем к тебе я не хочу больше хранить. Чувствую, что — не нужно... Я сейчас поднесу к этим листочкам спичку и искры от них поднимутся вверх, к Небу, прояснившемуся после короткого дождя. Их не станет. Словно никогда и не было. Строчки не будут умирать, размытые ливнем, под тенью колючей акации... Я никогда не писала их тебе. Они существуют лишь в моем воображении. Лишь в тоскующей и отчаянно желающей Любви исстрадавшейся душе! 
   ...Но тогда — что же я сжигаю наяву?.. Каким пеплом измазаны ладони?!. И где и в чем мне теперь искать Твои «невидимые следы»? 
21-22. 06. 01

Написать автору - ladydi@semsk.kz

Опубликовано в журнале "WWWonan" - http://newwoman.ru 31 МАРТА  2003

Поэтическая страница Cветланы Макаренко на этом сайте

Поэтическая страница Cветланы Макаренко на сайте Stihi.Ru

Биография и фото Светланы Макаренко

Сайт Светланы Макаренко, посвященный Принцессе Диане

Предыдущая публикация этой рубрики - СОФИЯ: КУСОЧЕК МОЕЙ ЖИЗНИ

Следующая публикация этой рубрики от 9 апреля 2003 года:
НАТАЛИЯ ВИК (ГЕРМАНИЯ, БЕРЛИН): НЕОКОНЧЕННАЯ ИСТОРИЯ